Андрей Гуляшки - Драгоценный камень Страница 18

Но я не романтик, вы, наверное, это поняли. Ни за что на свете я не стал бы рисковать жизнью из-за неодушевленного предмета. А страсть к «камням», как вы, вероятно, сами знаете, многих приводила к гибельному концу...

Но вернемся к Андрею.

Усевшись в стороне от шоссе, он все думал и думал, как ему выбраться из заколдованного круга, в который загнал его невидимый враг. Две силы боролись в нем, стремясь взять верх и подчинить себе его поведение. Страсть к камням посылала к черту мещанское благоразумие, звала к быстрым действиям, толкала на самый безрассудный риск. Но и разум не отступал — он тоже ухитрился занять выгодные позиции. Разум делал вид, что он ничего не имеет против камней, но постоянно напоминал ему о разных неприятных вещах, которые на него обрушатся, если он, Андрей, плюнув на все, отправится искать эти камни...

«Буду искать, но искать по-умному!» — решил Андрей, которому надоел этот гамлетовский спор.

Он собирался уже подниматься, когда услышал вблизи шаги. Это были легкие шаги, не похожие на мужские.

— Еле тебя догнала! — улыбнулась ему лаборантка, тяжело переводя дыхание. — Сразу видно — центр нападения: все вперед и вперед! Я думала, у меня разрыв сердца будет от усталости. Можно мне здесь сесть?

— Постой немножко, отдышись, — сказал Андрей.

Он сразу вспомнил, что вчера вечером, когда ему было особенно тяжело, она была единственной, кто решился к нему подойти. Она ему сочувствовала, она говорила ему хорошие слова, и у этих слов как будто были руки — они приподняли его, ободрили. Разумеется, он выпрямился бы и без их помощи, потому что не был слабым человеком, но вчера вечером все было по-другому, он чувствовал себя очень несчастным и впервые в жизни одиноким.

— Теперь можешь сесть, — сказал он. И почему-то, вытащив из ранца свою куртку, постелил ее на землю. — Вот по этой тропинке пойдем, — показал он. — И все лесом, лесом... километров десять.

Лаборантка Рашеева не бывала раньше в этих местах.

— Как здесь хорошо! — воскликнула она. И тут же добавила, лукаво улыбаясь: — Я постараюсь больше не отставать.

Андрей ее не слышал. Он смотрел на запад, на знакомый гребень, за который заходило солнце, и тихо вздыхал.

— Снова мрачные мысли! — она укоризненно покачала головой. — Ты мне напоминаешь героя сентиментального романа. А сентиментальные романы давно вышли из моды, как кружевные воротнички моей тетушки. Таких воротничков уже никто не носит.

— Наверное, — согласился Андрей. Потом он вдруг оживился. — Знаешь, я герой детективного романа. Ты читала детективные романы? Нет? Жалко! Тогда ты меня не поймешь.

— Постараюсь, — сказала она.

— Но ты будешь мне верить?

— Если будешь рассказывать о себе — да. Я буду верить тебе во всем.

Он помолчал.

— Даже если мой рассказ будет звучать, как фантазии из «Тысячи и одной ночи»?

— Буду верить.

Он посмотрел ей в глаза. Ясные, чистые, они были похожи на отшлифованные кристаллики сапфира. Таким глазам можно было довериться.

— И никому ни слова не скажешь?

Она удивленно посмотрела на него.

— А парторгу?

— Конечно, нет. Пока — нет!

Этот ответ смутил ее. Что же это за тайна! Она положила свою руку на его.

— Ведь ты не совершил преступления?

Он улыбнулся.

— Кто-то совершил преступление, но этот кто-то — не я. Он невидим, он бродит по свету в шапке-невидимке.

Все-таки он должен был рассказать кому-нибудь об этой странной подмене плана. Но происшествие было таким невероятным, таким фантастическим, что любой его товарищ рассмеялся бы ему в лицо. «Как ты мог такое выдумать», — скажут ему. А Павел Папазов даже обидится.

Только эта девушка ему поверит. Потому что она заранее знает, что он не лжец, что он не может быть лжецом.

И вот, спускаясь и снова подымаясь вверх по тропинке, пробираясь среди кустарников, он рассказал ей, как он приготовил ту геодезическую схему и какая метаморфоза приключилась с ней на столе у инженера Спиридонова. Лаборантка напряженно слушала, молча, не задавая никаких вопросов. «Может быть, и она мне не верит?» — на миг усомнился Андрей.

— Вот и все, — сказал он.

Они как раз вышли на маленькую поляну.

— На твоем месте я бы не бродила одна по глухомани, — шепнула она. И легонько заставила его вернуться назад, в лес. — Одной пули из засады достаточно, чтобы покончить со всей этой загадочной историей. Ведь никто, кроме тебя, не знает места, где по твоим предположениям есть берилл?

— Думаю, что раньше никто не знал, — сказал Андрей. — А теперь, конечно, знают. «Невидимый» знает.

— Если ты будешь упорствовать и снова искать этот минерал, — она подняла палец, — дело может дойти и до пули.

