Дэвид Игнатиус - Эскорт для предателя Страница 2

С высоты холмов Джамарана казалось, что город открыт миру. Его кварталы каскадом спускались с горного хребта Эльбурс вниз, к безводной пустыне Кума. Величественное зрелище. Неподалеку возвышались небоскребы и многоквартирные дома северного Тегерана, бесцеремонно заполоняющие склон холма. Ниже зеленели садами и блестели фонтанами парки Меллат, Хаккани и Лавизан, куда, спасаясь от жары и пыли, устремлялись толпы людей. Но даже не это захватывало ум. Тегеран простирался дальше, на равнины, миля за милей, от крытого базара и до бесчисленных переулков южного предместья, к кладбищу мучеников в Бехешт-э-Захра. Город, слишком огромный, чтобы оглядеть его всего лишь парой глаз, город, где нельзя увидеть все, город, в котором тайну можно хранить так, что о ней никто не узнает.

Но эта открытость была иллюзией, особенно в отношении Джамарана. Весь район находился под постоянным наблюдением. Следящие сидели в машинах у каждого перекрестка, на крышах высотных зданий стояли камеры. Когда какое-нибудь такси нечаянно сворачивало не в ту сторону и въезжало в район, это сразу же брали на заметку. Если машина останавливалась, то наблюдатели принимались за ее проверку по номерному знаку. Даже телефоны не давали никакой конфиденциальности. Если ты случайно звонил на какой-нибудь номер, то тебе вскоре перезванивали, чтобы выяснить, кто ты. Самые привилегированные обитатели этого района ездили в лимузинах с занавешенными окнами, но и они не были застрахованы от внимания наблюдающих и подслушивающих. Если они совершали ошибку, то тоже становились объектом «эршад», слежки.

Чтобы спасти глаза от яркого солнца, молодой иранец надел темные очки. Пройдя квартал, он остановился, вынул из кармана плитку молочного шоколада и съел кусочек. Вкус напомнил о Германии. В темных очках было незаметно, наблюдает ли он за передвижениями других людей по улице. Через некоторое время ученый задержался у магазина мобильных телефонов и посмотрел на витрину, где были выставлены новые модели, недавно поступившие в продажу. В стекле отражались лица прохожих, и можно было разглядывать их, не вызывая подозрений. Молодой человек не был профессионалом в таких делах, но он старался все делать правильно.

Он вставил в уши наушники-таблетки своего айпода. Плеер подарил ему друг, который купил его в Дубае месяц назад. Ученый включил случайный режим выбора. Первой заиграла песня рэпера иранского происхождения из Лос-Анджелеса, который взял себе псевдоним МЕС, от английского Middle East Connection, «Ближневосточное урегулирование». Просто ужас, а не музыка. Молодой человек ткнул кнопку. Следующей оказалась «Walk on the Wild Side» Лу Рида. Вот это лучше. Музыку не слышал никто, кроме него, да и никого не беспокоило, что ты слушаешь, но на середине песни, когда Лу Рид запел о цветных девочках и все такое, ду-ду-ду, молодой человек подумал, что может произвести неправильное впечатление на окружающих, и снова ткнул кнопку, включив Баха, фортепианные «Вариации Гольдберга». Он полюбил их, когда жил в Германии. Впрочем, это тоже заставляло его нервничать. Вдруг подумают, что он еврей. Выключив плеер, ученый сложил белые провода наушников и убрал их в карман.

Он миновал еще несколько кварталов и вышел к оживленному перекрестку. Там он остановил такси и попросил отвезти его на площадь Хафт-э-Тир. На переднем пассажирском сиденье «пайкана» сидела жена водителя. Ее голова была аккуратно повязана хиджабом. Половину лица закрывали большие очки, и женщина вертела головой и поводила носом, как слепой крот. Разглядев хорошо одетого молодого человека с золотыми запонками на рукавах, она почтительно кивнула, инстинктивно поняв, что он из «адам бесаби», хорошей семьи.

Они медленно двинулись по магистрали Модаррес, поскольку настал час пик. Когда автомобиль подъехал к шумной площади Хафт-э-Тир, где неоновые рекламные огни «Нокиа» и «Хёндай» соседствовали с огромными изображениями мучеников веры, молодой ученый вышел из машины и направился к магазину, торгующему западной электроникой. Тут он купил новую карту памяти для ноутбука, флешку и несколько пиратских программ, контрабандой доставленных из Армении. Положив все в портфель, он покинул магазин, прошел пару кварталов на восток, в сторону Бахар-Шираз, и снова поймал такси.

