Юлиан Семенов - Бомба для председателя Страница 7

— А на завтра, — сказал он, — закажите мне, голубушка, телефонные разговоры с Сингапуром и Гонконгом — вот по этим номерам, пожалуйста.

ТРУДНЫЕ ДНИ ДОРНБРОКА-ОТЦА

Гиммлера разбудил Шелленберг, позвонив в Науэн в клинику доктора Гебхардта через семь минут после того, как на его стол лег радиоперехват о смерти Франклина Делано Рузвельта.

Гиммлер почувствовал, как по всему телу поползли медленные мурашки.

— Срочно поднимите в сейфе. У-5-11 данные по гороскопам на апрель, — сказал он, — а я сейчас же еду к фюреру. Надеюсь, разведка Бормана и Риббентропа еще не перехватила это сообщение?

— Риббентроп мог это получить через свои связи с нейтралами… Но я постараюсь, чтобы вы были у фюрера первым…

— Да, да, — ответил Гиммлер, — хорошо…

«Ну вот и все, — подумал он и почувствовал, как на глаза его навернулись слезы. — Фюрер оказался прав, как всегда, прав… Смена правителя — это смена курса… Только этот ставленник евреев мог поддерживать Сталина. Любой другой президент примет протянутую нами руку… Теперь мы спасены, теперь Вашингтон поймет, что если мы не удержим полчища русских, то погибнет Европа».

Он одевался очень медленно, потому что дрожали пальцы. Собирая на столе бумаги, он заметил, что неверно застегнул пуговицы на френче.

«Ничего, — подумал он, — это хорошая примета».

Услыхав, что рейхсфюрер поднялся, в комнату осторожно заглянул дежурный адъютант.

— Все хорошо, Франци, — сказал Гиммлер, — все хорошо, мой друг. Пусть приготовят машину, а вы срочно позвоните к профессорам Пацингеру и Ваберу. Скажите, что сейчас за ними приедут. Извинитесь, что их побеспокоили среди ночи, но объясните, что это продиктовано чрезвычайным обстоятельством. Попросите их взять из личной картотеки апрельские параболы — как по состоянию светил, так и по расчетам на личные гороскопы фюрера.

Гиммлер налил себе холодного крепкого чая, разбавил чуть подслащенной водой с лимоном, прополоскал рот и пошел вниз. Небо было высокое, звездное.

«Все изменится, — думал он, садясь в машину. — Провидение последнее время испытывало нас: оно решило провести народ и партию через самые страшные трудности, через кровь и ужас. Мы были сильны и полны веры; именно поэтому провидению угодно теперь спасти нас — оно спасает достойных, тех, кто умеет верить».

Гиммлер не вспоминал сейчас, как он ездил к Герингу и говорил ему о том, что фюрера следует сместить, ибо он потерял волю и ведет народ к гибели; он забыл сейчас и о своих переговорах с Даллесом, направленных против Гитлера. Это сработало в нем автоматически: как и все слабые люди, обладающие огромной властью, в критические минуты он думал лишь о будущем, которое рисовалось ему в радужных красках, прошлое исключалось вовсе, будто его и не было. Сильный до тех пор, пока был силен фюрер, он сделался слабым, обнаружив, что его бог и кумир катится в пропасть. Но сейчас, после телефонного звонка Шелленберга, он вновь стал прежним Гиммлером, «фанатиком идей фюрера и национал-социализма, самого великого учения двадцатого века». Он легко выбросил из памяти те свои шаги, которые были явной изменой Гитлеру, ибо сейчас, когда звезда фюрера вновь воссияет после смерти Рузвельта, поскольку развалится коалиция врагов, он сделает так, что его аппарат, четко отлаженный, не знающий, что такое обсуждение приказа, сработает, и все причастные к прошлому будут уничтожены. Не будет никакого прошлого, если появилась реальная перспектива будущего. Это уже вопрос второстепенный, который решит аппарат: скрыть то прошлое, когда он, Гиммлер, проявил колебания. В конце концов он и тогда думал лишь о Германии. Но и это не должен знать никто, а тот, кто знал, исчезнет.

В приемной фюрера уже сидели профессора Пацингер и Вабер.

— Добрый вечер, — сказал Гиммлер сухо. Такая подчеркнутая сухость была неожиданной. Последние месяцы Гиммлер был необычайно добр со всеми окружающими.

