Алексей Ростовцев - Полковник советской разведки Страница 11

Женя спешил и, поругиваясь, один за другим быстро заполнял бланки постановлений о сдаче в архив «дохлых» разработок. Мне спешить было некуда.

Зазвонил телефон.

– Послушай, чего они там хотят, – попросил Женя, не поднимая головы от бумаг.

Немец, представившийся Якобом, просил соединить его с Ойгеном. Я сказал об этом Жене, прикрыв трубку ладонью.

– Он уже в архиве, – ответил мой коллега. – Пьянь, бесперспективен. Скажи ему, что я умер.

– Как?! – изумился я. – Ведь он может встретить тебя в городе.

– Тем лучше. Сообразит, что с ним не хотят встречаться.

– Должен огорчить вас, – сказал я в трубку, старательно вплетая в свой голос нотки печали. – Ойген скончался сегодня на рассвете.

– Mein Beileid! [6] – горестно завопил «Якоб» после некоторой паузы. – Когда и где похороны?

– Ойген завещал похоронить его на родине.

«Якоб» прокричал еще несколько фраз, содержание которых было чрезвычайно лестным для безвременно покинувшего нас товарища по общей борьбе, и повесил трубку.

Вечером того же дня после трудов праведных и неправедных мы с Ойгеном отправились поужинать в подвальчик «У Марты», который местное население за его мрачноватую тесноватость именовало не иначе, как «Крышкой от гроба». Несмотря на полное отсутствие комфорта, подвальчик пользовался у аборигенов необычайной популярностью. Возможно, причиной тому была жена хозяина – высокая статная красавица Брингфрида, разливавшая пиво и шнапс у стойки.

Я расправился с боквурстами-сардельками, выпил одно пиво и заказал другое, полюбовался Брингфридой, почитал готические надписи на стенах, посудачил с Ойгеном о том, о сем и хотел было закурить, но тут внимание мое привлек полный краснолицый мужчина лет тридцати пяти, сидевший в дальнем углу с недопитой кружкой в руке. Он смотрел в нашу сторону, нет, он смотрел на Ойгена и по лицу его блуждали то мистический ужас, то радость, то грусть с обидой.

– Почему тот тип уставился на тебя? – поинтересовался я.

– А это и есть «Якоб». Видимо, он рассчитывает на восстановление с ним связи, но такого не произойдет. С того света не возвращаются.

Мне стало неловко перед нашим бывшим агентом, и я предложил закончить ужин в «Баварском дворе», где по слухам сегодня подавали не пошлые боквурсты, а жареные колбаски-кнакеры. Мы ушли из подвальчика, и вскоре я надолго позабыл о «Якобе».

Случилось так, что через много лет мне пришлось снова отправиться в Германию. На этот раз я возглавил небольшую резидентуру. Ту самую, в которой начинал опером.

Снова стояло жаркое лето. Снова цвели акации. Только трофейные вентиляторы были заменены новыми, малогабаритными, жужжавшими тихонько, как пчелки, нагруженные медом. И снова раздался телефонный звонок, без которого этот рассказ не имел бы ни конца, ни смысла. Звонил сотрудник гэдээровской контрразведки Шумахер.

– Послушай, – сказал он после обмена приветствиями. – Тут к нам явился какой-то подозрительный тип асоциального вида. От него разит мочой и водкой. Тем не менее, он настырно требует, чтобы его срочно связали с кем-нибудь из советских разведчиков. На всякий случай мы посадили его в каталажку. Если он тебе интересен, приезжай.

– Сейчас буду, – ответил я, доставая из кармана ключи от машины.

В приемной следственного изолятора мне указали на пожилого неряшливо одетого мужчину с лицом, заросшим рыжей щетиной, и мутными глазами неопределенного цвета. От него действительно нехорошо пахло.

– Рот фронт, геноссе! – радостно воскликнул он, завидя меня.

– Рот фронт! – неуверенно ответил я. – В чем дело?

Субъект заговорщически подмигнул мне и вытащил откуда-то из-за пазухи грязный измятый конверт.

– Что это? – спросил я, брезгливо взяв письмо двумя пальцами.

– Когда-то твой коллега Ойген говорил, что если в мой почтовый ящик будет опущена какая-нибудь корреспонденция из-за рубежа, я должен немедленно передать ее оперработнику.

На конверте стоял штемпель далекой азиатской страны, отношения с которой у нас были традиционно недружественными.

– Вы с нами сотрудничали? – спросил я.

– Да.

– Ваш псевдоним?

– «Якоб». Я тебя помню. Ты пил с Ойгеном пиво в «Крышке от гроба». Твой приятель обошелся со мной как свинья. Но я выше личных обид. Для меня долг и честь кое-что значат.

