Сергей Костин - Смерть белой мыши Страница 23

— Дайте мне сделать пару звонков.

Ему достаточно было набрать первый номер, чтобы выяснить, где осела его компания.

— Они в Старом городе. Хотите, подойдем к ним?

— Вы сказали им, кто я и чего хочу?

— Конечно. Один из моих друзей — музыкальный продюсер, ищет молодых певцов и старается их раскрутить. Он даже очень хотел бы с вами встретиться.

— Тогда забросим сумку в гостиницу — и вперед!

Наша встреча в недорогой пивной по дороге к Ратушной площади моих, наверное, наивных надежд не оправдала — троих налетчиков среди друзей Арне точно не было. Ребята — их было трое парней и две девушки — оказались не по-скандинавски веселыми, шумными и для моего дела бесполезными. В отличие от моего гида его друзья по-русски говорили не всегда уверенно, и мы то и дело переходили на английский. Разумеется, я ввернул по ходу разговора все вопросы, которые могли бы дать зацепки: и про бейсбол, и про дачи, и про водительские права и автомобили. Безрезультатно.

В сущности, примечательной была лишь небольшая перепалка, которая произошла между Арне и одной из девушек, ее звали Кристина. Это была высокая, довольно привлекательная, но холодная особа с наклеенными, тщательно расписанными ногтями. Кристина училась на юридическом факультете и работала крупье в казино (она делала ударение на второй слог: кази́но).

Повод для спора, который быстро стерся бы из памяти, не будь всех последующих событий, дал я. Мы заговорили о том, что, получив независимость и растворяясь в Европе, Эстония теряла вес еще больше, чем когда она была частью СССР. Я рассказал одну из своих любимых историй про Филиппа Оранского, освободившего в XVI веке от испанцев-католиков принявшую протестантизм Голландию. Все, что мы видим на некоторых картинах Брейгеля, в первую очередь на «Избиении младенцев», списано с натуры — каратели герцога Альбы прошлись по его стране огнем и мечом. Так вот после победы Филипп Оранский сказал: «Голландцы, в этом веке вы страдали, как ни один другой народ Европы. Отныне, обещаю вам, вы будете счастливы. У вас больше не будет истории».

Ребята намек поняли. В споре о преимуществах и недостатках скромного буржуазного существования возникла мысль о том, что Эстония известна теперь только тем, что о ней нечего сказать. Я отметил, что последний раз, когда я слышал о ней в новостях, это был репортаж о марше бывших эсэсовцев (я действительно видел его в один из последних приездов в Москву — на Западе же такое не покажут). Тут Кристина и схлестнулась с моим Арне.

— Я не горжусь этим, — сказала Кристина. — Эти люди портят имидж моей страны, но ничуть не больше, чем те, которые служили коммунистам. Разница в том, что те теперь боятся высунуть нос на улицу.

— Хорошо, — согласился Арне. — Тебе не нравятся советские ценности — мне, кстати, тоже. Но есть еще ценности европейские. Ты можешь представить себе марш коллаборационистов на Елисейских Полях или парад британских нацистов по Пиккадили?

— Да, но здесь тебе никто не мешает стоять в пикете, чтобы протестовать против переноса памятника этим твоим освободителям, из-за которых мы еще на сорок лет впали в рабство.

— Давайте будем справедливы, — вступил в спор я. — За свою историю Эстония была суверенным государством лишь двадцать лет, между двумя мировыми войнами. Россия, в составе которой Эстония была почти два века, считала, что она просто возвращает себе свои территории.

— Но эстонцы с этим не были согласны, — возразила Кристина. — И те, кто были готовы за это сражаться, делали ставку на Германию как на страну, которая могла противостоять России. Вот и все! Они просто были большими патриотами, чем те, кто смирился с советской оккупацией. Ты конформист, друг мой, — повернулась она к Арне. — Конформист по натуре, потому что сейчас тебя к этому уже ничто не принуждает.

— Если бы я был конформистом, я бы думал и говорил, как ты, — вспыхнул Арне. Вспыхнул буквально — он весь покрылся румянцем. — Я тут имел удовольствие столкнуться с неонацистами. Они сейчас смелые, потому что власть их поощряет. А так они трусы.

— Какие неонацисты? — вмешался музыкальный продюсер. — У них в голове идеологии не больше, чем у футбольных болельщиков.

— И мозгов столько же, — заключил Арне.

Почему все разговоры рано или поздно переходят на политику? Что? Потому что это я задаю такие вопросы? Ну, может быть. Хотя для меня это не политика, а просто проявления жизни в той части, в которой они нас касаются, а мы их — практически нет.

В любой компании образуются партии, пусть даже состоящие из одного человека. В тот вечер это были либералы в лице Арне и еще одного его приятеля-студента, радикалы, лидером которых как раз и была Кристина, и умеренные, то есть я, время от времени поддерживаемый представителями других лагерей.