На улице разворачивалось вечернее представление. Женщины снова испытывали терпение «стражей революции», сдвигая свои «плохие хиджабы» все дальше назад и выставляя напоказ великолепные волосы, сверкающие на солнце. Накидки в этом году тоже были другого фасона, их запахивали плотнее. В сочетании с привозными турецкими поддерживающими бюстгальтерами это придавало женщинам еще более привлекательный вид. Юноши, одетые в дешевые кожаные и замшевые куртки, проезжали мимо на мопедах. Им оставалось лишь мечтать об этих недоступных женщинах. Пешеходы сновали по тротуарам и мостовым, как жуки-водомерки, едва не попадая под проносящиеся машины.

— Хотите послушать какую-нибудь музыку? — спросил таксист, оценивающе глядя на пассажира в зеркало заднего вида.

Молодой ученый ничего не ответил. Сейчас ему совершенно не хотелось говорить, его мысли были очень далеко отсюда. Жена водителя принялась что-то кудахтать о том, как невозможно купить хорошую дыню за нормальную цену. Таксист что-то пробормотал о плохом выступлении его любимой футбольной команды, «Эстеглала», в надежде на сочувствие со стороны пассажира. Да уж, ужасно, согласился ученый. Эти парни совсем не играли. Собаки. Нет, хуже, играли, как женщины. Играли, как арабы.

Сколько же он раздумывал над тем, что совершает сейчас? Минимум год. А может, с тех пор, как вошел во взрослую жизнь. Его нельзя заподозрить. Молодой ученый не давал никакого повода, в этом-то он был уверен. Иначе его бы и близко не пустили в тайные пределы Джамарана, тем более не предоставили для работы отдельный кабинет в белом здании без вывески.

В этом слабость системы. Там подозревают всех, но вынуждены доверять хоть кому-то и никогда не могут быть уверены, что это оправданно. Говорят, что полагаются на Бога, но этого мало. Поэтому пришлось создать тайную партию слуг Аллаха, заговорщиков во имя Божие, и он стал частью этого заговора. Он сохранял лояльность во всем, кроме одного — позволял себе думать о самой возможности предательства. Эта идея росла в нем, пока не превратилась в самостоятельную живую сущность. А затем наступил момент, когда она стала его единственной мыслью и граница между лояльностью и предательством исчезла.

Молодой ученый вышел из такси на площади Ферештех, в полумиле от Министерства внутренних дел. Какая шутка. Если хочешь обмануть, делай это на виду у всех. Держа в руке портфель, он дошел до особняка на улице Хосреви. На первом этаже находился офис небольшой фирмы, принадлежащей его дяде Джамшиду. Они занимались производством алюминиевого сайдинга для фешенебельных домов. Время от времени молодой человек по-родственному помогал дяде с бумажной работой. Пару месяцев назад он поставил здесь свой компьютер и оформил доступ в Интернет на имя дяди. Иногда он приходил сюда по вечерам, чтобы поработать с документами и отправить по электронной почте письма поставщикам, с которыми сотрудничала фирма его дяди на территории Ирана, а также в Дубае и Анкаре. У одной из иранских компаний был собственный интернет-сервер, и взломать его не составило особого труда. За счет этого можно было легко отправить письмо так, будто оно ушло с одного адреса, хотя на самом деле его отправили с другого. Ученый хорошо владел компьютером и знал, как замести следы, чтобы никто ничего не заподозрил.

Он открыл дверь своим ключом и вошел в офис дяди Джамшида. Там была только секретарша, неуклюжая девушка родом из Исфахана, дальняя родственница. Она убралась, выбросила мусор из корзин и, пожелав ему доброго вечера, удалилась. Молодой человек хотел дать ей пару риалов за беспокойство, но та ушла слишком поспешно. Может, оно и к лучшему. Вдруг она запомнила бы, что он дал ей чаевые. Перезагрузив компьютер, он вставил в CD-ROM диск с только что купленными новыми программами. На улице стало прохладнее. Включив музыку, он позволил себе расслабиться.

Он оказался «пошт-э-пардех». За занавесом. У него была тайна. Вернее, тайна, замаскированная внутри множества других тайн. Обычное дело для Ирана. Здесь говорить без обиняков считается дурным тоном, это слишком напористо и неуважительно. Если ты прямо спросишь торговца о цене на товар, он начнет отказываться и говорить, что отдаст его бесплатно. Не то чтобы он не хотел получить деньги, просто он не станет называть цену сам. С его личной тайной то же самое. Это подарок, но не безвозмездный. В нем есть истина, но не та, которую видно с первого взгляда.

Зачем он это делает? Даже себе он не мог в точности ответить на этот вопрос. Это скорее чувства, чем облеченные в слова мысли. Сидящее внутри жало, рана от непрекращающихся унижений. Таких, как сейчас у его двоюродного брата Хусейна. Он был их верным слугой, одним из этих ребят, «бач-э-ха», но они разрушили его жизнь. И это в порядке вещей. Ученый никогда не забывал слов своего отца, они будто постоянно звучали в его ушах. Отец был примером для подражания, он всегда непоколебимо стоял на своем, и молодой человек не мог оставаться таким, каким был. Это душило его, он терял последние остатки самоуважения.