Немцы любят говорить напыщенно, и это иногда делает их смешными. Однако в данном случае мне было не до смеха. И если бы я к тому времени не разучился краснеть, то краска стыда залила бы меня по самые уши. Так вот оно что! Оказывается, адрес «Якоба» был дан для конспиративной связи кому-то из наших закордонных агентов или кадровых разведчиков-нелегалов. Видимо, как запасной вариант. И если наш источник воспользовался им через столько лет, значит, у него не было другого выхода. Это был последний шанс! Но почему же Ойген не сделал отметки об этом в деле «Якоба»? Боялся, что в таком случае дело не позволят сдать в архив, а работать с пропойцей не хотел.

Я не стал вскрывать конверта, поскольку знал, что безобидный бытовой текст письма наверняка содержит только посвященному понятные условности. В тот же день письмо улетело в Москву, а через некоторое время из Центра пришла короткая шифровка с указанием выплатить «Якобу» солидное денежное вознаграждение. Я понял, что письмо было архиважным, и стал соображать, как использовать премию во благо «Якобу», который по причине пьянства давно остался без жены и без работы. Для начала велел ему помыться и сходить в парикмахерскую, потом повез агента в соседний город, где нас никто не знал, и там мы вместе одели его с ног до головы во все новое. «Якоб» в одночасье превратился из бомжа в симпатичного мужчину средних лет, благоухавшего хорошим одеколоном. Мне захотелось пригласить его в ресторан на ужин, что я и сделал.

Вскоре удалось устроить «Якоба» на работу в нужное место, и от него стали поступать интересные наводки на иностранцев. «Якоб» ожил, подтянулся, стал уверенным в движениях и суждениях. Осознание собственной значимости придало его облику солидность и респектабельность. Агент бросил пить, к нему вернулась жена. Он сотрудничал со мной несколько лет, и мы расстались большими друзьями.

Прошло еще много-много времени, и однажды в холле здания Ассоциации ветеранов внешней разведки ко мне подошел незнакомый человек моего возраста, который весело, словно старого сослуживца, приветствовал меня.

– Простите, я вас не знаю, – холодно ответил я, вглядываясь в его лицо.

– Савченко. Бывший полковник бывшей советской разведки. Конечно, мы незнакомы. А ведь когда-то вы вытащили меня из каменного мешка и, возможно, спасли мне жизнь. Они грозили посадить меня на кол, если я не сдам свою агентуру и радиста. Чтобы отправить то письмо, пришлось отдать надзирателю два золотых моста. Следователь никак не мог сообразить, почему это я вдруг начал шепелявить, а когда сообразил, было уже поздно… Меня обменяли на еврейского диссидента.

– Историю с вашим обменом я помню по газетным публикациям. Но о каком письме идет речь?

– Ну как же!

И тут Савченко назвал адрес и фамилию «Якоба».

Уже за чаем я сказал ему:

– По сути дела вы ничем не обязаны мне. Вас выручил простой немецкий пропойца, который, несмотря ни на какие жизненные обстоятельства, всегда оставался человеком и помнил, что такое честь и долг.

Русская рулетка

Башир приехал из Америки. У него был широкий длинный галстук с пальмами и обезьянами, и когда он наклонялся над столом, чтобы взять еду, кончик галстука касался пола. А в остальном Башир почти во всем походил на своих родственников, собравшихся в доме его брата Алихана для чествования заморского гостя. Многие из этих людей родились уже после того, как Башир покинул Родину. А покинул он ее в сорок четвертом году вместе с немцами, у которых служил в составе Северо-Кавказского национального легиона [7] . СКНЛ активно использовался в карательных акциях, но мы рассудили так: если бы руки Башиpa были в крови, он не отважился бы поехать в Россию. Поэтому было решено не ковыряться в недрах его прошлого с целью извлечения оттуда посадочных компроматов, а повести разработку совсем в ином плане. Старший сын Башира Руслан заканчивал Гарвардский университет – alma mater американских разведчиков и высокопоставленных чиновников. Он представлял для нас несомненный интерес, и к приезду Башира мы приготовили для него и Руслана кое-какую наживу. За противоположным от американца торцом стола сидела, застенчиво опустив глаза долу, девица неописуемой красоты. Это была троюродная племянница Башира Мадина, а по совместительству агент Нефтегорского управления КГБ «Бэла».

«Бэлу» завербовал я, когда она еще училась на последнем курсе женского педагогического училища. Заведение это, порога которого никогда не переступала нога ни одного мужчины, а только при этом условии истинные горцы отпускали своих дочерей на учебу в город, готовило учительниц начальных классов для небольших школ, открытых в отдаленных горных аулах, где эти девушки могли преподавать что угодно – от арифметики, чистописания, физкультуры, рисования и пения до истории с географией и двух языков в придачу, родного и русского.