Массимо Фелизатти - Агава Страница 9

Откинувшись на спинку кресла, генерал улыбается и со словами «слушаю вас» пветягявает журналисту сигарету, подносит ему огонь и закуривает сам. Он понимает, что и журналист приглядывается к нему. Смотрит не в упор, но внимательно: Молод, думает генерал, но прошел хорошую школу. И этот безупречный костюм… Подобно многим военным, Страмбелли стал по-новому оценивать возможности ИКП.

Перед Алесси сидит пожилой господин с совершенно седыми волосами, круглым лицом, небольшими улыбчивыми глазами. Держится он с большим достоинством и выглядит в своей безупречной форме весьма внушительно. Генерал знает, что он производит на людей самое благоприятное впечатление.

Однако журналисту все-таки удается вывести его из равновесия.

— Фульви, генерал Армандо Фульви, ваш друг. Каким он был?

Паоло не прибегает даже к обычным в таких случаях расхожим фразам: «Я бы хотел поговорить с вами» или «Позвольте перейти к интересующему меня вопросу». Сразу берет быка за рога.

Несколько растерявшийся начальник генерального штаба пытается выиграть время.

— Это что, интервью? — спрашивает он резко, сохраняя, однако, улыбку.

— Нет-нет, в противном случае я бы выполнил все формальности: заранее познакомил вас с вопросами. Нет, я просил о беседе. Вы много лет работали с генералом Фульви бок о бок. Вы знали его и как друга, и но работе — как офицера. Мне не нужно никаких секретных сведений о его смерти, никаких откровений. Меня интересует Фульви — человек, какие-нибудь случая из его жизни, позволяющие понять, каким он был… После небольшой паузы журналист добавляет, снова выводя генерала из равновесия: — Говорят, он был репуббликино…8

Страмбелли нервно ерзает в кресле. Разговор принимает опасный оборот, нужно перехватить инициативу, тогда беседа может оказаться небесполезной и для него самого.

— Видите ли, вы коснулись деликатного вопроса. В общем, все, что я могу вам сказать, должно остаться между нами. Лишь на этих условиях…

Алесси согласно кивает, и генерал, расценив его кивок как свидетельство достигнутого джентльменского соглашения, продолжает:

— Говорят… Собственно, это вы, журналисты, раструбили, что Фульви собирались поставить во главе корпуса карабинеров вместо нынешнего командующего, якобы подавшего в отставку. Если вы огласите то, что сейчас от меня услышите, я, разумеется, опровергну ваши слова, но вам лично я могу сказать, что генерал Фаис действительно зондировал почву насчет досрочного ухода на пенсию, однако министр не согласился принять его отставку. О Фульви же речь тоже шла, но совсем по иному поводу.

Алесси делает недоуменный жест, и Страмбелли вежливо умолкает. На деле эта коротенькая передышка ему нужна для того, чтобы собраться с мыслями. Но журналист молчит.

— Речь шла, — продолжает Страмбелли, — о назначении нашего бедного Фульви на один весьма высокий пост в НАТО. Фульви был специалистом по стандартизации вооружений. Впрочем, в ближайшие дни вы сами по официальным каналам получите сообщение о том, что НАТО приняло решение стандартизировать некоторые виды вооружений.

Алесси молча слушает, котя с языка у него так и готово сорваться возражение: ведь подобная стандартизация неминуемо потребует крупных капиталовложений «в столь трудный для нашей экономики момент», но он боится отвлечься от главного. Генерал между тем продолжает:

— Как видите, должность очень престижная, на высочайшем уровне, и она вполне отвечала выдающимся способностям Фульви: достойный венец его блистательной карьеры. — В этот момент адъютант приносит две чашечки кофе: — Надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной кофе?

Алесси все так же молча кивает. Размешивая ложечкой сахар, он думает о том, что своим вопросом дал генералу повод коснуться одного сомнительного момента я прошлом Фульви, однако тот перевел разговор на другую тему. И теперь он спрашивает себя, надо ли упорствовать. Но в этом, оказывается, нет никакой необходимости, ибо Страмбелли сам возвращается к затронутой Алесси теме:

— Вот вы говорите, репуббликино. Ошибка молодости! Подумайте, ведь он был тогда совсем мальчишкой. Но в настоящий политический момент тени прошлого дают о себе знать. Когда в очень узких официальных кругах, — генерал особо напирает на оба эпитета, — стали циркулировать слухи о возможной отставке генерала Фаиса, руководство корпуса карабинеров просто-напросто наложило вето на кандидатуры — я имею в виду но только Фульви — тех возможных преемников, в чьей карьере был… — генерал подыскивает подходящее слово, — скажем, печальный опыт такого рода. В период между пятидесятыми и шестидесятыми годами прошлое… — генерал опять подбирает подходящее слово, — ну, допустим, консервативное прошлое, могло даже способствовать продвижению по служебной лестнице. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Тогда и Соединенные Штаты смотрели на вещи. :не так широко, как сегодня… Вот вам пример того, как рушатся некоторые преграды. Не скажу, чтобы Фульви когда-нибудь пользовался давними дружескими связями — отнюдь, новы ведь знаете, как трудно бывает избавиться от прошлого.

