Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон» Страница 16

Язык норвежца начал заплетаться, однако фразы были логичны и до конца продуманны. Он явно готовился к этому разговору заранее.

— Давайте подышим свежим воздухом, — предложил Бронштейн. Он встал с кресла и открыл дверь балкона. Прихватив бутылку и свой бокал, норвежец последовал за ним.

— Самуил, вы у меня вызываете большое доверие. У меня есть куда более веская причина поговорить с вами, нежели убить свое и ваше время. Я — один из разработчиков системы противолодочной защиты «Посейдон». Вы о ней что-нибудь слышали?

— К сожалению, нет. Вы уверены, что вы можете со мной о ней говорить?

Кнут внимательно посмотрел мгновенно протрезвевшими глазами на Бронштейна и твердо произнес:

— Я так решил… Эта система почти абсолютно аналогична английскому «Крабу», принятому на вооружение НАТО. Как вы думаете, в Москве кто-нибудь из военных может проявить интерес к ней?

Бронштейн сосредоточенно молчал: такой поворот событий насторожил его. «О, боже мой. Провокация, это, несомненно, провокация… Американцы вели себя особенно агрессивно, видимо, их эскапада на круглом столе была лишь прелюдией. «Советский шпионаж на научном симпозиуме» — хороший заголовок для газетных статей и телевизионных передач, в разгар холодной войны. Как же его поскорее выставить? А вдруг он это всерьез?»

— Скоглунд! Я, конечно, патриот своей страны, но… Дорогой Кнут, ты, наверное, переживаешь какой-то тяжелый кризис, еще и устал с дороги, да и перебрали мы с тобой. — Бронштейн придвинулся ближе к Скоглунду и отставил бокалы с водкой в сторону.

Минуту они стояли, оглядывая залитую ярким лунным светом прибрежную полосу океана, живописный вид на которую открывался с балкона «Президент-Отеля».

Мозг Бронштейна, как раскаленной иглой, пронзила дерзкая мысль: вдруг он действительно готов продать проект? Система, над которой ломают в Москве и Ленинграде головы три крупнейших оборонных научных центра и еще десяток институтов, сама идет в руки — и пройдет мимо из-за нерешительности какого-то завлаба. И как назло, не с кем посоветоваться.

— Это — не минутный порыв — продолжал говорить Скоглунд — Это решение пришло ко мне полгода назад, когда техническая комиссия НАТО незаслуженно отклонила моего «Посейдона»: у меня было время на сомнения и раздумья. Я не знаю, буду ли я жалеть, сделав это. Но уверен, что буду жалеть, если не сделаю, ведь у меня нет другого выхода! Послушай… ты должен меня выслушать, Самуил…

Каждый из нас в этой жизни обречен в чем-то добиться успеха. Один прекрасно вырезает снежинки из бумажных салфеток. Другой выводит новый сорт орхидей. Третий открывает новые галактики. Кнут Скоглунд не принадлежал ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим.

Природа наделила его внешней привлекательностью щедро, но не избыточно: ровно настолько, чтобы Кнут нравился женщинам, но при этом и на мужчин производил достаточно благоприятное впечатление. Создатель подарил ему талант. Несколько минут Он размышлял, какими бы способностями его наделить: «искусство… литература…. Нет, все это расшатывает нервы и приводит в дурные компании. Пусть лучше станет ученым!».

В 18 лет он отправился совершенствовать образование в Университет Осло, избрав океанологию и физику. По своему обыкновению, Кнут с первого семестра начал делать быстрые успехи. Декан факультета, на котором учился Скоглунд, быстро заметил и оценил яркий талант. Старый профессор легко убедил Кнута, что в эпоху противостояния сверхдержав победителя определит не количество солдат и талант генералов, а развитие нанотехнологий на базе фундаментальных наук. Что ученые становятся — да уже и стали — главными людьми в обществе, солью земли. Что грех зарывать, вернее, топить в соленой воде фьордов талант ученого, который принесет ему денег больше, чем семейный рыболовецкий бизнес. И эти доходы будут поданы в блестящей оболочке социального престижа: он будет не какой-нибудь мелкий буржуа, а жрец науки…. Вернувшись домой на рождественские каникулы, Кнут воспроизвел перед отцом речь Учителя. На стареющего Кристиана выступление произвело нужное впечатление. А вот имя «великого ученого» так украсит семейную историю! Ради этого он готов был оплачивать дальнейшее обучение сына. Тем более, что артель работает, как хорошо отлаженный механизм, с которым справится и толковый управляющий.

Дальнейшие годы Кнут, по своему обыкновению, никого не огорчал, но и не удивлял. Он выпустил монографию, встреченную благосклонно, но фурора не произведшую.

