Чингиз Абдуллаев - В ожидании апокалипсиса Страница 13

Он чуть пригубил стакан.

— Вы будете пить кофе? — спросил Дронго.

— Давайте пройдем в бар, — предложила женщина.

Расплатившись с официантом и дав ему щедрые чаевые, они прошли в бар, расположенный в правой части ресторана. Дронго и его спутница присели за стойку бара на высокие кресла.

Бармен подал им две чашечки кофе.

— Вы же не пьете кофе? — удивилась Мария.

— Все равно. Иногда пью.

Они молчали. Долго молчали, сидя рядом, почти касаясь друг друга. Больше не было произнесено ни слова.

Выпив кофе, Дронго бросил деньги на стойку, вставая. Посмотрел на часы.

— Уже первый час ночи.

— Да, — тихо отозвалась женщина, — уже поздно.

В лифте она стояла к нему спиной, и он видел лишь ее густые, коротко остриженные темные волосы.

Он проводил ее до самой двери.

— Спокойной ночи, Мария.

— Спокойной ночи, Андрэ.

Она повернулась и, не оборачиваясь, вошла в свой номер.

Дронго достал магнитную карточку, открыл свой номер. Разделся и пошел под душ. Долго стоял под горячей водой, почти кипятком, словно пытаясь стереть воспоминания сегодняшнего дня.

Когда он вышел из ванной, был уже почти час ночи. Дронго включил телевизор, и в этот момент раздался звонок.

— Вы не спите? — спросила Мария. — Можно к вам зайти?

— Пожалуйста. — Он вскочил с постели, набрасывая на себя рубашку и неуклюже одевая брюки.

В дверь постучали. Он успел застегнуть брюки и поспешил открыть. На пороге стояла Мария, одетая, как и прежде, в темное, плотно облегающее ее фигуру платье.

— Вы не отдыхали?

Захлопнув дверь, она прошла внутрь.

— Нет. Я просто сидела на кровати и думала. И потом, у меня это единственный наряд, — горько призналась женщина. — В моем багаже еще две пары брюк. И шерстяной свитер, если придется ждать кого-то на открытом месте.

Она села на стул.

— Вы не спали? Что-нибудь интересное показывают по телевизору?

— Не знаю. Я принимал душ. Он стоял, глядя на Марию. Та вдруг с непонятным ожесточением спросила:

— Что вы на меня так смотрите?

— Ничего, — удивился Дронго.

— Да, — зло проговорила Мария, — все правильно, я сама пришла к вам.

— Не понимаю. Она поднялась.

— Можно, я останусь у вас? Он молчал. Опустив голову, гостья повернулась к выходу.

— Простите, — выдавила Мария. Он схватил ее за руку.

— Останьтесь.

Женщина повернулась, ни слова не говоря, подошла к телевизору, выключила его и, встав к нему спиной, начала снимать платье. А Дронго просто стоял и смотрел. Чувствуя затылком его обжигающий взгляд, Мария сняла с себя все. Бросила на пол и повернулась к нему.

— Я очень старая?

Он смотрел на ее маленькие груди, на ее стройное, почти мальчишеское тело, заставляя себя не думать о сегодняшнем убийстве Хайнштока. Кажется, ему это удавалось теперь лучше, чем полчаса назад под душем.

Выключив свет, Дронго шагнул к ней.

Ее страстность в первый момент ошеломила его. Словно все не растраченные за долгие годы чувства вдруг изверглись из этой женщины с непривычной для ее лет эмоциональностью, доходящей до откровенного бесстыдства. Изголодавшаяся по любви, она снова и снова подчиняла себе его тело, отдаваясь сама этой страсти до пределов возможного.

Уже под утро, когда она, выбившись из сил, заснула, Дронго с удивлением заметил, что спящая Мария похожа на большого ребенка, уютно посапывающего у него на плече. Если не вспоминать, что на счету этого «ребенка» четыре с лишним десятка человеческих жизней, можно было ее даже полюбить. Во сне ее лицо казалось спокойным, даже красивым.

Но Дронго помнил, и это накладывало свой неизгладимый отпечаток и на сегодняшнюю ночь, и на их отношения в будущем.

Глава 12

Даже после ночи любви они продолжали обращаться друг к другу на «вы». Впрочем, в английском языке, на котором они в основном говорили, не бывает различий между; «ты» и «вы». Но когда в редких случаях они переходили на русский, неуловимая зыбкая преграда вновь возникала между ними. Он не мог забыть убийства Хайнштока. И она знала, что он этого никогда не забудет.

Поздним утром они завтракали в отеле почти молча, словно не решаясь нарушить сложившегося равновесия. Оба понимали, что сегодняшнее событие не было внезапно вспыхнувшей страстью. Чувство одиночества могло добить по отдельности каждого из них, и они счастливо соединились, чтобы противостоять этому.

