Чингиз Абдуллаев - Выбери себе смерть Страница 13

— Вопросы будете задавать потом, сначала отвечайте на мои вопросы.

— Я ничего не слышала. Спала как убитая. Только в восемь утра проснулась: голова болела страшно.

— Вы сказали только что, что пили до трех. В каком часу точно вы заснули? Это очень важно, постарайтесь вспомнить.

— Может, в час ночи. Я вообще сказала «до трех». Может, половина второго была. Я на часы не смотрела.

— Лика, а вы? — обратился к другой девушке Дронго.

— Пятнадцать минут второго было, — уверенно сказала девушка. — Я всегда снимаю часы перед сном.

— А почему вы так крепко спали?

— Не знаю. Шампанское крепкое было. Какое-то французское. — Лика еще не разучилась краснеть. Дронго было даже жаль эту несчастную, памятуя о том, какая жизнь ей еще предстояла.

— Вы тоже крепко спали, Тамара?

— Честно говоря, да.

— И ничего не слышали?

— По-моему, Реваз один раз встал, прошел в ванную комнату, — неуверенно сказала Тамара, — но потом ничего не помню. Сразу вырубилась.

— Шампанское он открывал при вас?

— Нет, — удивилась Тамара, — он каждый раз уносил бутылку в ванную комнату, чтобы не залить ковер. Откуда вы знаете?

— Догадался. — Дронго встал. — Спасибо вам большое. Вы молодцы, девушки, — так оберегаете честь своего клиента. — Последние слова он говорил, чтобы успокоить обеих проституток и уменьшить гнев Арчила.

Девушек пошел провожать Манучар.

Арчил долго не мог прийти в себя.

— Шалавы! — гневно кричал он. — А мы так бортанулись с ними. На твоей исповеди они все выложили как миленькие. А мы, козлы, ничего не умеем делать. Слушай, поступай ко мне на работу консультантом. Сколько хочешь буду платить.

— Интересное предложение. — Дронго встал, разминая затекшие руки.

— Не хочешь — не надо. Найду кого-нибудь из ваших офицеров. Их сейчас полно безработных ходит. Здорово ты работаешь! Нет, правда, так этих лакшовок расколол за минуту.

— Просто я сопоставил некоторые факты. Теперь нам уже ясно, что эти особы Ревазу нужны были для алиби. Куда он мог пойти той ночью, как ты думаешь?

— Не знаю. Если бы что-нибудь серьезное, сказал бы мне. Почему сам пошел? — покачал головой Арчил. — Ничего не понимаю.

— Когда от вас уволилась Коновалова?

— Месяцев шесть-семь назад. Завтра приедет ее бывший начальник.

— А где она работала потом?

— В соседнем банке. Видимо, наш Кольчужкин к ней приставал, старый черт. Вот она и перешла туда. Я узнавал: там она тоже работала секретаршей.

— Какой банк?

— Какое это имеет значение?

— Какой банк? — снова спросил Дронго.

Арчил назвал.

— Это, по-моему, самый крупный банк Москвы? — спросил Дронго. — И я даже слышал, что любимый банк городских властей. Все время пишут, что его контролирует мафия.

— Наше какое дело, — уклончиво ответил Арчил, — банк как банк. Работают люди. Лариса работала там не президентом, а секретаршей. Что она могла решать? Это к нашему делу не относится.

— А если она что-то узнала, после чего нужно было срочно вмешаться Ревазу? Такое возможно?

— Не знаю, — почему-то начал злиться Арчил, — я не люблю говорить про этот банк. Не вмешиваюсь в чужие дела.

— Понятно. Но теперь придется вмешаться. Нам важно установить, куда исчезла Коновалова, а с ней и твой племянник, Арчил. Другого выхода нет.

Арчил побагровел, отвернулся, но ничего не сказал.

— Это действительно нужно? — наконец произнес он.

— Необходимо, — жестко отрезал Дронго.

— Понимаешь, дорогой, у каждого своя сфера, своя специфика. Мое дело — автомобили, наркотики, экспорт-импорт. Их дело — строительство, продажа оружия, финансирование газет, журналов, партий. Нельзя вмешиваться в дела друг друга. Иначе будет общий беспредел. А это очень нехорошо.

— У нас нет другого выхода. Исчезновение Коноваловой может быть напрямую связано с ее работой в этом банке. Я не говорю, что их руководителей нужно привозить сюда, как этих девушек, но проверить все обязательно нужно.

— Привозить… — покачал головой Арчил. — Попробуй привези. Если я полезу в их дела, это война, понимаешь, настоящая война. Нужно как-то по-другому. Здесь я не могу тебе помочь.

— Договорились. Тогда я буду действовать один. В случае моего прокола все шишки на меня. В конце концов, ты не обязан отвечать за мои действия.

