Игорь Бондаренко - Красные пианисты Страница 10

 — Маннергейм обещал атаковать остров Ханко и лишить русских возможности отойти в Прибалтику.

 — Господа! Я уже не раз говорил вам, что мы можем полностью рассчитывать только на германские войска, — напомнил Гитлер. — Соединения Румынии не имеют достаточной наступательной силы. У венгров нет никаких причин для активного ведения боевых действий против России. Их интересы — в Югославии. И там они кое-что получат. Словаки — славяне. Их можно будет использовать только в качестве оккупационных войск.

 В большой овальной комнате, заполненной военными, за отдельным столом сидели две стенографистки. Обе в черных юбках и кипенно-белых блузках. Одна постарше, лет тридцати пяти, другая — совсем молоденькая. На вид ей можно было дать лет двадцать. Ее звали Рената Вагнер.

 Гиммлер, не привлекая к себе внимания, бесшумно подошел к ним. Работала молоденькая. Старшая отдыхала. Тонкая, изящная рука стенографистки ловко и быстро заполняла белый лист непонятными для непосвященных знаками.

 Постояв с минуту за стенографистками и почти осязая, как напряглись спины у обеих, почувствовавших, кто стоит за ними, Гиммлер, тихо ступая, вышел из кабинета.

 Через час, переодевшись в штатское, он покинул имперскую канцелярию.

 Его черный «мерседес» с матовыми стеклами остановился за два квартала от дома, который он намеревался посетить. Вместе с Гиммлером машину покинул телохранитель. Оба они были одеты в черные костюмы. Дымчатые очки скрывали глаза. Оба были с приклеенными бородками.

 Знаменитую берлинскую гадалку Анну Краус заранее предупредили о визите некоего важного лица, именем которого она не должна была интересоваться.

 Как только телохранитель Гиммлера нажал кнопку звонка, дверь распахнулась. Их ждали. В комнате царил полумрак. Горела неяркая красная лампочка. На стенах висели ритуальные темные маски. Они зловеще скалились. В углу, на тумбочке, покрытой до пола черным покрывалом, белел человеческий череп.

 Служка, который проводил их в комнату ожидания, не проронил ни слова. В это время в комнату вошла гадалка. На ней была черная кашемировая шаль, а на груди на золотой цепочке — амулет. Седые волосы ее были гладко зачесаны назад. Она внимательно посмотрела на одного и другого и повелительным тоном сказала телохранителю:

 — Вы останетесь здесь.

 Анна Краус повернулась к Гиммлеру и сделала приглашающий жест. Гиммлер последовал за ней.

 Они прошли небольшую, тоже слабо освещенную комнату и оказались в зале, стены которого покрывала черная драпировка. Одна из стен изображала карту звездного неба. Звезды горели; была ли это искусственная подсветка или они выполнены из какого-то светящегося материала — трудно понять.

 В углу на возвышении лежал индейский скальп. Длинные черные волосы его ниспадали на желтое покрывало.

 В другом углу стояла жаровня с потухшими углями.

 Другую стену занимали до потолка полки, набитые книгами в затрепанных, старинных, кожаных переплетах.

 — Что вы хотели узнать? — спросила Краус.

 — Я хотел бы, чтобы вы посмотрели мой гороскоп и еще гороскоп человека, которого здесь нет. Оба они составлены одним астрологом, но мне нужно подтверждение.

 — Хорошо. Я сверю их со своими книгами. Когда вы родились, я знаю. Когда родился человек, гороскоп которого вы принесли с собой?

 — Он родился в апреле.

 — Число?

 — Двадцатое.

 Анна Краус взяла оба гороскопа и удалилась. Гиммлер терпеливо ждал.

 Гиммлер верил в астрологию, но это не значит, что он верил каждому астрологу. Среди них, как и среди врачей, попадались такие, которые могли поставить «ложный диагноз».

 В зале стояли два кресла с высокими резными спинками. Гиммлер разместился в одном из них.

 Вскоре бесшумно вошла Анна Краус. Она опустилась в кресло напротив.

 — Человек, о котором вы хлопочете, находится под покровительством Марса, — заговорила она. — Рожденный под этим знаком обладает сильной волей. Этот человек властолюбив и агрессивен. Его нельзя назвать жестоким, но он не считается с другими людьми. У него все подчинено одной цели. Для достижения этой цели он не остановится ни перед чем.

 Расположение звезд благоприятствует его деятельности в настоящее время. Но в ближайшие дни его настигнет болезнь. Опасности для его жизни она не представляет. О будущем его я говорить не буду. Когда я заглянула туда, мне стало страшно!

 — Вы находите, что будущее у этого человека ужасно? — спросил Гиммлер.

