Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины Страница 21

Василий думал иначе. Он был убежден, что ему, мужику грамотному, получившему среднее образование, недостаточно двухсот рублей в месяц, поэтому из бригадиров слесарей по ремонту швейных машин он перешел водителем в военизированную пожарную часть в городе, правда, на оклад вдвое меньший, но зато теперь Серегин после суточного дежурства трое суток был свободен, а свобода — такой товар, который дороже любых денег, который сам по себе при должной сообразительности может обернуться немалыми деньгами. И, недолго думая, Василий оформился на полставки сразу в два детских городских сада: в один дворником, в другой — сторожем и оператором газовой котельной. Работу дворника он возложил на Клавдию, и она безропотно согласилась. Во время суточных дежурств в пожарной части обязанности сторожа и оператора газовой котельной сразу, как только поступил в техническое училище, стал исполнять шестнадцатилетний сын Вовка. В свободное от основной работы время, которое составляло трое суток, Серегин копался на даче, к вечеру мчался в город, объезжал оба детских сада, забирал несколько ведер отходов с кухни и возвращался домой, кормил четырех поросят, каждый из которых, забитый к концу года и реализованный на рынке, приносил семьсот-восемьсот рублей чистой прибыли. Прибыльным был и урожай с десяти соток земли: ранней весной под пленкой быстро росли лучок, редиска, земляника. Потом подходил черед огурцов, помидоров, яблок, наконец, картошки. Словом, почти все было отлично, если бы сын был такой же сообразительный и трудолюбивый. Но, к великому огорчению Серегина, Вовка вырос вялым, ленивым, пристрастился к книжкам и даже, дуралей, пописывал стихи. На дочь Зину, хоть и выбрала она, поддавшись его уговорам, торгово-кулинарное училище, надежда была слабая: в пятнадцать лет Зина вымахала высоченной красивой девахой, признавала только тряпки, в училище хватала тройки, зато вовсю крутилась с парнями, за что однажды Серегин, ждавший ее на машине, чтобы отвезти домой помочь матери, и не дождавшийся, на следующий день приехал в общежитие и на глазах у подружек высек ремнем. Зинка не кричала, только кусала в кровь губы, брызгала слезами из синих глаз и фыркала: «Подумаешь, а мне не больно!»

Единственный родной человек, которому Василий мог бы открыть душу, был младший брат Костя. Но и он после армии, поддавшись соблазнам, рванул в Москву и устроился там рядовым милиционером охранять метрополитен. Приезжал он, правда, почти каждый год, но какой может быть откровенный разговор с милиционером, даже если это родной брат! Нет, отец бы не одобрил Костин выбор. Отец и его, а особенно Василия, старшего сына, долго и тщательно приучал к тому, чтобы уметь зарабатывать денежку, и радовался, что Василий точь-в-точь — копия своего деда, который благодаря своему усердию, смекалке и предприимчивости имел шесть коров, четыре лошади, два десятка баранов, а уж птицы всякой, вроде кур, гусей и уток, у него было без счета. Перед арестом дед держал даже мельницу, и, если бы не проклятые перегибы власти, так и не давшие деловым людям расправить плечи, развернуться в полную силу, наверняка, думал Василий, остался бы ему от того наследства добрый кусок, и не вкалывал бы отец на шахте проходчиком, не гнул бы спину, а других заставлял, не ушел бы так рано из жизни, да и сам бы Василий Серегин сейчас не крутился, как белка в колесе.

А тут еще встретилась на пути Елена Петровна Кудрявцева, и совсем одиноко стало на душе у Серегина. И вовсе не потому, что влюбился в нее, какая там, к черту, любовь к ней, почти сорокалетней бабе, если Клавдия — такая же, только привычная. Да, конечно, Кудрявцева и симпатичней, и пышней, но только дурак меняет шило на мыло. Дело было в другом. В том, что свою заведенную тугой пружиной жизнь в эти последние месяцы Серегин увидел как бы со стороны. Увидел — и стало ему за себя обидно: как же можно так мелко суетиться, считать себя счастливым и независимым, имея на сберкнижке несколько несчастных тысяч рублей, когда есть к этому и даже более прекрасному счастью и свободе совсем иные пути, совсем другие дороги, не требующие от тебя стольких физических сил, траты нервов и унижения!

Первый раз он встретил Кудрявцеву ровно год назад в колхозе соседнего района, куда в сентябре его уговорили поехать на уборку картофеля. Серегин хорошо помнил, как он ломался, не хотел, как его уговаривали, и он согласился лишь тогда, когда составил для жены и детей почасовой график жизни без него и прикинул, что пользу из его пребывания в колхозе тоже можно извлечь немалую: привезти и ссыпать в подвал пару машин колхозной картошки для поросят.

