Джон Ле Карре - Шпион, выйди вон Страница 2

Старый, как Рип ван Винкль, если хочешь знать. Даже старше. Друзья у тебя есть?

– Нет, сэр, – ответил Роуч безразличным тоном, которым школьники обычно отвечают «нет», стараясь вызвать положительную реакцию у тех, кто их спрашивает. Джим, однако, не откликнулся, и Роуч вдруг ощутил странное волнение и надежду, почувствовав родственную душу. – Меня зовут Билл, – сказал он. – Меня окрестили Биллом, но мистер Тэрсгуд зовет меня Уильям.

– Билл, да? Бил, да не добил. Дразнят тебя так?

– Нет, сэр.

– На самом деле хорошее имя.

– Да, сэр.

– Я знал многих Биллов. И все они были хорошими ребятами.

Таким образом, начало знакомству было положено. Джим не прогонял Роуча, и тот продолжал стоять у кромки, вглядываясь вниз через забрызганные дождем очки. Кирпичи, как он успел с ужасом заметить, Джим вытащил из-под парника для огурцов. Некоторые из них, правда, еле держались, поэтому Джиму не составило труда расшатать их так, чтобы вытащить совсем. Роучу показалось замечательным, что человек, только-только приехавший в Тэрсгуд, с таким хладнокровием приспосабливает школьное имущество для своих целей, а вдвойне замечательным было то, что Джим отсоединил шланг от пожарного гидранта и устроил личный водопровод, хотя этот гидрант был предметом особого школьного распоряжения: даже тому, кто просто потрогает его, могло здорово влететь.

Эй, Билл! У тебя, случайно, не найдется такой простой штуки, как стеклянный шарик?

Простите, чего, сэр? – переспросил Роуч, ощупывая карманы.

– Шарика, старик. Круглый стеклянный шарик, маленький такой. Разве мальчишки сейчас не играют в шарики? Мы играли, когда я учился в школе.

У Роуча шарика не было, но вот у Апрахамяна была целая коллекция, привезенная из Бейрута. Роучу потребовалось меньше минуты, чтобы сбегать в школу, получить один шарик под строжайшую ответственность и, запыхавшись, вернуться к Яме. Здесь он замялся: по его представлениям, Яма теперь принадлежала Джиму, и поэтому требовалось разрешение на то, чтобы спуститься туда. Но Джим исчез внутри фургона, и, подождав минуту, Билл с опаской шагнул вниз по склону и протянул шарик через дверной проем. Поначалу Джим его не заметил. Он прихлебывал из стаканчика и глазел в окно на темные тучи, проносящиеся над Куонтоксом. Это прихлебывание, как заметил Роуч, давалось ему довольно нелегко, потому что Джим не мог глотать как следует, стоя прямо; ему приходилось отклонять свое перекореженное туловище назад под некоторым углом. А дождь тем временем снова усилился, грохоча по крыше, как гравий.

– Сэр, – сказал Роуч, но Джим и не шевельнулся.

– Беда с этим «алвисом» – рессор нет ни черта, – произнес наконец Джим, обращаясь скорее к окну, чем к собеседнику. – Никогда не пробовал проехаться задом по разделительной полосе? Покалечишь все на свете. – И он, снова откинувшись назад, выпил.

– Да, сэр, – произнес Роуч, очень удивленный тем, что Джим мог принять его за водителя.

Собеседник Билла снял свою шляпу. Его рыжеватые волосы были коротко острижены, в некоторых местах – клочками. В основном они топорщились с одной стороны, и Роуч догадался, что Джим сам подстригал себе волосы здоровой рукой, что придавало ему еще более перекошенный вид.

– Я принес шарик, – сказал мальчишка.

– Ну и молодец. Спасибо, старик. – Взяв шарик, Придо стал неторопливо перекатывать его в своей тяжелой пыльной ладони, и Роуч сразу понял, что он на «ты» с любым инструментом. – Неровно, видишь ли, Билл, – доверительно сообщил мужчина, всецело поглощенный шариком. – Косо. Как я. Смотри. – И он повернулся к большому окну, по нижнему краю которого проходил алюминиевый бортик для стока воды. Положив на него шарик, Джим посмотрел, как он покатился и упал на пол. – Косо, – повторил он. – Подпорки подгуляли. Так не пойдет, верно? Эй, куда ты покатился, ах ты, зараза…

Фургон не был по-домашнему уютным, заметил Роуч, нагибаясь, чтобы поднять шарик. Здесь мог бы жить кто угодно, хотя тут и было безупречно чисто. Койка, кухонный табурет, корабельная печка, баллон с газом. Нет даже портрета жены, подумал Роуч, который пока еще не встречал холостяков, за исключением мистера Тэрсгуда. Из личных вещей здесь бросался в глаза только плетеный вещмешок, свисающий из-за двери, набор швейных принадлежностей, хранящийся за койкой, и самодельный душ из продырявленной бисквитной банки, аккуратно приваренной к потолку. Да еще бутылка с чем-то бесцветным на столе – наверное, джином или водкой, потому что то же самое пил отец Роуча, когда тот приезжал домой на каникулы.

