Чингиз Абдуллаев - Окончательный диагноз Страница 12

– Я вас слушаю, – вздохнул Туманян. – Вы, наверное, по поводу похорон Федора Григорьевича? Мы уже занимаемся этим вопросом.

– Нет, – ответил Потапов, взглянув на Дронго. – Мы хотели задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста, – кивнул Туманян. – Вчера нас весь день допрашивали сотрудники прокуратуры. Я готов ответить и на ваши вопросы.

– Вы давно работаете в институте? – спросил Дронго.

– С момента его основания. С восемьдесят восьмого.

– И вашим директором всегда был Глушков?

– Конечно. Он и создал наш институт. Даже когда Федор Григорьевич был назначен вице-премьером, он оставался директором. А исполняющим обязанности был Савицкий. Кстати, он должен скоро приехать…

– Значит, вы хорошо знали Федора Григорьевича?

– Очень хорошо. Прекрасный был человек. Умница, тактичный, выдержанный, мудрый. Красивый. Женщинам очень нравился. Такого человека потеряли…

– В четверг вы были на работе?

– Весь день. И ушел позже всех, в восемь вечера.

– Когда в тот день вы видели последний раз академика Глушкова?

– Когда он уезжал на дачу. Я зашел к нему подписать документы, и он уже собирался уезжать. Он подписал документы и быстро ушел.

– В каком он был настроении?

– В обычном. Правда, был очень уставший. В последнее время я чувствовал, что у него появились какие-то проблемы, но он никогда ничего не рассказывал. А я не так воспитан, чтобы спрашивать об этом. Тем более такого человека, как Федор Григорьевич.

– И ничего необычного вы не заметили?

– Нет, ничего. Ему позвонили на его городской телефон, и он взял трубку. Кажется, звонил кто-то из членов семьи, точно не знаю. Но он коротко сказал: «Увидимся дома». И начал собирать вещи.

– Кто звонил, вы не уточнили?

– Нет, конечно. У нас не принято задавать такие вопросы.

– Он уехал в плохом настроении?

– Этого я не заметил.

– Вы не знаете, у Глушкова мог быть пистолет? Может быть, ему подарила какая-нибудь делегация и он лежал у него в кабинете?

– Пистолет? – не понял Туманян. – У него никогда не было пистолета. Ружье у него, кажется, было. Но про пистолет я ничего не знаю.

– У института были какие-нибудь проблемы в последнее время?

– А вы знаете организации, где нет проблем? – удивился Туманян. – Конечно, были. Полно всяких проблем. Но если вы думаете, что Федор Григорьевич умер из-за этого, то ошибаетесь. Он никогда не жаловался на сердце. Возможно, внезапный инфаркт. У него ведь было столько стрессов. Когда в первый раз ушел из правительства, было легче. А во второй раз кто только его не ругал, особенно газетчики. Одна статья очень подлая была. «Стратегический пессимист» называлась. Он ведь первым стал говорить о вреде государственных облигаций, по которым платили неслыханные проценты. А когда в августе девяносто восьмого дефолт случился, вот здесь все его правоту и признали. Тот же журналист потом сюда приезжал, хотел написать репортаж про академика, который оказался умнее других. Но Глушков его не принял. Очень принципиальный мужик был, очень честный. Если бы в правительстве все были такие, мы бы давно жили, как в Швейцарии или Норвегии.

– А враги у него были?

– Сколько хотите. Думаете, всем было приятно, когда он называл вещи своими именами? Воров называл ворами, говорил о преступной приватизации, об олигархах, которые воспользовались несовершенством законов. Он вообще считал, что нужно пересмотреть итоги приватизации, когда за бесценок продавались самые крупные предприятия. Его за это многие не любили. Одному нефтяному магнату Глушков прямо так и сказал на одном из приемов: «Тебя на нефть посадили, вот ты и считаешь себя самым умным. Только потому, что вовремя успел подсуетиться. Тебе еще компанию сохранить нужно и доказывать, что ты действительно умный человек». Представляете?

– Он был богатый человек?

Туманян нахмурился, почесал лысину.

– Не бедный, конечно, – рассудительно сказал Борис Арсенович. – Столько лет академиком был, на должностях разных. В начале девяностых, когда из правительства первый раз ушел, он создал компанию, которая советы давала иностранцам, как свой бизнес в России вести. Тогда ему за эти консультации хорошо платили. Только он и тогда ничем не злоупотреблял. Интересы страны всегда ставил выше личных. Никогда не работал с клиентами, которые готовы были заплатить любые деньги, чтобы обойти наши законы. Таких он сразу выставлял за дверь.

Потапов взглянул на Дронго, как бы говоря, что они напрасно теряют время.

– Его секретарша на работе? – задал Дронго последний вопрос.