В первый же день работы в колхозе Серегин сделал вместо положенных шести двадцать рейсов на спирт-завод, и председатель, худой жилистый татарин с темным от солнца и пыли лицом, долго тряс его руку:

— Да, парень, если бы все так вкалывали, мне и трех машин, а не пятнадцати из города хватило бы с избытком.

— А я бы сейчас пожрал и выспался. Только не в общежитии. Шума не люблю, — сказал Серегин.

— Перекусить? — Председатель посмотрел на часы и покачал седой головой. — Ах ты, елки-палки, уже девять почти. Но ты попробуй. На бугре, напротив правления, наша столовая. Она, правда, сейчас закрывается, но хоть чайку попьешь. А насчет постоя — там две наши старушки мойщицами посуды работают. Одна из них тетя Маруся. Скажи ей, что я просил тебя взять, она одна живет, а дом просторный.

Колхозная столовая помещалась в кирпичном доме, разделенном пополам: на кухню и обеденный зал с пятью столиками. Серегин ввалился в нее без всякой надежды на горячую еду, с единственной мыслью съесть кусок хлеба и выпить чаю.

— Закрыто, гражданин! — громко сказали ему из кухни неожиданно звучным молодым голосом. — Там написано, что столовая до девяти.

— Да я грамотный. Мне бы чаю с хлебом, больше и не надо ничего, — откликнулся Василий.

— Грамотный? — в окне раздачи появилась моложавая женщина в белом халате, светловолосая, чуть полноватая, с веселыми темными глазами и ямочками на круглых щеках. Эта меня покормит, подумал Серегин, встал, улыбнулся и подошел к раздаче. С широкой плиты, заставленной кастрюлями, головокружительно пахло жареным мясом.

— Не шибко ученый, но дважды два — помню. Послушай, красивая, накорми ударника. Целый день вкалывал, не жрамши, честное слово. А голодного девки любить не будут. — Серегин наклонился к раздаче и посмотрел в темные зрачки поварихи. Она отпрянула, словно он плеснул в нее кипятком, и повернулась в профиль:

— Ладно уж, ударник. Мой руки.

— Руки? — Серегин удивленно посмотрел на свои широченные ладони. — Ух ты, гигиена! — и пошел к умывальнику около входа.

— Надолго к нам, ударник? — спросила из кухни повариха.

— Это как меня здесь приветят. Недельки на две от силы. — Серегин сел за стол, почему-то чувствуя, что она сама подаст ему. И точно: уже шла с большой глубокой тарелкой, в которой были вкусно уложены мясо и мятая картошка с луком. Серегин даже зажмурился от удовольствия, но краем глаза уловил, что повариха высокая и стройная. — А если так кормить будут, то, может, вообще останусь. Ты местная?

— Нет, из города, — повариха принесла металлическую кружку и горячий чайник, подвинула ближе хлеб.

— А почему сказала «к нам»? — Василий взял ложку и наклонился над тарелкой.

— Так я здесь уже второй месяц. Устала, как черт. И не знаю, что там дома творится.

— А как тебя величать? — спросил Серегин и подумал, что у этой симпатичной бабы здесь, в колхозе, видимо, от городских мужиков отбою нет.

— Величать меня, молодой человек, красиво — Елена Петровна, — ответила повариха и неторопливо пошла на кухню.

Серегин едва не подавился от неожиданности. И потому, что его назвали молодым человеком, и потому, что уж очень по-царски представилась ему повариха. Он с минуту молча уминал картошку с мясом, потом повернулся к раздаче:

— А меня, Елена Петровна, еще никто не звал Василием Митрофановичем. Все больше Вася да Серегин. — Он налил до краев кружку темного чаю, отхлебнул — сладкий. — И где ж ты, Елена свет Петровна, в нашем городе каши варишь? В какой столовой такая вкуснота бывает?

Повариха выключила плиту и вытерла полотенцем руки:

— Я на машиностроительном заводе бригадиром работаю. А вкусно готовить — это мое хобби, Василий Митрофанович. Когда-то в юности пришлось в столовой котлы ворочать. А вы — шофер?

— Ага, — Серегин допил чай, собрал посуду, отнес к раздаче. — Сколько я вам должен, хозяюшка?

— Сорок семь копеек.

— Всего-то? — удивился Серегин. — Накормила, понимаешь, на неделю и так дешево? Ну, прямо коммунизм настоящий. — Он порылся в кармане, достал рубль.

— У меня сдачи нет, я всю мелочь уже сдала. И потом здесь талоны, платить надо в бухгалтерию колхоза.

— Елена Петровна, — Василий прилег на широкий подоконник раздаточного окна. — Извините, конечно, но у меня появилось желание отблагодарить вас по-настоящему за вашу доброту.