Даже стоматолог, который вмонтировал ему в коренной зуб тайник с ампулой цианистого калия, объяснив систему пользования, отвернулся и заплакал. Гиммлер передал ему кабинет, конфискованный у коммуниста-стоматолога, и помог через университет получить степень доктора медицины без обязательной защиты диссертации. Стоматолог был всем обязан этому человеку с близорукими глазами, который сидел в кресле и спокойно слушал про то, как ему следует убивать себя, и поблагодарил за разъяснения, коснувшись его руки ледяными пальцами, хотя внешне был, как всегда, спокоен…

Но сейчас, когда все внезапно изменилось и когда завтрашний день сулил кардинальную перемену в раскладке политических сил мира, Гиммлер стал прежним Гиммлером — суховатым, жестким и немногословным.

— Прошу вас в кабинет, господа.

Там, предложив профессорам астрологии сесть, Гиммлер прошелся по кабинету, заложив руки за спину, и после долгой паузы спросил:

— Вы закончили обработку гороскопов на этот апрель у себя в институте?

— Нет еще, — ответил Пацингер. — Хотя работа близится к концу.

— Ну и что у вас получается — в порядке самого предварительного расчета?

Профессора переглянулись.

— Рейхсфюрер, — ответил Пацингер, директор секретного института при СС по составлению гороскопов, — все говорит о том, что, несмотря на громадную меру трагизма, переживаемого нацией, победа придет к нам и великие идеи национал-социализма воссияют в веках. Они будут путеводной звездой будущим поколениям европейцев.

Гиммлер прервал его:

— Вы повторяете передовицу из «Фолькишер беобахтер»… Это все я слышал по радио… Вы просто-напросто цитируете Геббельса, профессор. У вас не было никаких показаний на сегодняшнее число?

— Нет. Конкретных не было, — ответил Пацингер.

— У меня были, — негромко сказал Вабер, помощник директора по вопросам связи астрологии с математическими и биофизическими институтами. Он бросил астрономию, когда понял, что в условиях рейха, где будущее планирует не ученый, а партийный аппарат, ничего у него в науке путного не получится, тем более что астрономия была поставлена в зависимое положение от астрологии, и перешел к Пацингеру, человеку, далекому от науки, — просто-напросто тот был старым приятелем Лея, и руководитель «Трудового фронта» добился назначения Пацингера, не имевшего даже университетского образования, на должность директора секретного института. Гиммлер пошел на это сравнительно легко, потому что, когда он истребовал досье Пацингера, выяснилось, что тот состоял осведомителем гестапо с 1934 года.

Вабер поначалу рассчитывал, пользуясь астрологическим блефом, развернуть серьезную научную работу по своей теме «Астрономия и социологическая футурология». Но из этого ничего не вышло: институт был построен по образцу военной организации, и ни одна тема не утверждалась, если ее не поручал институту кто-либо из партийных или государственных бонз рейха. Вабер попробовал столкнуть Пацингера с его поста, вызвав его несколько раз на научную дискуссию в присутствии Гиммлера, но Пацингер обладал великолепной способностью чувствовать, чего хочет рейхсфюрер, какой гороскоп был бы ему сейчас наиболее желателен, и всегда «попадал в десятку».

Сейчас, после ночного звонка Шелленберга, вызвавшего его в бункер, Вабер включил радио и пошарил по шкале приемника. Он-то понимал, что сейчас самое важное в астрологии — это допуск к информации, а поскольку в Германии все новости интерпретировались министерством пропаганды, то вся объективная информация черпалась из передач английского, русского и американского радио.

Вабер и сам не знал, зачем он перед выездом в бункер включил радио. В общем-то, он всегда перед вызовом к руководству слушал вражеское радио, чтобы быть более осведомленным. Передачи, которые сегодня союзники гнали на Германию, были обычны, спокойны, презрительны. Но Вабер нарвался на передачу, которую транслировал Танжер. «По сведениям, полученным из неофициальных источников, здесь стало известно о скоропостижной кончине президента США, одного из лидеров „Большой тройки“.

— Что у вас было? — жадно спросил Гиммлер Вабера. — Что? Какие данные?

— Вчера я составил схему звездного поля — было безоблачно, и телескопическая аппаратура работала отменно, — начал Вабер неторопливо, ибо понял, что сейчас он имеет реальный шанс либо свалить Пацингера, либо получить самостоятельный институт и вместе с этим институтом сразу же уехать в Баварию — там прекрасная астрофизическая обсерватория и нет бомбежек. — Я обратил внимание на странное свечение Сириуса… Отсвет переливов Сириуса вызвал моментальную реакцию «Успеха» в Кассиопее. Я не готов к точному ответу, но вчерашний день либо сегодняшнее утро, по моим данным, могут трактоваться как переменная точка изначальной логичности событий.

— Вчера мы расстались с вами поздно, и вы ничего мне об этом не сообщили, — заметил Пацингер. — Вы имеете в виду восточный фронт или бои на западе?