Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового Страница 14

— Вбив? — спросил украинец.

— Оглушил, — ответил вор, расстегивая на лежащем ремень. — Сапоги стаскивай, твою мать! Не стой!

— Я з тобою, — решительно произнес Кемень.

— Лады, — согласно кивнул «Жох». — Тогда шевелись, фраерок!

Затихла одна тревожная струна внутри капитана. «А мог бы он поступить по-другому, то есть наотрез отказаться от побега? Точный расчет точным расчетом, однако у каждого свои баклажаны в голове. И тогда бы операция по внедрению завязла бы, как машина в песке». Замолчала всего лишь одна беспокойная струна, но она была далеко не единственной.

— А може його… того, — стянув с неподвижного надзирателя штаны, Кемень чиркнул большим пальцем себе по горлу.

— Зачем? — «Жох» напяливал гимнастерку поверх своей одежды. — Мы его запрем в камере, и чем он будет опасен? И потом запомни, я вор в законе и на мокруху иду, когда выхода нет. Просто так людей мочить западло.

Натянув штаны и сапоги, застегнув ремень и напялив фуражку, лженадзиратель «Жох» приказал подельнику:

— Давай на выход, фраерок. Руки за спину, чтоб все натурально.

Они вышли в ярко освещенный коридор, двинулись по нему к решетке, отделяющей зековскую часть подвала от надзирательской. За решеткой стояла тумбочка, на которой сейчас покоилась голова сидящего на стуле пьяного охранника.

Еще во время обсуждения побега украинец поинтересовался у вора, не мыслит ли тот выпустить заключенных из двух других камер их закутка, на что получил ответ: «Чтобы уж точно тогда привлечь внимание и чтоб всех рядышком положили. И сколько времени ухайдакаешь на возню с ними!»

Надзиратель, посапывающий на стуле, не проснулся от скрипа и позвякивания сдвигаемой решетки. Капитан знал, что так и будет, Кемень же облегченно расслабился, когда оказался рядом с охранником. «Жох» первым делом взял в руку фуражку, лежавшую рядом с надзирательской головой, и нахлобучил ее на сокамерника, вторым делом вытащил из кобуры спящего наган.

— Переодевайся, — прошептал капитан.

— А если… — Кемень показал на охранника, имея в виду «если тот проснется».

Жох изобразил рукояткой нагана удар по голове, потом засунул второй изъятый им револьвер в карман штанов. И стал помогать украинцу раздевать надзирателя. Страж был невысок, но толст, кожа его лоснилась, от него пахло потом и первачом. Судя по силе самогонного запаха, Адамец решил приблизиться к полной достоверности и накачал этого битюга до непритворной невменяемости. Отсюда, приказал себе капитан, надо быть предельно внимательным. Но пока раздеваемый лишь мычал и почему-то дрыгал правой ногой. Незаконно изымаемая форма образовывала на полу серую кучу.

Глаза надзирателя распахнулись внезапно. Лицо перекосило от ужаса, грудь пошла вверх, двигаемая набираемым в легкие воздухом, рот раскрылся для крика. И капитан среагировал немедля. Ударил всамделишно. От души и со злобой. Со злобой, правда, не на этого толстяка-надзирателя, а на старлея Адамца, вздумавшего устраивать идиотские забавы. Неужели не понимает, что пьяный человек может выкинуть что угодно и уж точно спросонья не вспомнит полученные инструкции.

Но в реальности досталось сейчас все же не Адамцу, а охраннику. Зубы его клацнули. Глаза закатились, а голова свесилась набок. Капитан затряс ушибленным кулаком.

— Одевайся, чего глядишь. Быстро! — зло поторопил не на шутку взведенный Шепелев. Сжимая-разжимая пальцы пострадавшей руки, капитан присел перед тумбочкой, раскрыл дверцу.

— Що шукаеш? — спросил Кемень, застегивая пуговицы.

— Папиросы, — честно признался товарищ Шепелев. — Если помирать придется, то хоть покурю напоследок.

«Следовало заранее подумать о куреве. Потому что теперь думаю не о нужном, а о никотине». В карманах штанов и гимнастерки, оказавшихся на Шепелеве, папиросной пачки не нашлось. От пьяного толстяка табаком тоже не пахло. Вот, может быть, в тумбочке от ночной смены завалялись? Но не завалялись. Зато обнаружилась маленькая подушечка, вроде той, что укладывают верхней в горке из подушек на кроватном покрывале.

Ага, ясно. Товарищи охрана любят и без посторонней помощи покемарить на службе. На чем же они спят здесь? Наверное, стулья составляют вместе и дрыхнут по очереди, а подушечку под голову для блаженства.