Кроме крутого идеологического виража от коммунистов к нацистам, нашлось еще две темы для споров. Первая — предстоящие совсем скоро выборы президента Эстонии, на которых скорее всего должен был победить американский гражданин Тоомас Хендрик Ильвес. Мнения были сформулированы такие. Либералы: «Хороша независимость, если во всей стране не находится собственного достойного кандидата. В советское время, по крайней мере, во главе Эстонии стояли эстонцы». Радикалы: «Советской Эстонией правили из Москвы. А чем брать человека с рабским коммунистическим прошлым, лучше уж эстонец из-за рубежа». Умеренные хранили благородное молчание.

И вторая тема — Эстония готовилась встретить в октябре британскую королеву. Радикалы: «При Советском Союзе приехал бы кто-нибудь стоящий в далекую провинцию?» Либералы: «И главное, нигде не нужны переводчики для бесед с глазу на глаз. В Вильнюсе — американец, в Риге — канадка, в Таллине тоже, по-видимому, будет американец». Умеренные снова стояли над схваткой.

Чтобы подвести черту в дискуссиях, я заказал всем пива. Тем не менее, что касается дела, я уже было решил, что вечер провел бесполезно.

Но нет! Один из посетителей показался мне знакомым. Это был потягивавший кофе — что в пивной уже привлекает внимание — мужчина лет сорока, с худым, строгим и чрезвычайно самодовольным лицом. По одной из классификаций, принятых в физиогномистике — а я за свою жизнь прочитал много всякой чепухи, — он являл собой классическое сочетание Земли и Сатурна. Земля обозначает несложное внутреннее устройство, но и основательность, надежность, усидчивость, готовность довольствоваться простыми вещами, приверженность принятым законам и установлениям. Сатурн придает мрачность, подозрительность, склонность к уединению. Сочетание Земля-Сатурн часто присуще военным и людям квалифицированного физического труда, мастеровым. Но этот точно не был ни часовщиком, ни столяром.

Только вот где я его уже видел? Где-то боковым зрением, мы точно не сталкивались лицом к лицу. Я и запомнил-то его по глубокой, вытянутой, как трещина, ямке на подбородке. Понять бы хоть, где это было — в Хельсинки или уже в Таллине?

В какой-то момент этот Мастеровой встал, собрал со своего столика сигареты и зажигалку, аккуратно одернул куртку — на нем была одноцветная серая ветровка — и, не взглянув в нашу сторону, вышел. Как только он исчез, я извинился, что отойду на минуту, и последовал за ним. Мы с ребятами сидели в боковой комнате, так что они не могли видеть, пошел ли я в туалет справа за баром или к входной двери, которая была слева. Я остановился в проходе так, чтобы, оставаясь незамеченным, видеть сквозь окно улицу.

Мастеровой подошел к стоящей у тротуара серой «вольво-940», и я сразу вспомнил, где его видел. Он сидел в этой машине, когда мы с Арне выходили из пункта проката «Херц» в Таллинском порту. Тогда Мастеровой был за рулем и говорил по телефону, а я отметил его присутствие, как делаю это много лет — автоматически. Если какое-то лицо мелькнет второй раз, мое бессознательное меня об этом предупредит. С этим парнем все было просто — благодаря ямке на подбородке и вот теперь машине.

Из «вольво» вышел другой мужчина, лет пятидесяти с лишним, тоже высокий, лысый, с медленными, усталыми движениями. Он был похож на бухгалтера на пенсии. Поблескивая очками, он протянул Мастеровому ключи от машины и посторонился. Смена караула. «Вольво» вспыхнула фарами — в Эстонии, как и во всей Скандинавии, ближний свет включается автоматически при запуске двигателя, — выпустила облачко дыма из выхлопной трубы, и я поспешил вернуться к своей компании. Что, заказать заранее Бухгалтеру кофе? Вот было бы прикольно, как теперь говорят! Топтун приходит на смену товарищу, а официант уже ставит перед ним кофе: «Это вам вон от того господина в углу». А ты делаешь ему ручкой. Нет, все-таки скольких невинных радостей мы лишены!

Я вернулся к ребятам, заказал всем еще пива, но в голове моей в фоновом режиме запустилась новая программа. Вернее, нет, это я в фоновом режиме продолжал трепаться про мгновенную, в течение пары месяцев, раскрутку новой радиостанции. Думал я совсем о другом. За мной начали следить после встречи с Юккой, это несомненно. Чем я мог вызвать его подозрения? На английском я говорил ломаном, парик — я проверил рукой — у меня до сих пор не отклеился, странных вопросов я не задавал — в этом я был уверен. Не мог же он установить за мной наблюдение просто так, по профессиональному рефлексу, опасаясь, например, что его выследили? Нет, наружка — вещь дорогая, тем более когда ее организуешь в другой стране. В качестве штатной процедуры этот вариант отпадает. Даже если у Юкки есть очень серьезные основания — например, он боится за свою жизнь, — он вряд ли устроил бы слежку за человеком, который уже уехал из Финляндии. Нет, как ни крути, похоже, кто-то навел его на меня.