— Но они могут узнать, что ты ищешь моего племянника.

— Они действительно так сильны?

Арчил молчал.

— Да, — наконец выдавил он, — очень сильны.

— Тогда все ясно. С этой минуты я буду действовать один, стараясь не привлекать лишнего внимания. Обещаю не подводить вашу славную компанию. В конце концов, именно за это мне и платят деньги.

— Я могу помочь в любом деле, но здесь — нельзя, — пожал плечами Арчил, — это чужая территория. А войну в Москве сейчас начинать тоже нельзя. Все другие группы узнают, что я зачинщик. И тогда нам конец. Мы не можем на такое пойти.

— Это тоже кое-что. Спасибо. Я буду звонить в случае необходимости. Пока не сообщили, переходила границу Коновалова или нет?

— Пока ничего нет. Если что-нибудь узнаем, тебе позвонят.

Арчилу было немного не по себе: так реально очертились границы его могущества. На фоне дрожавших проституток это могущество обретало какие-то комические формы. Видимо, это почувствовал и сам Арчил.

— Ты не очень зарывайся, — произнес он. — Если это они виноваты в исчезновении Реваза, я город переверну, но им устрою такой праздник — долго помнить будут.

— Договорились. — Дронго вышел из кабинета, мягко закрыв дверь.

В гостиницу он возвращался пешком. Нужно было обдумать новую ситуацию. Ревазу зачем-то нужно было иметь алиби, в том числе и для своих родных. Может, он заранее предвидел ситуацию, о которой говорил Арчил. И может, этот молодой человек осознал, к каким роковым последствиям приведет конфликт между двумя преступными группами в городе.

Стояла удивительная весенняя погода. Все словно замерло в ожидании пробуждения солнца, которое постепенно, исподволь набирало сил для летнего наступления. Хотя лето в этом все-таки северном городе отличалось от привычного ему лета. Дронго любил солнце, когда жаркие лучи обжигают асфальт, делая его мягким и податливым. Выросший в южном городе, он не переносил даже малейшего холода, когда стрелка термометра опускалась ниже нуля. В эти дни в Москве стояла ясная сухая погода, в пределах того минимума, который бывает у него на родине весной. Именно поэтому он так любил ходить в весенние дни по Москве.

Город неузнаваемо изменился за последние годы. В центре возникли новые валютные супермаркеты, престижные магазины, автосалоны. В начале перестройки, правда, по всему центру города стояли старушки и старики, предлагавшие свой незамысловатый товар. Он еще помнил те дни, когда от Большого театра до Тверской люди стояли плотными рядами, предлагая товары — от колбасы до колготок, от хлеба до новых рукавичек. Среди стоявших были уже не только старики: в основном стояли молодые люди. Затем и они исчезли, когда новая власть, стесняясь столь откровенного бедственного положения своих сограждан, убрала эти очереди на стадионы.

Турецкие строители отреставрировали Петровский пассаж и ГУМ, после чего те стали центрами капитализма в Москве, вместив в себя самые дорогие и самые престижные западные шопы. На Арбате появился пионер капитализма — Ирландский дом, зато исчезли памятники Дзержинскому, Свердлову, Калинину. Советские люди с удивлением узнали, что все они были палачами и прислужниками тиранов, а воспевавшие их фильмы и книги делались услужливыми лакеями партократической машины. За несколько лет Москва стремительно догоняла многие города мира и наконец перегнала их, став одной из самых дорогих столиц постиндустриального мира. Самые дорогие автомобили продавались в считанные дни. При этом покупатели платили наличными. Роскошные норковые манто и шубы были нарасхват, новая буржуазия стремилась наверстать упущенное за годы советской власти. Отели предлагали свои номера за триста-четыреста долларов в сутки, умудряясь побить рекорды даже нью-йоркских и токийских гостиниц. Стремительно росли новые офисы, как грибы множились новые компании и банки. И как мыльные пузыри лопались, обворовывая своих доверчивых клиентов. Даже на Клондайке или в Сан-Франциско в годы «золотых лихорадок» не было такого бесстыдного вызова всем неимущим, такого откровенного кутежа и разврата. Не было такого наглого показа своего могущества и своих денег. Коррумпированность достигла своего предела, когда можно было купить практически все: от президента и премьера до любого клерка, любого милиционера на улице. Лучшие автомобильные компании мира продавали в Москве самые дорогие марки своих машин. И на фоне этого тысячи людей думали по утрам, как заработать на хлеб, многие, презрев стыд, выходили нищенствовать, поголовная проституция стала обычным явлением, а валютная проституция — символом мечты школьниц города. По вечерам уже нельзя было выйти в город: рэкетиры и грабители, вымогатели и бандиты устраивали свои разборки и шабаши прямо на центральных улицах. Такого контраста, такого предела человеческого падения не знал ни один город.