Капитан закрыл дверцу тумбочки, с трудом удержавшись, чтобы не треснуть ею с силой, вымещая свою раздражение, усиленное никотиновым голодом. А потом ему в голову пришло, что подушечка та пришлась как раз, ее следует взять с собой.

(Как это называется? Слово, которое любил употреблять один из осведомителей капитана Шепелева, саксофонист из джазового оркестра одного ленинградского ресторана? Ну куда ж оно запропастилось?! О, импровизация! Импровизация на ходу).

— Ты все?

— Так.

М-да, посмотрел на своего спутника капитан, не сильно впечатляет. Если превосходство надзирательского размера одежды над Шепелевским сгладили его собственные брюки и рубашка, то Кеменю подобный ход не помог. Гимнастерка, надетая на пиджак, смотрелась еще ничего, но штанины болтались вокруг худых ног Кеменя, как флаги на ветру. И еще одно бросалось в глаза, то, о чем, не подумали раньше уже они с Адамцом — их щетина. Халтурой выглядели надзиратели с небритыми физиономиями. Но тут уж ничего не поделаешь.

— Тащим!

Они отволокли бесчувственного борова, оставшегося в одном нижнем белье, за решетку, после чего закрыли ее на замок. Первый рубеж преодолен.

— Дай револьвер! — попросил Кемень.

— Ты левша?

— Ни.

— Ну и как ты ломаной клешней управишься. А я, парень, с двух рук смогу палить, если надо. Пошли!

Они выбрали себе путь, и их путь лежал сейчас наверх. Около полусотни ступеней по узкой лестнице, где, даже не касаясь стен, ощущаешь их сырость. Потом ждет выход на площадку, в отличие от полутемной лестницы освещенную сильной лампой, и через дюжину шагов еще одна решетка, перегораживающая коридор. А по ту сторону железных прутьев располагался охранник — кто отопрет замок и гостеприимно распахнет решетчатую створку, только когда удостоверится, что подошедших он знает.

«Жох» так объяснил сокамернику, каким образом надеется прорваться через второй, кажущийся непреодолимым рубеж: «Это чмо не разглядит подмену, пока мы не поднимемся на площадку. Потом, пока он соображает, мы быстро — если придется, бегом — добираемся до решетки. Наставляем на него волыну. Он не дурной, чтоб не понять — от пули ему не уйти. Там прямой коридор метров на пятьдесят. Если жизнь дорога, откроет».

— А якщо не видкрие? — задал Кемень правильный вопрос.

— Тогда придется его дырявить. А дальше… Волыны есть, я выстрелами в два счета замок вскрою. Ну, и на прорыв. А там как фишка ляжет. Но мы еще повоюем.

Такой план капитан изложил Кеменю, когда тот еще не заявил, что идет вместе с вором. «А если, — теперь спрашивал себя Шепелев, поднимаясь по лестнице, — охранник действительно не отопрет, потому что товарищ Адамец и там начудил? Напоил, напился к тому времени сам или что-то упустил? Придется сочинять на ходу. Импровизировать».

Подушечку капитан вручил своему спутнику, ничего не объясняя. Времени нет на объяснения, надо и все. Они поднимались по ступеням, не стараясь мягко опускать и ставить ноги на носок. Пройти по этой лестнице так, чтобы шаги не разносились вверх и вниз, отражаясь от гулких сводов, было невозможно. Кемень — идущий первым капитан иногда оглядывался на него — заметно нервничал. Может быть, в эту минуту он жалеет о своем выборе, но пути назад уже нет. И он гонит прочь сбивающие с шага мысли, успокаивает себя тем, что они вооружены, что прошли уже один рубеж, что если помрут, то как свободные люди и герои, что унесут за собой в могилу нескольких врагов. «Хотя бог его знает, — признал капитан, — о чем он там думает, я вот думаю о нем».

А ступени заканчивались. Надвигался свет, льющийся с площадки. Капитан достал из кобуры наган. В его работе часто доводилось выстраивать сценические постановки, осуществляя внедрение или проводя операции, провоцирующие врага на необходимые им, органам, действия. Но впервые капитан чувствовал, каково это работать с незнакомым напарником, не будучи уверенным, что тот не подведет. И не оплошают люди, которых этот напарник готовил к операции. Пожалуй, так оно хуже, чем в одиночку, когда ты заведомо надеешься только на себя.

Последняя ступень. Держа руку с наганом прижатой к задней поверхности бедра, капитан вышел на площадку. Сзади топал Кемень. Впереди — покрываемый его торопливыми шагами серый, шероховатый бетон пола уходил под решетчатую перегородку. За перегородкой поднялся со стула охранник. Потянулся, разведя во всю ширь руками, зевнул во всю пасть. Ой, ненатурально. Ой, переигрывает. Что за дешевая театральщина, выходки из немого кино! Правильно, решил капитан, что я подушку прихватил, этот штрих становится просто необходимым.