О. Пинто - Охотник за шпионами Страница 14

— Кем же вы работали на цветочной плантации? — спросил я его по-фламандски.

— Рабочим, сэр.

— Покажите руки.

Он протянул их. Руки у него были белые, мягкие, на ладонях — ни малейших признаков мозолей, ногти аккуратно подстрижены, ни один из них не поломался и не потемнел. Невозможно почти год прокопаться в земле и сохранить такие руки — руки канцелярского служащего, не прикасавшегося к лопате.

Я вздохнул огорченно и раздраженно.

— Ну, хорошо, допустим, — сказал я. — Теперь расскажите что-нибудь об этой цветочной плантации. Какие цветы там выращивались?

— О розы и… красная гвоздика…

Он замолчал.

— Фуксии? — подсказал я,

— Нет, не фуксии.

— Может быть, герань?

— О да, конечно, герань.

— Итак, вы выращивали герань? На средиземноморском побережье! Милый мальчик, предполагается, что вы эксперт по цветам. Вы об этом помните? Вы же восемь месяцев проработали на плантации. Хоть что-нибудь вы знаете о цветах? Возвращайтесь к своим инструкторам и скажите им, что я напрасно потратил время, а вы без надобности рискуете жизнью.

После этого я предложил инструкторам разведывательной школы разрабатывать для тайных агентов «легенду внутри легенды», или, как мы говорили, «рассказ внутри рассказа» (я уже упоминал об этом в приложении ко 2-й главе). Человеческая натура такова, что мы верим скорее дурным, чем благородным поступкам человека. И тем более гестаповцы, всегда склонные в любом видеть только худшее, скорее поверят человеку, признавшемуся в своей слабости. Человек с легендой о цветочной плантации должен иметь еще «легенду внутри легенды». Если первой легенде гестаповцы не поверят и подвергнут его пыткам, он должен в подходящий момент, пока еще не поздно, задыхаясь, произнести: «Во имя господа бога, остановитесь. Я скажу правду. Я больше не могу. Я не жил в Ницце восемь месяцев и никогда не видел никакой цветочной плантации. Я пробыл там всего несколько дней. Без единого су в кармане я начал побираться. Однажды мне попалась одна женщина, лет пятидесяти, страшная старая кляча с крашеными ярко-рыжими волосами. Я ей понравился, и она взяла меня к себе. Через два дня моему терпению пришел конец. У нее были добрые намерения, но за свои деньги она хотела получить слишком много. Вы — мужчины и должны понять меня. Голодный человек не слишком разборчив, но я не мог делить постель с этой отвратительной старухой. И вот через два дня я убежал, захватив на прощанье ее деньги и драгоценности. Несколько недель я прятался от полиции, а затем один человек за большие деньги тайно перебросил меня через границу в Бельгию».

Эта легенда более приемлема для гестапо, чем рассказ добродетельного рабочего. Теперь все тайные агенты, направлявшиеся на выполнение секретных заданий, запасались «легендой внутри легенды». Я уверен, что благодаря этому методу было спасено немало человеческих жизней.

Из всех агентов, которых мне пришлось экзаменовать перед отправкой на задание, только один легко и без единой ошибки выдержал все испытания. Он стал блестящим агентом. Несколько раз переправлялся он в Бельгию с важными заданиями, но ни разу не был обнаружен гестапо. Больше того, он не вызывал ни малейших подозрений.

Когда мне сказали, что пришел мосье Жан Дюфор, я приготовился увидеть интеллигентного пышущего здоровьем молодого человека. Но вот отворилась дверь, и я застыл с открытым ртом и расширившимися от изумления глазами: в кабинет вошел офицер в сопровождении — как бы поделикатнее выразиться — пародии на человеческое существо. Это был типичный деревенский идиот. У него была уродливая фигура, а щеки и нижняя челюсть достигали невероятных размеров. Бледно-голубые глаза Дюфора казались совершенно пустыми, без малейшей искорки ума. Рот был полураскрыт и на подбородок стекала слюна. Он подмигнул мне, скорчил гримасу и вдруг разразился пронзительным хохотом.

— Что за чертовщина? — сердито спросил я. — Вы надо мной издеваетесь?

Офицер улыбнулся и ответил:

— Разрешите представить вам мосье Жана Дюфора. Если он выдержит ваш экзамен, он будет возить деньги нашим агентам во Франции и Бельгии.

— Судя по его внешности, ему надо проконсультироваться у психиатра, а не экзаменоваться в контрразведке, — заметил я. — Но если вы настаиваете, я — к вашим услугам. Начнем?

Я повернулся к жалкому дурачку. Он снова захихикал, затем своим грязным, похожим на обрубок пальцем осторожно дотронулся до чернильницы на моем столе, словно никогда не видел такого красивого и необычного предмета. Взглянув на меня, он опять подмигнул. В этот момент тонкий ум на мгновение загорелся в его глазах, осветил невыразительное, почти бессмысленное лицо и так же внезапно потух.

— Сколько вам лет, Дюфор? — спросил я по-фламандски.

— Сколько мне лет? — хихикнул он и погладил меня по плечу. — Сколько мне лет, старина? Откуда я знаю? — Он откинул назад голову и залился веселым смехом.

