По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев Страница 10

— Беда небольшая, не на войну едешь.

— Так-то оно так, но порядок нужен во всем…

Он не договорил. Кто-то налетел на Диму сзади и едва не сбил с ног.

— Пришла-таки! — заметил я.

Варя скороговоркой объяснила, что вырвалась из коммутатора без ведома начальника телефонной станции, что в ее распоряжении считанные секунды, что ожидать поезда, а тем более отправления его она не может.

Дело ясно! С места в карьер они начали прощаться. Я, как человек деликатный по натуре, отошел в сторонку.

Прощание прошло в быстром темпе. Оно сопровождалось взглядами, вздохами, объятиями, жаркими поцелуями, но без слов. Да и к чему здесь слова!

Можно было подумать, что Дим-Димыч едет не на неделю, а на год и не в райцентр нашей области, а в экспедицию по открытию нового материка.

Когда удовлетворенное «восьмое чудо света» затопало своими валенками к выходной калитке, к платформе подошел поезд.

У вагона я сказал Дим-Димычу:

— Потешные люди вы, влюбленные.

— И ничего не потешные, — ответил он. — От Адама и Евы до наших дней все влюбленные одинаковы. А ты знаешь, по какому делу я еду?

— Понятия не имею.

— Любопытная история. Месяца два назад на одну из строек Сибири приехал член крайисполкома. Был митинг. На глазах у всех к члену исполкома подбежал какой-то тип и с ходу выпустил в него три патрона. Когда его пытались схватить, он хлопнул еще одного, двоих ранил, а последнюю пулю пустил себе в рот. И делу конец. Опознать убийцу-покойника никто не смог. Документов при нем не оказалось. Единственная улика — пистолет «парабеллум».

Мы прогуливались вдоль вагона.

— Так… — сказал я. — Нелепая история. Но это же в Сибири?

— Да, в Сибири. Но теперь выяснилось, что «парабеллум» принадлежал до ноября 1936 года работнику военкомата Свердловского района нашей области.

Я свистнул и спросил:

— Где же он, этот работник?

— Сидит в тюрьме.

— За что?

— На это я отвечу, когда вернусь. Пока неясно.

— Ну, желаю тебе успеха. Заходи… Уже два звонка.

Я усадил Дим-Димыча в плацкартный вагон и вернулся в город.

6 января 1939 г (пятница)

Сегодня новый начальник отдела Кочергин собрал к себе руководящий оперативный состав и слушал доклады о наиболее серьезных материалах, находящихся в производстве.

Пока впечатление о Кочергине складывается в его пользу. Дело он, видно, знает и имеет опыт. Держит себя просто, а спокойствием напоминает Курникова.

Подчиненного выслушивает, считается с его мнением. Это отрадно.

Например, выслушав начальника шестого отделения, Кочергин спросил:

— Как вы сами думаете?

Тот доложил.

— Вы убеждены, что это правильно?

— Да!

— Хорошо. Так и действуйте!

Конечно, не в меру «умный» товарищ, вроде Безродного, может сказать, что подмеченная мною деталь, по сути дела, мелочь, но, как известно, стиль работы и складывается из мелочей.

А с начальником первого отделения младшим лейтенантом Чередниченко произошел другой разговор. Тот доложил о заявлении на одно лицо, недавно появившееся в нашем городе и сразу привлекшее к себе внимание соседа по квартире.

Кочергин поинтересовался:

— Почему вы не побеседовали до сих пор с автором заявления?

— Как вам сказать… — замялся Чередниченко, — я имел в виду сделать это, но бывший начальник отдела Курников посмотрел на мою инициативу неодобрительно.

— Откуда это видно? — спросил Кочергин.

— К сожалению, письменного распоряжения не было…

Кочергин пристально, даже очень пристально посмотрел на Чередниченко и недовольно произнес:

— Никогда не пытайтесь валить вину с себя на тех, кого нет и кто не может опровергнуть ваши слова. Это очень плохая привычка.

Меня никогда не радовали чужие неприятности, а вот, тут душа моя возликовала. Чередниченко, безусловно, врал. Курникову он не докладывал. И Кочергин понял это.

Уже в коридоре ко мне подошел Чередниченко и произнес с иронией:

— Новая метла по-новому метет.

— Дурак! — коротко бросил я.

— Что ты сказал? — покраснел Чередниченко.

— Если понравилось, могу повторить, — ответил я. — Но мне кажется, что ты расслышал.

Чередниченко чертыхнулся и пошел к себе.

Несколько слов о Безродном. У нас в управлении две группы по изучению иностранных языков. С начинающими занимаются два приватных преподавателя, а с теми, кто совершенствует знания, Дим-Димыч. Он прекрасно владеет немецким языком. Да и не только немецким. Дим-Димыча можно считать полиглотом. Он отлично знает румынский, свободно объясняется и бегло читает по-французски, неплохо знает чешский и польский.

На сегодняшнее занятие Безродный не явился. Я, как староста группы и замещающий Дим-Димыча в его отсутствие, решил выяснить причину.

— Почему тебя не было сегодня, Геннадий? — спросил я.

— Дела, дорогой мой. Зашился окончательно.

— Работы у всех хватает. А запустишь — труднее будет.

— А я вообще думаю бросить…

— То есть как это?..

— Да так, не до языков сейчас, друг мой. Да и туговато он идет у меня.

Это была правда. Геннадий не проявлял способностей в изучении языка. Он плохо читал по-немецки, еще хуже писал, а говорить не мог. Он не успевал закреплять знания, терял их. Дим-Димыч до последнего времени прилагал прямо-таки героические усилия, чтобы держать Безродного хотя бы на одном уровне. Дим-Димыч и я, да и другие ребята регулярно читали немецкую литературу, ежедневно разговаривали по-немецки друг с другом, слушали немецкие радиопередачи, короче говоря, систематически тренировали язык, а Геннадий ограничивался лишь посещением занятий. И вот решил вообще бросить учебу.

Я не стал его переубеждать, лишь сказал, что