Дональд Гамильтон - Группа ликвидации Страница 26

В этот день у нас был очень плотный график. Мы закончили снимать восточную часть горнорудных разработок и могли теперь возвращаться в Кируну, в штаб, а уж оттуда продолжить путешествие по горам в Нарвик. Любая задержка в то утро могла расстроить все наши планы, и если бы мы опоздали на авиарейс до Кируны, то не успели бы и на нарвикский поезд. Лу вновь одарила парнишку очаровательной улыбкой и предложила, чтобы он для начала связался по телефону с полковником Боргом…

— Как тебе это удалось, черт побери? — спросил я, после того как лейтенант удалился, рассыпаясь в извинениях. — Я уже приготовился остаток своих дней смотреть на небо сквозь решетчатое окошко. Кто такой полковник Борг?

— Полковник Борг? — переспросила она. — О, он старинный приятель Хэла. У него ужасно милая жена! Они приглашали меня к себе на ужин, когда я была тут две недели назад. Ну, пошли, нам надо закончить. А потом еще надо успеть на самолет.

Создавалось такое впечатление, что всю северную Швецию и значительную часть Норвегии населяли старинные друзья Хэла, причем обычно это были высокопоставленные чиновники и у всех у них были страшно милые жены. Для трудяги-фотографа все это существенно облегчало жизнь. Я не задавал вопросов. Я просто шел туда, куда меня вели, и делал, что мне говорили. Спустя неделю после смерти Вэнса мы завершили работу и сели на дневной поезд из Нарвика, который доставил нас на центральный вокзал Кируны точно по расписанию — в 19.45, или без четверти восемь. В Швеции расписание дается по двадцатичетырехчасовой сетке времени, как у нас в вооруженных силах. Это экономит бумагу — в железнодорожных расписаниях не надо писать «утра» или «вечера».

Оказавшись у себя в номере — на время нашего отсутствия номер остался за мной, — я переоделся в более приличный костюм. Наши старые друзья Риддерсверды опять пригласили нас на ужин. Дожидаясь, пока Лу будет готова к выходу, я подготовил пленку и аппаратуру для, как я считал, последнего съемочного дня. Потом она постучала в дверь и вошла, неся в руках пальто, сумочку и перчатки, а другой рукой придерживая сзади платье.

— Проклятая «молния» заела, — пожаловалась она. — Ну почему это происходит всякий раз, когда я тороплюсь?

Она положила свои вещи на стул и повернулась ко мне спиной. На ней было все то же черное облегающее шерстяное платье, которое она надевала по особо торжественным случаям, но всякий раз, видя его на ней, я не мог сдержать улыбки, хотя на нем давно уже не было следов той милой возни, которую мы учинили однажды рано утром. В «молнию» попал материал, и замок не двигался. Я быстро освободил замок. Как мужчину, имеющего пятнадцатилетний стаж семейной жизни, меня всегда подвергают проверке пригодность на «молниях», мотоциклах, автомобилях и реактивных самолетах.

Я застегнул «молнию» до самого верха и по-братски потрепал ее по заду. Мы еще официально не простили друг друга, но два интеллигентных человека, обладающие чувством юмора, не могут проработать целую неделю без того, чтобы не прийти к какому-то взаимопониманию. Впрочем, можно было бы и не трепать. В наши дни хлопать по заду женщину, у которой под платьем надет эластичный пояс, — все равно что тем же манером ласкать Жанну д'Арк полных боевых доспехах.

— Путь открыт, — сказал я. — Я попросил портье вызвать такси. Вероятно, машина уже нас ждет.

Она стояла не шелохнувшись. Ее взгляд был устремлен на комод, где аккуратным рядком, точной солдаты на параде, стояла внушительная шеренга кассет с пленками. Она вопросительно посмотрела на меня.

— Это весь наш улов, мэм, — сказал я. — Я выстроил их, чтобы полюбоваться. Утром я их упакую и отправлю бандеролью.

Она, похоже, была удивлена.

— А я-то считала, что ты заберешь их с собой в Стокгольм. Я помотал головой.

— Я передумал. Зачем рисковать и отдавать цветные пленки здесь в проявку, когда я смогу это сделать Нью-Йорке. Что же касается черно-белых, то я знаю одну студию, где это сделают лучше, чем я, запершись в гостиничной ванной. Конечно, придется на таможне выдержать небольшую битву, но, как мне сказали, шведские власти позволяют отправить отснятую, и непроявленную пленку — надо только оформить завещание.

Наступило молчание. Она стояла ко мне спиной, но я мог видеть ее лицо в зеркале. Я подложил ей большую свинью: она-то полагала, что эти пленки постоят тут еще несколько дней. Лу быстро соображала. Она неестественно рассмеялась и взяла одну кассету.

