Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио Страница 17

— Ясно, — сказала Норма.

— Итак, из огромного числа вирусов, с которым мы связываем надежду на излечение больной клетки, мы отбираем один. От «мозга» имеющейся в этом вирусе ДНК нам требуется лишь та биологическая информация, которая прямо ведет к цели. И мы, значит, «вырезаем» этот участок из всей молекулы ДНК.

— Как это понять — «вырезаем»?

— Это профессиональный термин. Конечно, скальпель или ножницы здесь непригодны. «Вырезать» — это значит в данном случае выделить, получить в свое распоряжение нужный нам участок с помощью самых разнообразных химических операций. Мы работаем главным образом с энзимами — на сегодняшний день их известно около двух тысяч. Мы знаем, какой именно энзим требуется, чтобы в процессе химических операций он «вырезал» нам тот самый кусочек ДНК, который нам нужен. После чего берем совершенно безобидный вирус и «встраиваем» в него этот кусочек, назовем его для удобства А. Если нам повезет, этот кусочек действительно совершит то, на что мы рассчитываем. Но до сих пор нам не везло.

— Сколько времени вы проводите опыты?

— О-о, всего семь лет, — сказал Барски. — И если через семь лет все-таки добьемся успеха, это будет невероятная сенсация. Понимаете, вирусам числа нет. А мы вот уже семь лет как мечтаем об одном-единственном помощнике на все случаи жизни. И тут месяцев пять назад и произошла эта жуткая история. Пострадал доктор Томас Штайнбах, биохимик, как и я. Он из нашей группы. Точнее говоря — был ее членом.

— А сколько всего научных сотрудников в вашем институте? — спросил Вестен.

— Шестьдесят пять. Нет, после смерти нашего шефа шестьдесят четыре. А после ухода Штайнбаха — шестьдесят три. Медики, физики, химики, биохимики, микробиологи, кто угодно. Но в команду входят и компьютерщики, математики и аналитики. От лаборантов и ассистентов до докторов наук и профессоров. Из разных стран. Некоторые еще очень молоды: мне сорок два, а я в группе старше всех. Тому, например, двадцать девять. Мы с ним познакомились сразу после моего приезда в Германию. Значит, больше десяти лет назад. Лучшего сотрудника, чем Том, и пожелать нельзя! Профессионал до мозга костей. Я так скажу: он был мотором нашей группы. Идей у него — пруд пруди. Энергии — хоть отбавляй. В работу свою влюблен. Но головы никогда не терял, был способен воспринимать критику. И другим спуска не давал. Какой он был спорщик! Если не соглашался, бился до последнего! Мы это называли «битвами доводов и аргументов». Но работа никогда не поглощала его целиком. Чем он только не увлекался! Интересовался джазом, классической музыкой, разбирался в ней лучше всех! Любимый композитор Моцарт. У него был целый шкафчик с пластинками Моцарта. Ни одного моцартовского концерта не пропускал, ни одной оперы. И в литературе знал толк, и в живописи. Мог спорить об искусстве до хрипоты. Политика его особо не занимала, но и в стороне не стоял, когда требовалось. А спорт? И в теннис играл, и плавал, и под парусом ходил, и боксировал прилично — что еще требуется! В браке был счастлив. Его жену зовут Петра. Ей двадцать восемь. Модельер… Они были идеальной парой. Можно сказать, жизнь в них била ключом. Жизнь, жизнь!

16

Барски заметил, что разгорячился. Прервал свой рассказ, уставился на реку, на проплывавшие мимо суда. Некоторое время спустя снова заговорил — негромко, медленно, подбирая слова.

— Так вот, случилось это одиннадцатого апреля, я точно помню. Пять месяцев назад. Мы пошли в кино. Том, его жена Петра и я. На «Амадеуса». Знаменитый фильм, восемь «Оскаров» получил! Поставил Милош Форман. По пьесе Питера Шеффера. Вы знаете, про Моцарта, каким он был на самом деле. Урод, можно сказать — а писал прекраснейшую, небесную музыку! Этот фильм захватил нас. Душу растревожил… После сеанса мы пошли не домой, а в бар. Хотелось поговорить об этом фильме. Завтра суббота, выспаться успеем… В баре было несколько лож. Не настоящих, конечно, просто у диванчиков там очень высокие спинки, и соседей совсем не видно. Какой-никакой, а интим… Они оба пили виски, а я минеральную воду, потому что алкоголь не люблю, и мы спорили, то есть в основном Петра и я. Том держался совершенно спокойно. Тогда меня это, конечно, не удивило, я подумал только, что он находится под впечатлением увиденного. Сами подумайте: фильм о его любимом композиторе! А мы с Петрой болтали и болтали. За соседним столиком сидело двое мужчин. И вдруг Том говорит нам…

— Помолчите вы!