 — Да. Я вижу там смерть!

 — И как скоро?

 — Скорее, чем вы думаете.

 — Мой астролог говорил мне нечто другое, — проговорился Гиммлер.

 — Ваш астролог врал.

 — Но зачем?

 — Из страха! Я же вам говорю правду, потому что не боюсь никого.

 — И что же вы скажете о моем гороскопе?

 — Ваша звезда поднимется еще выше. В будущем вас не ждут мучения. Даже смерть ваша будет легкой.

 — Вы знаете даже это?

 — Я вижу ее.

 У Гиммлера не хватило смелости спросить когда, а Анна Краус продолжала:

 — Вам чужд риск и азарт. Вам покровительствует Сатурн. Вы честолюбивы, но скрываете это. Живете не мечтами, а реальной действительностью. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой вы идете к своей цели. Вы намечаете главную схему и не останавливаетесь на мелочах. Сблизиться вам ни с кем не удастся. У вас нет друзей. Но вы — хороший семьянин. Вам чужда импульсивность. Знак, под которым вы родились, Козерог. Это один из самых выносливых знаков Зодиака. Люди, рожденные под этим знаком, настойчивы в достижении цели, замкнуты и чувствительны. Под знаком Козерога рождаются хорошие администраторы, инженеры, ученые и политики… Однако нам надо прервать сеанс. У вас сейчас болит желудок. Главное я уже сказала вам.

 — Спасибо, фрау Краус. Спасибо. Вот моя благодарность. — Гиммлер вытащил кошелек.

 — Оставьте это при себе. Есть вещи, за которые я не беру денег.

 После разговора с Анной Краус Гиммлер не вытерпел и через два дня позвонил в «Вольфшанце» связался с лейб-медиком фюрера доктором Мореллем.

 — Как здоровье фюрера, Тео?

 — Второй день фюрера мучают желудочные боли.

 — Фюрер нарушил диету?

 — Нет. Боли у него явно невралгического характера.

 — Вы не находите ничего серьезного?

 — Нет.

 — Хорошенько лечите фюрера, Морелль, — приказал Гиммлер и положил трубку на аппарат. «Чертова гадалка! Все сказала верно», — подумал он.

Глава одиннадцатая

— Послушай, Ганс, тебе не надоело торчать в тюрьме?

 Перед Беккертом сидел человек лет тридцати пяти в серой арестантской одежде.

 — Вы смеетесь надо мной, господин комиссар.

 — Зачем мне смеяться над тобой? Ты думаешь, у меня нет других дел?

 — Дел у вас много, господин комиссар, это я знаю.

 — Так что ты все-таки ответишь мне?

 — Что я отвечу? Кому охота сидеть в тюрьме?

 — Тебе еще осталось, по-моему, два года?

 — Яволь, господин комиссар, два года.

 — А что, если я освобожу тебя, ты постараешься оказать мне маленькую услугу?

 — Я готов оказать вам любую услугу, господин комиссар…

 — Мне только не нравится твоя последняя профессия — сутенер. Разве это дело для мужчины?

 Заключенный Ганс Петерс стыдливо опустил глаза.

 — У тебя есть какая-нибудь другая профессия?

 — Я был когда-то неплохим дамским мастером…

 — Это тоже не совсем мужская профессия, но… пожалуй, подойдет. Ты бы мог вернуться к своей старой специальности?

 — Вы снова шутите, господин комиссар?

 — Нисколько. Я спрашиваю серьезно.

 — Думаю, что смог бы… Надо только немножко потренироваться. Сейчас на воле женщины, наверное, носят другие прически…

 — Слушай, а почему ты все-таки занялся сводничеством? — спросил комиссар.

 — Я любил женщин.

 — Любил женщин и потому стал сутенером?

 — Вы можете мне не поверить, комиссар, но это так. Женщины любили меня, и я любил их. Мне не надо было искать их — ведь я был дамским мастером. Они сами ко мне приходили. Я всегда чувствовал, которая «клюнет». Когда на ее голове я делал узоры и строил «за;мки» из волос, между моими руками и ее телом пробегал ток… Ну, а потом уже все просто: мы договаривались и встречались. Но их было слишком много. Некоторые из них оказались назойливы… Вот тогда я и подумал: есть немало застенчивых мужчин… Им хочется женщину, а они стесняются, робеют… Почему бы им не помочь…

 — Значит, ты делал это из сочувствия к застенчивым мужчинам? — притворно удивился Беккерт, но Петерс не почувствовал этого.

 — В значительной степени, да… Но и женщинам мне хотелось доставить приятное…

 — Ты просто большой гуманист, Ганс, — продолжал иронизировать полицейский комиссар. — За что же тогда тебя посадили?..