— Господи, сколько же их! То была типичная реакция дилетанта. Эти кассеты! сходят с фабричного конвейера милями и милями, а дилетант считает, что каждый такой цилиндр бесценен и незаменим. Лу по-прежнему относилась к фотографии как тот пенсионер, который вставил когда-то в свою «лейку» пленку и бережет ее, решаясь на Рождество сделать пару-тройку кадров. Мне так и не удалось втолковать ей, что пленки, как и боеприпасы, — материал расходуемый.

— Да, — отозвался я. — Ужасно много. Но тут нет ни одной стоящей, мэм!

Она бросила на меня удивленный взгляд через плечо.

— Что ты хочешь сказать?

— Я в данном случае говорю, конечно, с эстетической и редакторской точки зрения, — дразнил я ее, — а вовсе не с чисто технической. В техническом смысле мы отсняли массу чудесных негативов, но в смысле материала для журнальных иллюстраций все это полнейшая чепуха и скучнейшая чушь. Мне казалось, ты и сама это понимаешь.

Она развернулась ко мне.

— Если ты так считаешь, зачем же ты все это снимал? — злобно спросила она. — Почему же ты мне не сказал?

— Лу, не надо разыгрывать из себя наивную дурочку — теперь, когда мы уже сделали большую часть работы. Ты заставила меня прошагать сотни миль и отщелкать сотни ярдов пленки, таская меня по самым неинтересным и мрачным местам, не имеющим никакого отношения к статье, для которой мы якобы собирали иллюстративный материал. Всякий раз, когда я намеревался снять что-то действительно стоящее, что-то интересное, представляющее хоть какую-то познавательную или эстетическую ценность, ты начинала в нетерпении бить копытом и поглядывать на часы. И нечего теперь взирать на меня широко раскрытыми глазами и задавать идиотские вопросы. Ты же прекрасно знаешь, почему я снимал все в точности так, как ты просила. Я ждал, когда на горизонте появится некий человек. Человек по имени Касселиус. Теперь я полагаю, что он может появиться в любую минуту, — в особенности если ты сообщишь ему, что все эти пленки завтра отправятся международной бандеролью через океан.

Она облизала губы.

— Почему ты думаешь, что я имею какое-то отношение к этому человеку? Как ты его назвал?

— Перестань, Лу!

— Каселиус? — переспросила она. — А почему думаешь, что этот Каселиус должен, появиться?

— Ну, считай, что это просто мое наивное и глупое предположение, но у меня такое ощущение, что страшно интересуется этими пленками, которые любой! журнальный редактор выбросит в мусорную корзину.

— Что ты хочешь этим сказать, Мэтт?

— А то, милая, что я же не слепой, даже ее иногда веду себя так, чтобы у тебя сложилось подобное впечатление. Используя твои многочисленные связи, мой приличный журналистский стаж, а также прикрывшись нашими американскими паспортами — не говоря уж про задание, полученное от уважаемого американского журнала, — мы одурачили добрейших шведов, и те разрешили нам произвести подобную фотосъемку объектов железнодорожного сообщения, а также рельефа местности в этом важнейшем стратегическом районе. Двух туристов по имени Иван не подпустили бы к первому посту охраны на пушечный выстрел, тебе так не кажется?

— Мэтт, я…

— О, не надо только извиняться! План был блестящий, и он блестяще осуществился. И тебе страшно повезло, что в качестве фоторепортера ты заполучила; такого мужика, как я, у которого в этом деле есть свой интерес. Ведь настоящий фоторепортер из респектабельного журнала, обладающий вкусом и самоуважением, не позволил бы себе диктовать, как и снимать. Во всяком случае, он начал бы задавать кучу неудобных вопросов.

Я ждал. Она молчала. Я продолжал:

— Я полагаю, у твоих друзей есть немало разведчиков с опытом работы в сверхсекретных районах, которым мы не смогли подобраться. Но, насколько могу судить, мы все же неплохо поработали, М отсняли целую батарею пленок, запечатлев мае интересных мест в этой стране. Да такие пленки любой шпион-профессионал мог бы с радостью отослать своему начальству. А теперь самое главное — передать все это в нужные руки. Я прав?

Помолчав, она сказала:

— Я вот что думаю, ты не глуп, и все же позволил себя использовать…

— Радость моя, я же не швед. Знаешь, с возрастом делаешь одно любопытное открытие, а именно: в какой-то конкретный момент у тебя может быть только одна женщина и одна родина. Когда бывает больше — жизнь сразу необычайно усложняется. Мои старики родом отсюда — верно, но я-то родился в Америке. Я американский гражданин, и у меня есть работа. Для меня это слишком большая ответственность. Пускай шведы сами беспокоятся о своей политике и внутренней безопасности.