Я продолжал задавать вопросы. Где он родился, где живет. «Я? Я нигде не живу», — ответил он, пуская слюну и заразительно смеясь.

Я вышел из себя и сердито крикнул:

— Да отвечайте, не дурачьте меня! Ведь где-то же вы должны жить!

Но он продолжал хихикать, брызгая слюной.

— Я живу на дорогах Бельгии, на полях, в лесах, в стогах сена…

— Чем занимается ваш отец?

Он почесался и засмеялся еще громче. Брызги слюны упали на меня и стол.

— Э, старина, мой отец хороший человек. Он… он сумасшедший, лунатик…

Этот маньяк называет своего отца сумасшедшим! Да, видно, это настоящий идиот.

— Почему? — упорствовал я.

— Почему? Потому что старый дурак работает!

— А разве, по-вашему, человек не должен работать?

Он стукнул рукой по своей впалой груди.

— Я, работать? Зачем? Я сплю в поле, а обедаю не хуже, чем герцог. Где фермы, там коровы, и, когда поблизости нет фермера, я получаю бесплатное молоко. Да и куры от меня не убегают. Стоит слегка сдавить ей шею — все. Затем кладешь ее в горшок, и вот вам прекрасный ужин.

Он погладил живот, вспомнив о прекрасных бесплатных ужинах.

В его веселости было что-то заразительное. Уже улыбаясь, я спросил, ходил ли он когда-либо в школу. Нет, в школу он не ходил, но, гордо добавил он, подписываться умеет.

— Что ж, давайте посмотрим, как это у вас получается.

Он взял ручку, словно она кусалась, засучил рукава, приподнял руку, как будто собираясь исполнить скрипичный концерт Бетховена, высунул язык и склонился над бумагой.

Медленно водя пером по бумаге, он кое-как нацарапал неуклюжее «X».

— Вот, — торжественно произнес он, — Жан Дюфор к вашим услугам.

Целый час убил я на него, но в конце концов признал себя побежденным. Мне не удалось выудить у него ни слова ценной информации.

— Уведите его, — сказал я его спутнику. — Вы можете посылать Дюфора в Бельгию. Гестапо не раскроет его. Он любого выведет из терпения. После того как бельгийская полиция несколько раз арестует его и отпустит, полицейские станут убегать от него. Дюфор будет проклятьем всей полиции. Он гений!

Офицер разведки улыбнулся.

Они вышли, но на прощание Дюфор дерзко и высокомерно ухмыльнулся. Я больше не видел его, но с интересом следил за его разведывательной работой. В первый раз Дюфора выбросили с парашютом в Бельгии. У него было четыреста фунтов стерлингов для одного из наших агентов в Брюсселе. Не прошло и двух суток, как поступило донесение, что задание выполнено. Снова и снова его выбрасывали в Бельгии, и каждый раз, выполнив поручение, он возвращался в Англию и готовился к новому заданию. Ни разу он не опоздал на условленную встречу, как бы близко ни была полиция или гестапо. Всего он доставил нашим агентам в Бельгии тысячи фунтов.

Этот безграмотный, дурашливый, жалкий «бродяга и воришка» был превосходным агентом. Он добивался успеха там, где умные и сильные мужчины в конце концов проваливались. Это чучело в лохмотьях внесло бесценный вклад в работу английской секретной службы.

Я бы хотел встретиться с ним еще раз. Он получил бы самую вкусную жареную курицу во всем Лондоне. Но эту курицу ему не пришлось бы воровать — я с удовольствием заплатил бы за нее.

Глава 6.

ТЕРПЕНИЕ — ХОРОШЕЕ КАЧЕСТВО

Немцы совершали немало ошибок, но нельзя не отдать должного их скрупулезности и умению четко организовывать работу.

В первые, горькие месяцы после падения Франции и оккупации Бельгии и Голландии создалась такая путаница и неразбериха, что несколько тысяч людей сумели бежать в Англию. Одни прибывали в лодках, отправляясь в опасный путь ночью из тихих речушек, которых так много на всем изрезанном побережье от Норвегии до Бретани. Другие устремлялись по суше на юг, достигали Пиренеев, переходили границу, а из Испании, если им удавалось обмануть бдительность франкистских полицейских, перебирались в Португалию и в Лиссабоне ждали парохода или самолета. Постепенно гестапо и немецкая служба безопасности закрыли на замок береговую линию. Вдоль всего побережья стали действовать военные патрули, и в Англию прорывались только небольшие группы смельчаков. Впрочем, чтобы рискнуть пересечь в лодке Северное море или Ла-Манш, нужны были не только храбрость и прекрасное владение искусством мореплавания, но и просто «везение». Немецкая воздушная разведка над Ла-Маншем легко могла обнаружить лодку с беглецами, и тогда пулеметная очередь, выпущенная с бреющего полета, прекращала их долгие мытарства. Кроме того, у береговой охраны немцев было много моторных катеров. И если беглецы попадались, то это почти наверняка означало для них смерть в морской пучине или расстрел на берегу, а в лучшем случае — заключение в концентрационный лагерь. В течение 1941—1942 годов количество беженцев, достигавших Англии, из бурного потока в первые шесть месяцев после Дюнкерка превратилось в едва заметный ручеек.