Занимался преподавательской деятельностью — без провалов, но и без высоких взлетов. К тридцати годам окончательно оформилась отличительная черта Кнута: он всегда добивался своего, хотя на это у него уходило иногда слишком много времени.

В его рабочем кабинете на столе в рамочке под стеклом красовался портрет Авраама Линкольна и его знаменитое высказывание: «Я иду очень медленно, но зато никогда не двигаюсь назад». По окончании университета Кнут Скоглунд корпел над второй монографией, успешно защитил диссертацию, и его имя стало известно в университетских кругах.

Его будущая жена Гедда Хельсинг была одной из популярных студенток университета. Правда, известность она приобрела в студенческих клубах и на вечеринках. Гедда была дочерью состоятельных людей. Она подрабатывала как модель в одном из ведущих агентств. Все гонорары отдавала в фонд радикальной феминистской организации, на митингах которой стояла в первых рядах… Гедда Хельсинг была самой общительной, веселой и жизнерадостной студенткой в университете. Стоя за кафедрой, молодой преподаватель не мог отвести глаз от яркой и пышущей здоровьем платиновой блондинки. Иногда их глаза встречались: ее взгляд светло-голубых глаз, лучащийся из-под длинной челки, ослеплял Кнута. Эта хрупкая, удивительно грациозная девушка несколько месяцев демонстрировала к нему снисходительно-презрительное отношение, но однажды, под Рождество…

В тот промозглый и холодный вечер Кнут наслаждался бренди в приятном обществе самого себя. Рождественская неделя шла к концу, и все уже устали от шумных карнавалов, чинных семейных праздников и безалаберных пирушек. Стук в дверь не обрадовал Скоглунда: ему необходимо было закончить статью. Только он выкроил для этого время, привел себя в почти рабочие состояние, кого-то принесла нелегкая… На пороге стояла Гедда.

— Гер Скоглунд, у меня для вас рождественский подарок, — войдя, она бросила дорогое норковое манто на стул с такой небрежностью, будто это были лохмотья, выброшенные старьевщиком. Не дослушав его дежурных приветствий, Гедда с шокирующей легкостью объяснила цель своего визита:

— Я пришла, чтобы переспать с тобой. Если ты не против, конечно, — произнесла она, оценивающе рассматривая его жилище. Кнут ошарашенно молчал. Гедда подошла к нему и положила руки ему на бедра.

— Когда Вы, герр профессор, читаете лекцию, а сами раздеваете меня глазами, я… я вся становлюсь мокрая. Вот и сейчас, чувствуешь? — Она осторожно взяла его руку и мягко прижала к низу своего живота.

Какая-то неведомая сила оторвала Кнута от пола, и он медленно поплыл вверх, к потолку, совершенно не чувствуя веса своего тела. Пространство вокруг него вдруг сузилось и превратилось в огромные, невероятно красивые глаза Гедды, в которые здесь и сейчас он тихо вплывал…

Гедда и Кнут стали мужем и женой через четыре с половиной месяца. Несколько лет они жили в кредит блестящего будущего Скоглунда. Жили весело. Кнуту и Гедде повезло: их молодость выпала на шестидесятые, пронесшиеся по Европе стремительным и шумным карнавалом. Казалось, в едком дыму марихуаны, под звуки рок-н-ролла весь мир был перевернут с ног на голову. Успехи, регалии власти и банковские счета на миг потеряли значение. А растрепанные, одетые в живописные лохмотья, увешанные варварскими бусами одержимые мечтатели и беззаботные бродяги вдруг стали властителями умов и сердец. Достаточно было быть молодым, безумным, любящим и любимым, чтобы чувствовать себя властелином мира. Кнут и Гедда были молоды, влюблены и обладали самым ценным в те годы капиталом — будущим. Они жили отчаянно и стремительно: предавались любви между рок-концертами и левацкими собраниями, переходившими в веселые пирушки. Время на работу отводилось по остаточному принципу.

Неожиданно, в 68–69 году закончился этот самый долгий в истории Европы праздник. Они с удивлением обнаружили, что все надежды их поколения рассыпались, как карточные домики. Что старые друзья превратились из странников в бродяг, из бунтарей — в люмпенов, из пророков — в опустившихся наркоманов. Либо стали преуспевающими предпринимателями и «белыми воротничками». Что прежние радости и развлечения наводят скуку, а новые стоят немалых денег. Когда дым рассеялся и музыка смолкла, они обнаружили мир, разделенный по прежним социальным нишам: нужно было поспешить занять ту, что получше. Впервые за очень много лет на столике Гедды снова появились глянцевые журналы, знаменуя приход эпохи яппи и в их маленький мир.