— Ну а как же с назначением на этот высокий пост в НАТО? — не выдерживает Алесси. Он чувствует, что его уже раскусили, и догадывается, какой сейчас последует ответ.

— Это разные вещи, — говорит генерал. — Одно дело возглавлять столь сложную организацию, руководить работой множества людей, постоянно быть на виду у политических сил и общественного мнения, другое дело — выполнять работу, требующую обширных и глубоких технических познаний, которыми он обладал, и притом — в организации международного масштаба, где их очень высоко ценят.

Паоло Алесси смотрит на сидящего перед ним человека. Его руки лежат на столе почти неподвижно — свидетельство полного самоконтроля. Только едва заметное движение выдает его нервозность: подушечкой среднего пальца правой руки Страмбелли катает по столу карандаш — пол-оборота вправо, пол-оборота влево.

— Я рассказал вам всю правду, — продолжает генерал, — чтобы вы не придавали значения всяким вздорным слухам. Фульви был хорошим офицером. Я близко знал его. Знаю его жену и дочь. Эта смерть — несчастный случай. Особенно трагический оттого, что он связан с обстоятельствами личной жизни уставшего, измотанного человека, мучительно переживавшего разлад в семейной жизни. Фульви обладал обостренным чувством долга, высоким сознанием ответственности за выполняемую работу, а вот душа его оставалась незащищенной. Фульви переживал душевный кризис, который мы, как видно, не помогли ему преодолеть… — С этими словами Страмбелли поднимается. Он вздыхает, и улыбка на его лице сменяется выражением скорбного участия. — Вот в чем трагедия Фульви.

Пожав журналисту руку, генерал провожает его до двери.

— Если возникнут какие-нибудь проблемы, звоните. Для вас я всегда на месте. В такие трудные моменты сотрудничество с вами для нас очень важно. Буду рад хоть чем-нибудь помочь вам…

Алесси в задумчивости спускается по лестнице. В душе у него нарастает глухое раздражение. Своей последней фразой генерал, пожалуй, хватил через край. Человеку, привыкшему везде наталкиваться на сопротивление, такая готовность помочь не может не показаться подозрительной. Алесси не верит генералу. Может, он еще не вполне освоился с новой расстановкой политических сил?

— С тех пор как стал вхож в такие кабинеты, ты уж и здороваться не желаешь? раздается за спиной Алесси. Он даже вздрагивает от неожиданности. На его плечо ложиться чья-то рука.

— Лейтенант! Что ты здесь делаешь? Не ты ли собирался все бросить и уехать преподавать итальянский и историю в Бари, завести парусную лодку и жить себе, плюя в потолок?

— И еще жениться на молоденькой учительнице.

Несколько секунд оба, держась за руки, разглядывают друг друга: С Федерико Мональди журналист познакомился два года тому назад в бюро информации министерства обороны. Оба питали страсть к парусному спорту И как-то провели отпуск вместе, в Кастильоне делла Пескайя. В распоряжении Мональди и двух его коллег был учебный парусник «Арпедже», принадлежавший школе морских офицеров.

Паоло перебрался со своей лодки на «Арпедже» и присоединился к его экипажу, направлявшемуся на несколько дней к острову Эльба. Тогда-то Федеоико и признался ему, что хочет бросить военную службу, стать преподавателем в родном городе, жениться на местной молоденькой учительнице: при двух зарплатах можно все лето проводить на море. О политике они почти не говорили, так как принадлежали к разным лагерям, но и баррикад никогда не воздвигали. А что касается яхт и моря, Мональди был незаменимым собеседником.

— Вдруг выяснилось, что я в душе карьерист. Полковника, возглавлявшего наше бюро, повысили в чине и перевели в дивизию «Фольгоре». Так что мне тоже досталась лишняя нашивка. Теперь я — капитан, сорок тысяч прибавки к жалованью, обеспеченная старость. А ты? По-прежнему — либо Пулитцеровская премия, либо ничего?