Иван Дорба - Белые тени Страница 23

— Ну-с, Петр Гаврилович, рассказывайте, — и небрежно опустился на расшатанный стул.

— Нет нишево карошего, — угрюмо уставившись на гостя, прорычал Блаудис и задернул окно тяжелой портьерой. — Люди ошинь боятся. Пять шеловек зовсем отказались работайть. Нет деньги настоящи, колокольчики нишиво не стоят и софетские нишиво не стоят. Зо ес ист! — Он нагнулся к столу и выкрутил фитиль керосиновой лампы. В глазах его была настороженность. Потом встал, подошел к шкафу, отворил дверцу, отодвинул висевшее платье, покопался у задней его стенки, вытащил из открывшегося тайника толстый конверт и буркнул: — Тут всио!

Кучерову не понравились бегающие глаза, дрожащие руки и явно подчеркнутый акцент латыша и это его уже совсем немецкое «Зо ес ист».

Приняв из рук великана конверт, он повертел его в руках, извлек содержимое и начал просматривать. Это были списки, верней, характеристики агентов Блаудиса. Вызывали подозрение спешка, при которой списки составлялись или были переписаны, и свежесть чернил. «Черт с ним и с его липой», — подумал Кучеров, сунул конверт в карман и передал распоряжение центра: «Изолировать Рейса, самим уйти в консервацию — диверсий не производить, шпионажа не вести».

— И еще, — продолжал он, поднимаясь, — сегодня же вам придется отсюда уехать в Екатеринодар вот по этому адресу, — он протянул ему записку. — Там вы поселитесь под именем Криш Янович Ласкус. В соответствии с этим изменится и пароль. Вот документы: паспорт, метрика... разберетесь сами. Все ясно?

— Ясно. Четыре звонка или удара в дверь: «Кто там?» — «Криш Янович, я от синка вашего, Яна Кришевича!» — «А сами кто будете?» — «Товарищ его Лука». Но я не моку сегодня уехайть. У меня мноко...

— Вы уедете еще до рассвета. Оставаться вам слишком опасно. Мы хотим, чтобы вы жили. Теперь насчет денег. «Колокольчики» не звонят, фунты решили не давать, а вот это получайте. — Он вытащил из кармана мешочек с золотом и бросил его на стол. — Пишите расписку на сто червонцев и подпишитесь своей старой кличкой и новой фамилией.

Великан взвесил в руке мешочек, ухмыльнулся, выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и начал писать. Потом развязал мешочек, неторопливо пересчитал золотые, ссыпал их обратно в мешочек и, сунув его в карман, протянул расписку Кучерову.

Блаудис явно торжествовал. «Как цыган, который продал никуда не годную клячу за рысака, — подумал Кучеров, — или такова жадность к золоту? И какой резкий переход от беспокойства к циничному хладнокровию? Посмотрим!» — Кучеров пробежал глазами расписку, встал и, направляясь к выходу, сказал:

— Ну что ж, очень хорошо! — и потом, уже стоя на крыльце, громко повторил: — Очень хорошо! — и спросил: — Может, лучше пройти задами?

Блаудис, ныне Ласкус, сказал, что этого делать не советует. В реке много воды, и в такую темень не ходят даже местные жители, кроме рыбаков, разумеется. Проводил его до калитки и даже настоял на том, чтобы довести до угла.

Распрощавшись с ним, Кучеров постоял какое-то время у разлапистого тополя и, решив, что все идет правильно, зашагал к дому станичного атамана. Через полчаса он был уже у себя. «Иван пробудет там до рассвета, значит, еще два часа, а может, и три, — подумал он, — надо поспать». Он разделся, сунул планшетку и наган под подушку, погасил лампу, лег и тут же словно провалился в бездну.

Но не прошло и часа, как его чуткое ухо уловило какой-то шум. Кучеров обычно вскакивал от малейшего шороха, скрипнувшей половицы, открывающейся, даже бесшумно, двери, но, бывало, безмятежно спал под грохот пушечной канонады. Сейчас достаточно было доли секунды, чтобы убедиться: в комнате враг. Еще мгновение, и он выхватил из-под подушки наган, направил его на стоящего над ним человека и крикнул:

— Стой!

И в тот же миг увидел, как сверкнул кинжал, дернулся чуть в сторону, почувствовал ожог разреза на шее и выстрелил.

Вбежавший спустя полминуты вестовой, спавший в соседней комнате, увидел при свете слабого ночника страшную картину: на полу в луже крови лежал, извиваясь в предсмертных судорогах, какой-то человек в черкеске, а на постели, крепко зажав рукою шею, откуда хлестала кровь на подушки, его командир полка.

В тот вечер вахмистр Иван Попов уехал из штаба с разводящим и тремя казаками, с тем чтобы еще до заката солнца проверить дозоры и, как условились, ночью засесть в саду Блаудиса. Гнедой дончак, изредка пофыркивая, легко нес его могучее тело то шагом, то неторопливой рысью и ласково поглядывал на каурую кобылу разводящего. Чуть тронутые бронзой дубы, раскинутые кое-где по станице, лимонно-желтые шеренги тополей с позолоченными кронами и подернутые багрянцем широколистые клены постепенно теряли свои краски, бурели и блекли по мере того, как надвигались сумерки.

