Иван Цацулин - Опасные тропы Страница 21

— Виталий, перестань дурачиться!

Ельшин только разводил руками, показывая, что, мол, он-то здесь абсолютно ни при чем.

Брянцев басил:

— Это треба разжеваты… Степанида, скажи-ка, правду ли нам тут говорит Виталий Ефремович? Просила тебя Дуся приворожить к ней товарища Шаврова?

Степанида с досадой махнула рукой, сказала сердито:

— Ходит, родимец, в холостых, девичье сердце смущает.

Брянцев даже подскочил:

— Неужели правда? А ведь газеты читает моя секретарша, на лекции ходит, и на тебе, в ворожбу ударилась?

Шавров чувствовал себя в глупейшем положении.

— Гм… я и не знал, — смущенно пробормотал он.

Ельшин был в ударе, весь сиял — замысел более или менее удался.

— Смотри, Алеша, Семен пылает ревностью и вызовет тебя на дуэль, а скорее всего, ухлопает из-за угла, — заговорил совершенно серьезно.

— Перестань, — просила Аня.

— Если сумасбродной девчонке фантазия в голову взбрела — при чем же здесь Алексей Иванович? — заметила Зинаида Савельевна, бросив на Ельшина неодобрительный взгляд.

Брянцев шутливо крутил головой:

— Дуся, бестия такая, не ожидал…

Ельшин снова подчеркнуто серьезно обратился к Шаврову:

— Я тебе по-дружески — не играй с огнем… Кто знает, что этот Михеев на почве ревности может выкинуть!

— Тебе, товарищ дорогой, не инженером бы быть, а штатным сплетником, сидел бы да сочинял черт-те что, у тебя это здорово получается, зря талант пропадает, — с досадой произнес Шавров, обращаясь к Ельшину.

Вмешался Брянцев, сказал неодобрительно:

— Зачем же принимать всерьез, Алексей Иванович, Виталий Ефремович пошутил…

— Разные бывают шутки, — стараясь быть спокойным, ответил Шавров, — эта его шутка мне что-то не нравится.

— А я и не шутил, — Ельшин откинулся на спинку стула и насмешливо смотрел на присутствующих. — Мое дело было предупредить инженера Шаврова, а там пусть как знает, — он передернул плечами и встал.

Шавров хотел сказать еще что-то резкое, но заметивший это Брянцев жестом остановил его:

— Сцепились из-за пустяка, — примирительно сказал он, — бросьте…

Ельшин поблагодарил хозяйку за обед и, заявив, что хочет насладиться творчеством своего старого друга, художника Васильева, ушел на веранду, к картине. А еще через несколько минут у стола остались только Аня и Шавров. Он не раз порывался встать и удалиться, но каждый раз девушка под различными предлогами задерживала его.

— Мне пора, — Шавров наконец решительно поднялся с места и протянул девушке руку.

Но она снова не отпустила его.

— Куда вы спешите? Побудьте еще немного. Вы обиделись на Виталия Ефремовича?

Шавров попытался отшутиться:

— Как же я могу обижаться на вашего жениха, Анна Егоровна? Не смею.

— Зовите меня лучше Аней.

— Хорошо… Аня, — голос инженера дрогнул.

— А откуда вы знаете, что Виталий мой жених?

— Об этом весь завод в курсе — ваш жених личных тайн иметь не хочет, секретов из своей любви не делает.

— Любви… — Аня задумчиво перебирала косы, тихо заговорила после непонятного молчания: — Давайте о вас… Я часто думаю — какой вы молодец: получили диплом инженера без отрыва от производства! Трудно вам было — и работать, и в институте учиться, и о новом думать, о таком думать… Ваша идея гениальна!

— Ну уж… — запротестовал Шавров.

— Да, да, гениальна. Давно хочу спросить, да все не решаюсь: почему вы не принялись за учебу раньше, почему так и не перешли на очное отделение?

— Обстоятельства не позволили, — с грустью признался Шавров.

— Семейные?

— Да.

— А может, при желании смогли бы? И дела ваши продвинулись бы вперед значительно раньше.

— Желания одного было маловато. Посудите сами: на границе погиб мой старший брат, начальник пограничной заставы, на моих руках осталась его семья, малыши. Мечтал об учебе, да нельзя было.

— Вот оно что? — удивилась Аня. — Вы, очевидно, потому и не… — она смущенно умолкла.

— Не женат, хотите вы сказать?

— Да, да… Впрочем, я слышала о какой-то романтической истории… — она почти испугалась, заговорила смущенно: — Извините меня, пожалуйста.

— Ничего, Аня… все бывает. — Шавров посмотрел ей в глаза: — Это вам обо мне Ельшин наболтал? — против его желания получилось не иронически, а резко, с оттенком неприкрытой враждебности.