После завтрака Мария ушла на встречу со связным, а Дронго, не зная, как убить время, решил прогуляться. Немецкие города, такие похожие друг на друга размеренным порядком, какой-то провинциальной ухоженностью и чистотой, приятно успокаивали нервы. Он любил тихие европейские города Бенилюкса и Германии, Швейцарии и Австрии. Центры экспансивных южан — французов, итальянцев, испанцев были шумными и многоголосыми, а здесь царили покой и умиротворение.

По его расчетам, Эдит сегодня уже выехала во Францию. Если все прошло нормально, Мария вернется с новым заданием — встречать Либерман в Париже. В таком случае через два дня Дронго отправится в Брюссель, чтобы терпеливо дожидаться там своего ареста.

В этой грандиозной игре, которая ставилась на него, Либерман должна была выйти на Филиппа Стенюи и выдать тем самым Дронго. Если «аптекаршу» «благополучно» арестуют на этой встрече, операция считается успешной, и Мария возвращается в Брюссель для контроля за Дронго. После его ареста она выезжает обратно в Россию. Теперь все зависело от оперативности и сообразительности пожилой, приятной в общении, румяной бабушки Эдит Либерман — бывшего майора «Штази» и засекреченного агента КГБ.

Собственно, эта роль предназначалась Эриху Хайнштоку, но тот, отказавшись, подписал себе смертный приговор.

Анализируя спокойно все события, предшествовавшие убийству агента, Дронго с горечью сознавал, что у того не было ни единого шанса.

Смерть немца была неизбежна, как математическая формула. Следуя загадочной формуле, которую выводили в Управлении внешней разведки России, живой Хайншток должен был отправиться во Францию. «Он вряд ли сумел бы где-нибудь укрыться, — думал Дронго, — иначе российская разведка сразу отменила бы начатую операцию». Тысячи агентов, задействованных в этой акции, моментально подключались бы к розыскам Хайнштока и его ликвидации. Даже одного шанса из тысячи не имел отказавшийся от сотрудничества Хайншток. Не застрели его Мария, утром в его автомобиле мог прогреметь взрыв. Или его машина могла на полном ходу перевернуться, попасть в аварию. Тогда было бы два трупа — Хайнштока и его новой жены.

Разведка — грязная игра, и в ней нет места живым людям. Или бессловесные автоматы, выполняющие волю начальства, или потенциальные трупы. По проложенной колее разведчик обязан идти, не сворачивая в сторону. Шаг влево, шаг вправо — смерть. Никто не задумывался над статистикой, а между тем более половины разведчиков погибали от рук агентов собственных спецслужб.

Советские и американские разведки предпочитали обычно не рисковать. Грязные операции поручались представителям третьих стран, которых по мере выполнения убирали союзники из соседних стран. В случае необходимости снайперы и убийцы ЦРУ и КГБ убирали и этих агентов. Секретность обеспечивалась абсолютная. В отличие от них израильская разведка МОССАД, опиравшаяся на свою местную агентуру почти во всех странах мира, наоборот, поручала выполнение щекотливых операций только доверенным лицам и всячески берегла их. При этом эффективность МОССАД чаще бывала выше прямолинейных, грубых действий ЦРУ или хитроумных, дьявольски запутанных даже для собственной агентуры действий КГБ.

Хайншток был обречен, разумом понимал Дронго, снова и снова вспоминая труп в ванной. Но на душе все равно оставалось ощущение липкой грязи. Ему казалось, что именно он предал Хайнштока, подставив его под удар. Проверь он вовремя скэллер, и у немца мог появиться шанс.

Вероятно три года без работы, когда он приходил в себя после ранения, давали о себе знать. Последняя операция в Австрии, правда, считалась успешной, хотя Дронго потерял сразу троих агентов и для себя он до сих пор считал ее личной катастрофой. Тогда ему тоже приходилось действовать в жесткой обстановке, но он делал все, чтобы спасти своих людей. Здесь он шел на встречу, заранее предполагая, что итогом ее может быть гибель агента. И он обязан был проверить свой скэллер. Воспоминания о запрограммированном убийстве не давали Дронго покоя.

Обедал он в одиночестве, Мария так и не появилась. Почему-то он вспомнил Натали. Как она тогда сказала в Аргентине: «Берегите себя. Они способны на все» и еще, кажется: «Я люблю вас». И ее крик в венском аэропорту, когда она, сбив его с ног, подставила себя под пулю. И взгляд женщины, стрелявшей в него самого четыре года назад в Нью-Йорке.

Воспоминания о Натали обычно предшествовали периодически повторяющимся приступам меланхолии. И именно поэтому Дронго, быстро пообедав, снова вышел в город.