У крайних хат Попов бросил на луку повод, и конь остановился. Легкий низовой ветерок донес запах свежевыпеченного хлеба, где-то у реки негромко играла гармонь, ее дисканты и хрипловатые альты, поддерживаемые басами, задумчиво-грустно напевали какой-то знакомый мотив. В окнах зажигались огни. Казалось, кругом царил мир и покой.

Ночь уже наступила, когда вахмистр, объехав посты, приказал казакам не растрензеливать лошадей и быть наготове, потом дал знак разведчику Чепиге следовать за ним, свернул к реке и погнал коня вдоль обрывистого берега в сторону давно не беленных подслеповатых хатенок окраины, отгороженных от выгона где старыми заборами и плетнями, где живой изгородью, а где зарослями высокого бурьяна да кучами мусора. Спешившись, он велел Чепиге отвести коня на заставу, а сам зашагал к дому Блаудиса, чтобы быть там за час до прихода командира.

Кругом было тихо, станица, казалось, настороженно замерла, притаилась, всюду были потушены огни, не лаяли даже собаки. И только далеко в Афипсипских хуторах время от времени станковый пулемет выпускал короткую очередь, да где-то совсем рядом поквакивали лягушки.

«К дождю ли? — бесшумно ступая по влажной траве, подумал Попов. Потом на ум пришел разговор со своим командиром полка. — Какого черта я уступил этому дуриле Петру? Эту сволочь — шпиона надо шлепнуть, как шелудивого кобеля, а документы в огонь — и амба! А нам бы зараз податься на Дон, в нашу Потемкинскую, гутарил я Петру собрать верных казаков. Ишо не поздно. А там, что бог даст. Врангелю не скоро под зад дадут. Негоже нам в лихую годину друг дружку за вихры таскать. Хай народ разбирается, что к чему...»

Его командир, то есть Кучеров, смотрел на дело иначе. Он считал, что народ обманут и в случае поражения Врангеля следует с ним уходить, чтобы сохранить армию, а боевое ядро в любой момент поддержит образумиться. Вот тогда и понадобится разведывательная сеть. А до того времени пусть разведка остается законсервированной. Блаудис должен передать сети разведчиков приказ, и уйти в глубокое подполье, и прекратить всякую деятельность. «Человек — существо живучее, приспосабливается к любым условиям. И не иголка, когда понадобится — разыщем. Да и куда им деться? У каждого из них, наверно, свой дом, усадебка, какое ни на есть барахлишко, да и золото в саду закопано. Шпионы — народец жадный. И с добром расставаться неохочий. Надо только, покуда Блаудис не уйдет, держать его под мушкой».

Попов подошел к дому Блаудиса с задов. Проник в сад и подкрался тихонько к окну. Сквозь плотно закрытые ставни пробивался свет. В отличие от прочих мазанок это была четырехстенная русская изба со стрельчатой кровлей и высоким чердаком-сеновалом, куда можно было попасть и снаружи и изнутри. Впереди справа чернел, сливаясь с забором, полуразвалившийся баз. Согнувшись в три погибели, он проскользнул мимо дома к калитке, легко перемахнул через нее и очутился на улице. Там было глухо и темно. Нащупав осторожно кольцо наружного звонка и привязав к нему нитку, с такой же легкостью перелез обратно во двор и устроился под сенью толстой липы так, чтобы видеть калитку и черный ход. Потом прислонился спиной к стволу и задремал. Так дремлют обычно коты, не дремлют — спят, дрыхнут, посапывая носом, но стоит едва слышно поскрести лапкой мышонку в углу, и сна как не бывало: прыжок — и жертва в лапах хищника.

Миновала полночь. Небо заволокло тучами. Яркие и такие близкие осенние звезды точно сгинули. «Пора бессловесной нежити, когда человеку негоже оставаться на дворе одному, глухая ночная пора упырей и всякой бесовщины. Час разбойного промысла. Черных дел. Преступлений», — вспомнил почему-то вахмистр причитания сына их станичного попа, когда, больше ради потехи, взял его с собой на разведку, и поглядел на верхушку соседнего дерева, куда уселась разбудившая его большая сова. Откуда ее дьявол принес?

Он встал, сова, бесшумно взмахнув крыльями, словно растворилась во мраке, и подошел к окну. Здесь в отличие от прочих ставни были наружные. Сквозь щель он увидел совсем крошечную прихожую, слева — выходную дверь, справа — деревянную лесенку, ведущую на чердак, под лесенкой вешалку для одежды, прямо — вход в комнату. Через отворенную дверь виден был стол, на котором тускло горела керосиновая лампа, и часть спинки кровати. Блаудис, видимо, спал.