— Вполне возможно, — сказал Андрей. Он помолчал, потом усмехнулся. — Что же ты мне советуешь — свернуть знамя, скрестить руки?

— Но они тебя убьют! — воскликнула она. — Я уверена, они попытаются тебя убить! Те, кто не хочет, чтобы у нас говорили о берилле, те ни перед чем не остановятся, чтобы заткнуть тебе рот. Они решили тебя скомпрометировать, и это им удалось. Но это их первый и самый безобидный шаг.

— Если даже убьют, — сказал Андрей, — ничего! Я все равно оставлю их в дураках. — Он некоторое время смотрел девушке в глаза, потом доверчиво положил ей руку на плечо. — Я набросаю план этого места и дам тебе. Если со мной что-нибудь случится, ты продолжишь поиски. Согласна?

Она ничего не сказала, только сжала его руку своими маленькими тонкими пальчиками.

Потом она расспросила его о хозяевах, о квартирантах со второго этажа, о том куда выходит его окно и можно ли через окно влезть в его комнату.

— Я думал об окне, — сказал Андрей. — Целую ночь думал об этом окне. Им «невидимый» и воспользовался — это ясно. Дверь я запер, а утром отпер, и ключ был на месте. Я запираюсь, потому что держу в столе служебные материалы, те, что не для постороннего глаза. Папазов несколько раз меня предупреждал. Даже как-то сказал: «Как-нибудь ночью приду проверю, и плохо тебе придется, если дверь будет открыта». Он не знает, что я живу на первом этаже, а то бы он запретил мне и окно открывать. Помнишь, как он наказал Делчо Энева за то, что у него ящик письменного стола оказался незаперт? Так-то он милый, добродушный, зато, когда дело касается службы, он умеет быть и суровым и строгим. Я потому и запираюсь, а не то чтоб от хозяев... А окно... да, окно в ту ночь было открыто. Но я не знаю, как можно в него влезть — от земли до окна метра два с половиной. У меня рост метр девяносто, и то едва достаю с земли до подоконника. Чтобы влезть, даже мне пришлось бы прыгать, карабкаться, шаркать подметками по стене, то есть поднять такой шум, что и глухой проснулся бы... Но, так или иначе, «невидимый» пробрался в окно... Если это только не дух, — улыбнулся Андрей.

— Откуда вошел вор, сейчас не важно. — Она оглянулась и подошла еще ближе к Андрею. — Важно другое: кто этот «невидимый»?

— Эх, кабы знать! — вздохнул Андрей.

— Он где-то близко, — шепнула она. — Он наблюдает за тобой, следит, ты всегда у него на глазах!

Андрей инстинктивно обернулся.

— Берегись! — Она смотрела на него с мольбой и тревогой, и глаза ее в этот миг были похожи на те чудесные кристаллы, в прозрачной глубине которых привидением мелькает тень второго, невидимого кристалла. — Берегись, — повторила она. — Делай то, что велит сердце и совесть, но будь осторожен. Я не советую тебе складывать оружие, «сворачивать знамя». Я бы всю жизнь себя презирала, если бы теперь смалодушничала и сказала тебе: «Забудь про берилл!» Но мне страшно... Мне кажется, случится что-то плохое.

Она вздрогнула, потом улыбнулась, поправила волосы.

— Только бы это плохое не обрушилось на твою голову, — сказала она.

Когда через несколько минут колонна догнала их, Вылю Власев притворился, что не замечает Андрея. Однако остановился, вытащил свою записную книжку и на букву «А» — под характеристикой Андрея — написал: «Очень быстро ходит и по ровному месту и по горам. Иметь это в виду при подборе пар. Лицо Рашеевой побледнело, очевидно, от перенапряжения сердечной мышцы».

Картограф Делчо Энев поморщился, увидев рядом с Андреем лаборантку, но нашел в себе силы заговорщически подмигнуть ему: «Давай, давай, мы в этих делах разбираемся, не бойся!» А Павел Папазов отозвал его в сторону.

— Так-то ты соблюдаешь дисциплину? — спросил он. Парторг казался спокойным, но голос его звучал необычно холодно и резко.

— А чем я нарушил дисциплину? — удивился Андрей.

— Чем? — Папазов помолчал. — Ты что, правда наивный или притворяешься? Пожалуй, притворяешься. Но здесь тебе не кабинет инженера Спиридонова. Здесь такие номера не пройдут, любезный! Мы на местности, в горах, у границы, — в такой обстановке мне не до учтивости. Поэтому я скажу тебе прямо, без всяких уверток: я запрещаю тебе деморализовывать людей своим индивидуализмом! Как парторг запрещаю тебе! Что это будет, если все начнут отделяться от коллектива и шататься, кто где хочет и как хочет. Бригада мы или шайка башибузуков? Ты — вперед, другой — назад, третий — налево. Что ж это получится, я тебя спрашиваю? Что получится, если все будут брать с тебя пример? Ты коммунист, твое поведение должно быть безукоризненным, ты должен делать все, чтобы сплачивать коллектив. А ты бежишь от него, проявляешь интеллигентский индивидуализм, разрушаешь коллектив! Разве так можно!