– С востока на запад все о'кей, а вот с севера на юг, безусловно, косо, – провозгласил Джим, проверив желобок у другого окна. – Что ты умеешь делать, а, Билл?

– Не знаю, сэр, – ответил Роуч деревянным голосом.

Что-нибудь же ты должен уметь. Как насчет футбола? Ты хорошо играешь в футбол?

– Нет, сэр, – сказал Роуч.

– А биту в руках можешь держать? – небрежно спросил Джим, с кряхтением опустившись на кровать и глотнув из стаканчика. – Должен сказать, на подающего ты не похож, – добавил он вежливо. – Хотя, по всему видать, играешь ты больше на себя.

– Не знаю, – промямлил Роуч и сделал полшага в направлении открытой двери.

– Что у тебя получается лучше всего? – Он сделал очередной глоток. – Надо быть хоть в чем-то лучшим, Билл. Я, к примеру, когда-то хорошо пускал камешки по воде. Твое здоровье.

Это был больной вопрос для Роуча, хотя бы потому, что он занимал его мысли большую часть времени. Действительно, с недавних пор его обуревали сомнения насчет своего предназначения на земле и все такое. И в работе, и в игре он считал себя несостоятельным, и даже такие повседневные школьные мелочи, как уборка постели или приведение в порядок одежды, казалось, были ему недоступны. Также ему недоставало набожности, старая миссис Тэрсгуд часто выговаривала ему за то, что в церкви он слишком кривляется. Он корил себя за недостатки, но больше всего за разлад между родителями, наступление которого он должен был заметить и предотвратить. Он даже задумывался, не несет ли он большую ответственность за это, не был ли он чересчур злым или ленивым, не он ли настраивал родителей друг против друга и не его ли дурной характер привел к разрыву. В прошлой своей школе Билл пытался обратить на себя их внимание, закатывая истерики и симулируя припадки церебрального паралича, которым страдала его тетка. Родители посовещались, как это часто уже бывало, и в соответствии со здравым смыслом решили перевести его в другую школу. Вот потому-то этот случайный вопрос, обращенный к нему в тесном фургоне существом почти божественным, единственным в своем роде, едва не привел к катастрофе. Мальчик уже почувствовал, как у него запылало лицо, затуманились очки и фургон начал погружаться в море печали. Заметил ли это Джим, Роуч так никогда и не узнал, потому что тот вдруг повернулся к нему своей изогнутой спиной" наклонился к столу и в очередной раз подкрепился из пластикового стаканчика, бросая мимоходом спасительные фразы.

– Так или иначе, но ты хороший наблюдатель. Я тебе просто так это говорю, старина. Мы, холостяки, все такие, не на кого положиться, так? Никто больше не заметил меня. А тут неожиданная удача появилась на горизонте. Я подумал, ты чародей какой-то. Лучший наблюдатель во всей школе – это Билл Роуч, готов поспорить. Это так же верно, как и то, что у него на носу очки.

Да?

– Да, – промолвил Роуч с благодарностью. – Да, это точно.

– Ну так вот, ты оставайся здесь и наблюдай, – скомандовал Джим, снова нахлобучивая шляпу, – а я вылезу наружу и приведу в порядок подставки.

Поможешь?

– Да, сэр.

– Где этот чертов шарик?

– Здесь, сэр.

– Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на юг – куда бы ни покатился. Понятно?

– Да, сэр.

– Знаешь, где север?

– Там, – сказал Роуч с готовностью и махнул рукой.

– Правильно. Ладно, крикнешь, когда покатится, – повторил Джим и скрылся в дожде.

Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол колеблется у него под ногами, и услышал, как Джим зарычал то ли от боли, то ли от злости, сражаясь с наружной подпоркой.

В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем.

Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон – в нем действительно было что-то военное: его нечастые и довольно-таки безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем Гуляш.

Гуляш – за его пристрастие к горячей пище, за аромат карри, лука и стручкового перца, который обдавал их теплыми клубами, когда они гуськом проходили мимо Ямы по пути на вечернюю службу. Гуляш – за его прекрасный французский, который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б" мог копировать его точь-в-точь: «Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? – конвульсивное подергивание правой рукой. – Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Q u ' e s t – c e q u ' i l r e g a r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s l e n e z ? M o n c h e r B e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o u t d e s u i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?»