– Нет, она поехала к его вдове. Зоя Павловна работала с Глушковым все последние пятнадцать лет. Она была его правой рукой. Вчера мы даже вызывали «Скорую помощь»: ей стало плохо, когда она узнала о неожиданной смерти Федора Григорьевича… Вообще-то у нас разные слухи ходят со вчерашнего дня. Некоторые даже глупости разные говорят, но я все это решительно пресекаю. Не таким человеком был Глушков, чтобы в грязи испачкаться. Кремень был, мужик настоящий. Теперь таких мало.

Потапов еще раз посмотрел на Дронго.

– Спасибо, – сказал тот, поднимаясь со стула, – вы нам очень помогли. Когда похороны?

– В понедельник, в четыре часа. А с двенадцати будет прощание. Говорят, сам президент обещал приехать. Ну и наши академики, конечно, все придут. Савицкого для того и вызвали, чтобы все нормально подготовить. Я не знаю, что с нами будет. Институт держался исключительно на авторитете Федора Григорьевича, – в голосе Туманяна впервые прозвучала растерянность.

– До свидания, – протянул ему руку Дронго.

Когда они вышли из кабинета, Потапов недовольно заметил:

– Я вам говорил, что не стоило приезжать. Теперь можно ехать на дачу, уже третий час.

– Нет, – возразил Дронго, – мы поедем к Веронике Андреевне.

– Сейчас там столпотворение! – рассердился Потапов. – Вы хоть понимаете, что говорите?

– Поехали, – не стал ничего объяснять Дронго. – У меня появились первые догадки, как был убит Глушков.

Глава 6

У подъезда дома на Кутузовском проспекте, где жил академик Глушков, толпились люди. Утром сообщение о его смерти повторили, и к дому начали подтягиваться его бывшие коллеги. Приехал министр финансов, чтобы выразить свои соболезнования вдове Федора Григорьевича. В доме ощутимо чувствовалось два центра, делившие всех приехавших на две части. Большая часть бывших учеников Глушкова, родственников и знакомых подходила выразить свое соболезнование Алле, старшей дочери, прилетевшей на похороны отца из Швеции. Это вызывало явное неудовольствие Вероники Андреевны. Меньшая часть приехавших традиционно подходила к ней, как вдове покойного. Лишь очень немногие тактично выражали соболезнование обеим женщинам.

Алла, крупная женщина с резкими, грубыми чертами лица, была похожа и на отца, и на мать. Но если тяжелый подбородок и крупный нос были достоинствами лица Федора Григорьевича, то у Аллы они обернулись недостатком.

Алла, одетая во все черное, принимала соболезнования в кабинете отца, нисколько не сомневаясь, что является такой же хозяйкой траурной церемонии, какой была и ее мачеха. Олег суетился где-то внизу, отвечая на вопросы прибывающих. Он старательно уклонялся от темы внезапной смерти отца, но слухи уже распространились по городу, и многие, выражая соболезнования, испытующе вглядывались в лицо Олега Федоровича, пытаясь разгадать тайну смерти его отца.

Вероника Андреевна большую часть времени находилась в гостиной, лишь изредка уходя в спальню. Она замечала, как ведет себя падчерица, и от этого ее мрачное настроение усугублялось. Отвечая на соболезнования приехавших, она все время думала об Алле. Конечно, нужно будет передать детям кое-что из личных вещей мужа. Возможно, его книги, если они, конечно, захотят их взять. Естественно, не самые ценные, но кое-что из книг она могла бы им отдать. Костюмы мужа, семейные фотографии, его папки с научными разработками – все эти реликвии мог забрать сын покойного. Если Алле нужна будет какая-нибудь безделушка, она охотно уступит ей любую понравившуюся вещь. Но квартира, мебель, картины, среди которых были неплохие работы современных художников, все ценности, оставшиеся после смерти Федора Григорьевича, и его деньги должны перейти только ей.

Она помнила, как муж передал Алле почти все драгоценности своей первой жены. Веронике Андреевне он объяснил причины своего поступка нежеланием видеть на ком-нибудь, кроме дочери, эти кольца и серьги. Конечно, Вероника Андреевна, только вошедшая в этот дом, не посмела возражать. Она тогда еще не чувствовала себя здесь достаточно уверенно, поэтому молча проглотила обиду, хотя считала разумным, если бы все это досталось ей. Но Федор Григорьевич решил иначе. Вероника Андреевна не решилась возражать. Она по-своему любила покойного мужа и хорошо к нему относилась, но ей все время казалось, что детям он уделяет больше внимания, чем ей. Несмотря на все ее попытки несколько сменить акценты и обратить внимание Глушкова на ее собственную дочь, он не очень менялся. Хотя ее дочери он тоже помогал. И когда она уезжала в Америку, и позже, когда осела там.