Пианист играл только старые мелодичные песенки, и многие приходили в этот бар, где стены и мебель были выдержаны в красных тонах, а на столиках стояли свечи, ради музыки. Сейчас пианист наигрывал «As time goes by»[9] из фильма «Касабланка». Петра и Барски прервали разговор и с удивлением взглянули на Тома, потом поняли, что он прислушивается к беседе за соседним столиком. Их соседи тоже только что посмотрели «Амадеуса».

Высокий широкоплечий мужчина с раскрасневшимся от возмущения лицом говорил так громко, что они все слышали.

— Нет, нет и нет! Я, конечно, и раньше слышал об этом, но то, что Моцарт был такой свиньей… нет, меня словно дубиной оглушили, да, дубиной, не меньше, Джонни.

— Ну, не горячись, — сказал его друг, которого, выходит, звали Джонни. — Не горячись, Ханс! Меня этот фильм тоже оглушил, но совсем по другой причине. Подумай: Моцарта как бы канонизировали, для многих он — святой, о нем создавались и создаются мифы. А в «Амадеусе» мы видим живого человека, а не ангела. Нам показали последние годы жизни гения, который презирал правила игры современного ему общества, за что посредственность и зависть загнали его в гроб.

— Так оно и есть, — сказала Петра.

— Тсс!.. — Том приложил палец к губам.

Пианист играл сейчас «La vie en rose».[10]

— Ерунда! — продолжал возмущаться краснощекий Ханс. — Дерьмо все это, Джонни. Как ты можешь отделять человека от его творчества!

— Конечно, могу, — ответил тот. — И даже должен! А как же иначе? У одного с другим нет ничего общего!

— Есть, очень даже есть!

— Конечно, нет, Ханс! Будь оно иначе, большинство знаменитых и великих художников и писателей, философов и архитекторов, музыкантов и ученых ты смог бы вышвырнуть на помойку. Как раз великие люди, отмеченные Всевышним, не обделены недостатками и даже пороками.

— Как он глупо ухмыляется, — неумолимо стоял на своем краснощекий. — Хихикает как идиот!

— Ну и что? И что?

— Похотливый козел, который ползает под столом и заглядывает девушкам под юбки! — Ханс разбушевался не на шутку.

— Подумаешь!

— Этот тип все время лапает блондинок, старается каждую завалить на спину — таким, значит, был Моцарт?

— Значит, таким.

Краснощекий покачал головой.

— Человек, создавший божественную музыку, — так вульгарен, так несерьезен, так инфантилен?

— Это и потрясает, Ханс.

— Потрясает, ты прав, — он и впрямь был потрясен. — Как он орет! Как скандалит! Какие неприличные шуточки отпускает! И это он — создатель хрустально чистых и трогательных сонат, «Маленькой ночной серенады»?

Все трое слушали соседей с неподдельным интересом, а лицо Тома словно окаменело.

— Черт побери, да, да, Ханс! Именно об этом весь фильм! Долой лживые нимбы, долой святого Вольфганга Амадея! Смотрите, каким он был!

— Вот каким он был! — тупо повторил краснощекий. — Вечно пьян в стельку, несет всякую околесицу, его преследуют дикие кошмары и видения…

— И он же автор веселых, чистых, поднимающих тебя до небес симфоний! — возразил Джонни. — Вот это и есть самое удивительное и в фильме, и в самом Моцарте.

— А для меня нет, — сказал его друг и опорожнил свою рюмку. — Для меня — нет! — Он стукнул кулаком по столу — Ты знаешь, Джонни, кем был для меня Моцарт? Богом! Вот именно, Богом! Когда я слушал его музыку, я всегда представлял, что я в церкви и молюсь, и Сам Бог совсем рядом. Это было так чудесно, так дивно!