— Кажется, он, — призналась Аня. — И вы напрасно так относитесь к нему, он вам друг. Он способный инженер, и ваша дружба…

С той же резкостью он перебил ее:

— Какая там дружба, не было у нас никакой дружбы, это все он, ваш Виталий, зачем-то придумал. Разные мы с ним люди.

Аня возмутилась:

— Вы несправедливы к нему! Виталий хороший товарищ, ценный специалист…

— Вы действительно так думаете? — настойчиво спросил он.

Тихо, почти шепотом, Аня сказала:

— Поймите, Виталий — сын Ефрема Ельшина, боевого друга моего отца! Они вместе сражались, вместе погибли…

— Понимаю, — с грустью произнес Шавров. — Ельшину вы вроде бы предопределены судьбой, — он невесело рассмеялся.

— Странный вы человек, — Аня явно пыталась переменить тему разговора, отвлечь его от мыслей о Ельшине.

Шавров пожал плечами, все так же с грустью признался:

— Я на самом деле странно себя чувствую в вашем присутствии.

— Всегда? — тихо спросила она.

— Всегда, а особенно сегодня. Взволновали вы меня чем-то глубоко, а чем — сам не пойму.

— Простите меня… Очевидно, тем, что спросила о сугубо личном…

— Н-не знаю… Может быть. О личном я никогда ни с кем не говорил.

— Извините меня, Алексей Иванович.

С выражением внутреннего удивления Шавров сказал:

— Не знаю почему, только я не хочу, чтобы вы верили басням насчет моей романтической истории в прошлом. Это Виталий Ефремович сочинил как недостающую деталь к моей неполноценности. — Взволнованным шепотом Шавров произнес: — Хочу, чтобы вы, Аня, знали правду.

Девушка вся подалась в его сторону.

— Я выслушаю вас не из женского любопытства, — вырвалось у нее.

— Так вот, лет двадцати от роду довелось мне выручить, пожалуй, даже спасти, одну девушку.

— Она была очень красива?

— Да, очень. Между нами ничего, ну ничего не было. Она во всех отношениях настолько была выше меня, что, очевидно, это исключало возможность каких-либо чувств к ней с моей стороны. Я просто видел, что она красавица, умна, мила — и все. Видел, понимаете? Но ничего к ней не питал. Она была привязана ко мне. Потом, действительно, умерла… Я и сейчас не могу без волнения вспомнить об этом… И оставила мне письмо, о котором вы позволите мне не говорить…

— Вам тяжело? — с волнением спросила Аня.

— Да, мне все кажется, что в ее смерти виноват и я… Прошло много лет, и я встретил другую девушку. В ней не было ничего особенного, но я полюбил ее, хотел связать с ней свою жизнь, и…

— Что же помешало?

Он грустно улыбнулся:

— Если ранее я не понял душу девушки, которая любила меня, то теперь другая девушка не поняла мою душу. И я решил остаться одиноким. Так спокойнее, — он снова пытался шутить.

— Да за вас пойдет любая девушка!

— А я не хочу, чтобы любая. Я мечтал о большой любви… и, кажется, опоздал. А чтобы ко мне пристраивалась равнодушная душа — не хочу. Ну вот и вся моя исповедь. Разрешите мне теперь откланяться, пора, — он крепко пожал Ане руку и, пожалуй, несколько поспешно вышел.

Аня прошла на веранду — там возле присланной ему из Москвы картины сидел Ельшин.

— Любуешься? — Аня подошла и встала рядом. — А я ничего особенного в ней не вижу… Незамысловатый пейзаж, деревья, речка, рыболов…

Ельшин осветился улыбкой, радостью, благодушием, он не мог глаз оторвать от полотна.

— Художника Васильева надо уметь воспринимать, — с пафосом объяснил он, — и я умею… Шавров ушел?

— Ушел.

— Несносный человек, — Ельшин заговорил с неожиданным раздражением. — Его «новаторские» идеи житья не дают. На Василия Фомича в Москву пишет. А потом приходит и лезет за стол! Гадость какая-то…

— Шавров волнуется о важном деле…

— О деле! — Ельшин всплеснул руками. — Какой ты еще непосредственный ребенок! Впрочем, незачем забивать тебе голову.

Удивленно, с недоверием, она сказала:

— Но ведь ты же говорил мне, что Шавров…

— Говорил! — Ельшии горестно покачал головой. — По доброте моей стремлюсь видеть в нем хорошее, а он сам себя подводит. Характер у него мерзкий, неуживчивый, важное дело так и норовит на склоку сбить!

— Почему же он так поступает? — спросила она ровным, без интонации голосом.

Ельшин в задумчивости зашагал по веранде:

— Много еще в человеке сидит всякой гадости от старого быта… Пережитки… Не скоро их еще выкорчуем, разве что при коммунизме. Возомнил он о себе, орденов захотел. Дорого нам будет стоить его честолюбие.