Алистер Маклин - Цирк

Алистер Маклин

Цирк

Посвящается Хуану Игнасио

Глава 1

— Если бы вы были настоящим армейским полковником, — сказал Пилгрим, — а не самой неубедительной подделкой, которую я когда-либо видел, то вас следовало бы произвести в генералы. Прекрасная работа, дорогой Фосетт, просто прекрасная!

Пилгрим был правнуком английского пэра, и это чувствовалось во всем. В манере одеваться и говорить он был немного фатоват и определенно напоминал человека эпохи короля Эдуарда, не хватало только монокля и галстука вроде тех, что носили выпускники Итона. Безупречно скроенные костюмы Пилгрима были куплены на Сэвил-роу, рубашки он заказывал у «Тернбула и Эссера». У него была также пара ружей стоимостью четыре тысячи долларов каждое (он считал, что они достались ему по дешевке), приобретенных, разумеется, у Пурди в Вест-Энде. Обувь, правда, была из Рима, ручной работы. Человека с такой внешностью любой кинорежиссер охотно взял бы на роль Шерлока Холмса.

Фосетт не обращал внимания на критику, похвалы или иронию в свой адрес. Мускулы его лица редко реагировали на что-либо. Возможно, именно благодаря этой особенности на его пухлом круглом лице почти не было морщин. Безмятежность Фосетта была обманчива: немалое число людей, чахнувших за решетками федеральных тюрем, довольно часто и с вполне объяснимой горечью свидетельствовали о том, что невозмутимое выражение его лица лживо вплоть до откровенной безнравственности.

Полуприкрыв глубоко посаженные глаза, Фосетт окинул взглядом многочисленные книжные полки библиотеки, посмотрел на яркий огонь в камине и задумчиво заметил:

— Хотелось бы, чтобы в ЦРУ продвижение по службе было таким же эффектным и быстрым.

— Пустые мечты, мой мальчик! — Пилгрим был по крайней мере на пять лет младше Фосетта. — Как говорится, не мечтай о башмаках умирающего.

Некоторое время он с удовлетворением созерцал собственные итальянские башмаки, потом взглянул на великолепную коллекцию орденских ленточек на груди у собеседника.

— Вижу, вы обзавелись Почетной медалью Конгресса.

— Я подумал, что она хорошо сочетается с моим характером.

— Действительно. Это сокровище, которое вы недавно раскопали, этот Бруно — как вы его нашли?

— Его нашел не я, а Смизерс, пока я был в Европе. Он у нас большой любитель цирка.

— Действительно. — Пилгриму явно нравилось это слово. — Значит, Бруно. Надо полагать, у него есть и фамилия.

— Вилдерман. Но он ею не пользуется. Ни на арене, ни в жизни.

— Почему?

— Не знаю. Я с ним ни разу не встречался. По-видимому, Смизерс его тоже об этом не спрашивал. Вы стали бы спрашивать Пеле или Каллас, какие у них еoе есть имена?

— Вы ставите его имя в один ряд с этими?

— Насколько я понимаю, в мире цирка еще подумали бы, ставить ли имена Пеле и Каллас в один ряд с Бруно.

Пилгрим взял в руки несколько листков бумаги.

— Он говорит на нужном нам языке как на родном.

— Это и есть его родной язык.

— В афишах его называют самым выдающимся воздушным гимнастом в мире. — Пилгрим упорно гнул свою линию. — Отважный юноша на летающей трапеции? Или что-то в этом роде?

— Это тоже. Но в первую очередь он — канатоходец.

— Лучший в мире?

— Его коллеги в этом не сомневаются.

— Если наша информация из Крау верна, это умение ему пригодится. Как я вижу, он утверждает, что великолепно владеет каратэ и дзюдо.

— Сам он ничего такого не утверждает. Это утверждаю я, вернее, Смизерс, а он эксперт в таких делах. Сегодня утром Смизерс наблюдал тренировку Бруно в клубе самураев. У инструктора в клубе черный пояс — высшее отличие в дзюдо. Когда Бруно его победил, инструктор удалился с видом человека, который собирается немедленно подать заявление об уходе. Наш друг Смизерс не видел, как Бруно разделывает людей в карате, но у него создалось впечатление, что ему это не понравилось бы.

— В досье говорится, что Бруно — менталист. — Пилгрим сложил пальцы рук домиком на манер Холмса. — Тем лучше для него. Но что такое менталист, черт возьми?

— Парень, который делает всякие умственные трюки.

— Разве нужно быть интеллектуалом, чтобы стать воздушным акробатом? — сдерживая раздражение, спросил правнук пэра.

