Александр Тараданкин - Второй раунд Страница 2

…Петров потрогал рукой щетину на щеках, толкнул дверь и оказался в большом редакторском кабинете. У входа и стен, конечно, свободных мест уже не оказалось, и ему волей-неволей пришлось сесть за длинный приставной стол, рядом с членами редакционной коллегии.

Когда все вопросы были обсуждены и перечислены все «проколы» и «фитили» минувшего номера, начали планировать полосы следующего. Редактор неожиданно сказал, обращаясь к Петрову:

— Смотрю я, Александр Михайлович, и думаю, что ты больше других сегодня подготовлен представлять нашу газету на пресс-конференции в Сокольниках. Что там работает международная выставка, ты, конечно, знаешь. Вот приглашение. Все! Возражений не принимаю.

— Да мне легче отсюда прямым ходом на Курилы, нежели на пресс-конференцию, — взмолился Петров. Но главный ничего не хотел слушать и, переходя к следующему вопросу, заметил:

— Ничего, сделаешь строк сорок.

Выйдя из кабинета, Петров первым делом решил побриться. Спустился на первый этаж, и скоро Маша, которая стригла и брила его уже добрый десяток лет, выслушивала его отчет о вчерашней свадьбе и диком сегодняшнем невезении.

В Сокольники Александр Михайлович приехал к самому началу пресс-конференции, и потому некогда было забежать в буфет, чтобы выпить бутылочку пивка, о которой мечтал всю дорогу.

Председатель выставочного комитета, объявив об открытии выставки, сделал короткое заявление для печати. Затем выступали представители фирм, участвующих в выставке. Блокнот Петрова заполнялся цифрами, фамилиями, названиями. Впору было ехать и отстукать отчет на машинке, но коллеги начали задавать вопросы, и время тянулось утомительно медленно.

Наконец, председатель поблагодарил присутствующих за внимание. Петров одним из первых вышел на галерею и устремился к буфету. Бутылка холодного пива и бутерброды с икрой подняли ему настроение. Он взял еще бутылку и бутерброд.

— Разрешите? — Около столика с тем же набором в руках, что и у него, стоял мужчина лет пятидесяти — верхнюю половину лица скрывали большие ультрамодные темные очки.

— Пожалуйста, прошу вас, — отодвинулся Петров, давая место.

Мужчина кивком поблагодарил и, прежде чем приступить к еде, снял очки и тщательно протер стекла платком.

«Интересно, где я его встречал? Где?» — отходя от столика, подумал Петров и стал вспоминать, где же именно. Особенно знакомыми показались глаза — внимательные, водянисто-стального цвета — и разлет белесых бровей. «Может быть, тоже журналист, и я видел его на подобных встречах?» Нет, своих московских коллег Александр Михайлович хорошо знал. С этим же встречался где-то в другом месте. «Вот, если бы он не надел так быстро очки, непременно узнал», — подумал Петров, досадуя на свою память, которая его редко подводила. Но эти глаза он видел, определенно видел, и очень близко. И с ними было связано что-то неприятное.

И вдруг — словно укол иглы: «Лютце? Не может быть?! — Петров замедлил шаг. — Чертовщина какая-то. Ведь прямого сходства нет. Только глаза и брови». Александр Михайлович обернулся и, закуривая, посмотрел в сторону стола, от которого только что отошел.

Человек ел бутерброд и рассматривал посетителей маленького бара. «Нет, не Лютце», — успокоился Петров. В это время легкая конвульсия пробежала по правой щеке незнакомца, чуть дернулась мочка уха. Петров вспомнил, что видел и этот нервный тик. И все же гнал от себя навязчивую мысль. «Наверно, ошибся. Но разве возможно, чтобы у двух разных людей были так похожи глаза? И одна и та же конвульсия? Лютце? Еще посмотрю». Александр Михайлович встал за колонну. Мужчина допил пиво, посмотрел на часы и неторопливо Проследовал в павильон выставки. Он шел от экспоната к экспонату, читал таблички и пояснения, брал со стендов красочные глянцевые проспекты фирм, рекламирующих свои изделия. Петров перешел вслед за ним в другой павильон. Здесь человек остановился и опять начал протирать очки. Делал это скорее по привычке, чем по необходимости. Откуда-то сбоку, из-за группы экскурсантов неожиданно вынырнул долговязый человек в замшевой куртке с большой кожаной сумкой-кофром, какие носят фотокорреспонденты. Он остановился рядом с незнакомцем, заинтересовавшим Петрова, и они некоторое время рассматривали друг друга Потом отошли в сторону и о чем-то заговорили. Долговязый достал из кармана клочок бумаги, скорее всего, визитную карточку, отдал ее, поклонившись, пошел прочь.

Александр Михайлович преследовал своего незнакомца до выхода, а потом — до остановки такси. И был очень раздосадован, что быстро подошла машина. Хлопнула дверца, и человек, столь похожий на того, кто в свое время был его лютым врагом, исчез. Настроение испортилось. Бросив недокуренную сигарету, Петров зашагал по аллее к метро.

Закончив дела в редакции, Александр Михайлович провел остаток дня в борьбе с самим собой, пытаясь прогнать воспоминание о встрече в Сокольниках. А ночью долго не мог уснуть, поднимался, курил и, наконец, решил утром все рассказать о встрече Фомину. Может быть, он ошибается, и Фомин далее посмеется над ним, но сообщить о встрече он обязан, иначе не обретет покоя.

Полковник Фомин, войдя в кабинет, по обыкновению распахнул окно. Город давно проснулся. Его разноголосый шум сюда почти не долетал. Он скорее угадывался по движению бесконечной вереницы машин и пешеходов на большой столичной магистрали. Особняк стоял в глубине двора за стволами вековых, разлапистых деревьев.

С тех пор как руководство стало требовать, чтобы сотрудники не засиживались на службе, если на то не было особых причин, он приезжал в управление задолго до начала занятий. В эти утренние часы он не спеша многое успевал сделать и многое как следует обдумать. Дела захватывали его целиком, он не замечал дня. Иной раз он ворчал на жизнь, но тут же ловил себя на мысли, что работой своей дорожит и гордится. И был доволен тем, что сын его избрал то же дело.

Фомин разложил на столе свежие газеты, журналы. Глаза скользили по заголовкам. Крупным шрифтом редакции выделяли статьи, которые считали наиболее важными, наиболее интересными или даже сенсационными.

«Правда» сообщала о скоростных плавках череповецких металлургов, о ходе социалистического соревнования машиностроителей и пуске нового участка Каракумского канала. На полях страны зреет хороший урожай. «Березка» путешествует по Южной Америке. В Москве выступает чехословацкая эстрада. Открылась международная выставка в Сокольниках.

Обширной была международная информация. И почти во всех газетах мелькало слово «инфляция». Корреспонденты из многих капиталистических стран сообщали о валютной лихорадке, продолжающемся падении курса доллара, экономической депрессии, растущей безработице. Печатались высказывания общественных и политических деятелей о созыве общеевропейского совещания по проблемам безопасности и сотрудничества. Прогрессивная общественность Федеративной Республики Германии выступала в поддержку правительства, требуя скорейшей ратификации договоров с Советским Союзом и Польшей. А Франц-Иозеф Штраус, предводитель ХСС и председатель ХДС Рейнер Барцель вели оголтелую кампанию против «восточных договоров», открыто высказывая свои претензии на восточные земли и пересмотр существующих границ. Они, эти лидеры правых партий, как бы подхватили лозунги недавнего «фюрера» неофашистской НДП Адольфа фон Таддена, провалившегося с реваншистскими планами и бесславно сошедшего с политических подмостков. Впрочем, неофашисты продолжали существовать и действовать.

Фомин от души посмеялся, читая помещенный в «Правде» фельетон по поводу того, что газета западногерманского короля прессы Акселя Шпрингера «Ди вельт», заплатив двести пятьдесят тысяч марок, купила право печатать выходящую в издательстве «Фон Хазе унд Келер» книгу «Мемуаров Гелена». В западной прессе поднялась, мол, шумиха главным образом потому, что в мемуарах содержалось нечто «новое» о судьбе Мартина Бормана, ближайшего помощника Гитлера. После войны много писалось о том, что Борман бежал в Латинскую Америку, сделал пластическую операцию, совершенно изменившую его внешность, и живет там до сих пор.

И вот, в «мемуарах» Гелена, по словам американского агентства Ассошиэйтед Пресс, пишется, что Борман-де бежал к русским, когда советские войска окружили бункер Гитлера в последние дни войны, и «получил убежище в Советском Союзе, что он был русским шпионом и умер в СССР».

«Кому потребовалась очередная фальшивка? — думал Фомин. — Не иначе она была состряпана в одной из диверсионно-пропагандистских служб западногерманской реакции. Состряпана до того нелепо, что даже газета «Нью-Йорк таймс» с определенностью заявляла: «Издание этих мемуаров несомненно будут приветствовать враги восточной политики Западной Германии Вилли Брандта — политики улучшения отношений с Советским блоком».