— Я не знаю, должен ли воздушный гимнаст быть интеллектуалом или хотя бы просто умным. Это не важно. Практически все цирковые артисты выполняют одну, а иногда даже две работы в дополнение к их основной специальности. Некоторые заняты как рабочие — в цирке все время приходится перемещать массу оборудования. Другие выступают в качестве эстрадных артистов. Именно этим и занимается Бруно. Обычно рядом с цирком устраивают небольшую игровую площадку или площадку аттракционов — называйте как хотите. Делается это для того, чтобы помочь зрителям, пришедшим в цирк, освободиться от лишних денег. Бруно выступает в крошечном театрике, этаком разборном фанерном павильоне. Там он читает мысли посетителей, угадывает имя вашего прадеда, называет номера долларовых банкнот у вас в карманах, читает записки, вложенные в запечатанный конверт. И тому подобные штуки.

— Ну, мне все ясно. Подсадка в публику и другие фокусы-покусы эстрадных «магов».

— Может быть, хотя говорят, что Бруно проделывает вещи, которым нет разумного объяснения и которых не могут повторить профессиональные фокусники. Но что нас больше всего интересует, так это его феноменальная, что называется фотографическая, зрительная память. Например, ему дают раскрытый журнал «Тайм». Бруно смотрит на текст пару секунд, возвращает журнал и предлагает назвать любое слово, местоположение которого вы ему назовете. Предположим, вы хотели бы узнать третье слово пятой строки во второй колонке на правой странице. Он вам тут же скажет, что это, допустим, «конгресс». Можно жизнью поручиться, что ответ будет правильным. Причем это касается текста на любом языке — даже на таком, которого Бруно не знает.

— Это я должен видеть. Кстати сказать, если он такой гений, то почему не ограничиться эстрадной работой? Он мог бы заработать на этом гораздо больше, чем выполняя с риском для жизни пируэты под куполом.

— Наверное. Не знаю. По словам Смизерса, Бруно работает отнюдь не за гроши, он — суперзвезда одного из лучших цирков на свете. Однако дело не только в этом. Бруно — ведущий в трио воздушных акробатов, которые называют себя «Слепыми орлами». Без него они пропадут. Как я понимаю, остальные двое не обладают ментальными способностями.

— Любопытно. Мы в нашей профессии не можем себе позволить излишнюю верность и сентиментальность.

— Сентиментальность — да. Верность — другое дело, она важна для всех. Тем более, что эти двое из трио — родные братья Бруно, причем младшие.

— Семейное трио?

— Я думал, вы знаете.

Пилгрим отрицательно покачал головой.

— Вы назвали их «Слепыми орлами»?

— Смизерс говорит, что это вовсе не воспринимается как преувеличение. Тем более когда вы видите, как они работают. Возможно, эти люди и не рождены для того, чтобы парить в облаках, но к земле они тоже не слишком привязаны. Когда трапеция взлетает вверх, они поднимаются над землей на высоту двадцати пяти метров. А падать что с двадцати пяти, что с двухсот пятидесяти метров — разница небольшая. Тут можешь сломать не только шею, но и пару сотен костей — все, что есть в человеческом теле. Особенно когда у тебя завязаны глаза и ты не в состоянии понять, где верх, а где низ, пока твое тело не скажет тебе об этом с полной определенностью.

— Вы хотите сказать…

— Они надевают черные перчатки из смеси шелка и хлопка, когда перелетают с одной трапеции на другую. Некоторые считают, что в этих перчатках заключена какая-то хитрость, связанная с электричеством, — ну, вроде того, что отрицательные заряды притягиваются к положительным. Но это не так. Просто в перчатках легче обеспечить сцепление рук с трапецией. У них нет вообще никакой страховочной системы. Их капюшоны совершенно светонепроницаемы — но они никогда не ошибаются… Ну, это очевидно, иначе сразу стало бы одним «Слепым орлом» меньше. Полагаю, тут действует какая-то форма экстрасенсорного восприятия, что бы это ни значило. Только Бруно обладает этим даром, поэтому он и ловит их.

— Я должен сам на это посмотреть. И хочу увидеть этого великого менталиста в работе.

— Нет проблем! Нам как раз туда. — Фосетт взглянул на часы. — Пора идти. Полагаю, мистер Ринфилд нас уже ждет.

Пилгрим молча кивнул. У Фосетта дрогнул уголок рта, что должно было означать улыбку.

— Ну же, Джон! Все поклонники цирка — в душе большие дети. А вы что-то не слишком веселы.

— Это верно. В цирке работают люди двадцати пяти национальностей. Причем по крайней мере восемь из них — из Восточной Европы. Что, если кто-то из них меня недолюбливает да еще носит с собой мою фотографию? А если таких наберется несколько человек?