Дэвид Игнатиус - Банк страха Страница 27

— Подумай. Ты же все знаешь.

— Конечно, но с чего бы это я стал тебе рассказывать?

— Потому что ты меня любишь. Потому что я твой сын.

— О’кей. Раз уж ты завел эти вонючие деточки-папочки, я думаю, что скорее всего он работает на «Южную компанию».

— Он из Дикси? — Этим кодом когда-то в Бейруте обозначали израильтян — неупоминаемых людей с юга. Еще мальчиком Сэм часто слышал, как отец бормотал что-то насчет Дикси и «Южной компании».

— Конечно. Это их типичные ширлихи-манирлихи. Любят помахать чужим флагом и потрясти мошной, а выучка никудышная: несут всякую плохо состряпанную чушь. Наверняка они.

Сэм мысленно кивнул. При всем раздражении, которое звучало в голосе отца, это походило на правду.

— Что у тебя случилось, что ты так ругаешься?

— Да много чего. Это к делу не относится. Я всегда ругаюсь. Ну, и что было нужно этому Хилтону?

— Это по поводу одной арабской страны на букву «И». И по поводу денег.

— Тьфу, черт. — Наступило долгое молчание, которое прервал Сэм.

— В чем дело, папа? Что-нибудь не так?

— Да нет, юноша, ничего. Но я тебе дам один совет. Раз уж ты просил совета, так на, задавись.

— Слушаю, сэр.

— Будь осторожен. В арабском мире сейчас творится черт-те что, даже по тамошним меркам. А особенно осторожен будь с этими мудозвонами иракцами. В Багдаде сейчас какая-то жуткая грызня. Не спрашивай меня какая, я и сам не знаю. Но все твердят, что там что-то качается.

— Что же может происходить в Багдаде?

— Я тебе только что сказал, что не знаю, черт побери. О Господи! Никто меня не слушает! Так что попомни мои слова, сынок. Сейчас не время шутить шутки с иракцами. Или с типами по фамилии Хилтон.

— Все равно не понимаю. Что ты имеешь в виду?

Фрэнк Хофман вздохнул.

— Что верно, то верно. Ты не понимаешь меня и никогда не поймешь, даже и не старайся. Просто делай, как я сказал, и не пори чушь. Понял?

Хофман почувствовал, что время заканчивать разговор. Видимо, Везувий вот-вот должен был взорваться.

— Мне пора, папа. Что я могу для тебя сделать? Я теперь у тебя в долгу.

— Скажи Глэдис, чтоб не клянчила у меня деньги. Я уже отдал ей больше, чем нужно.

— Это может сделать твой адвокат. Что еще?

— Еще? Еще много всякого дерьма!

— Что это значит?

— Тебе подробно объяснить?

— Не обязательно. Но я рад, что тебе уже полегчало. В прошлый раз вся эта чепуха про море денег звучала глупо.

— Ты неблагодарный олух, сынок. Если б ты меня слушал, давно был бы богатым.

— Я слушаю тебя. И люблю тебя. Ты мой папа.

— Перестань, сын. Во-первых, ты ни… не понимаешь, о чем я говорю. А во-вторых, если б ты меня любил, приезжал бы почаще. Выпил бы со мной да ума бы набрался. Не стоит тебе со мной ругаться. Может, в один прекрасный день мне придется тебя выручать.

— Не думаю, папа. Но я учту.

— Береги себя, задрыга.

— До свидания, папа. Спасибо.

Сэм Хофман повесил трубку и отер лоб. У него было ощущение, что он заразился папашиным похмельем.

Глава 16

Назир Хаммуд уехал из Лондона внезапно, на следующий день после того, как разговаривал с Линой. Сначала никто не знал, куда он уехал. На следующее утро в сером здании на Найтсбридж люди занимались своими делами, не задавая вопросов. До Лины новости доходили только в виде слухов. Она сидела одна в своем новом кабинете, притворяясь, что занята, как и другие сотрудники из официальных отделов. Вдруг дверь открылась, и вошла ее подруга Ранда. Она плотно прикрыла за собой дверь, а глаза у нее сверкали. Это значило, что она знает какой-то секрет, который уже не в силах держать в себе.

— Угадай, что я только что слышала от Ясмины Даллул — палестинки, которая работает в агентстве путешествий напротив?

— Понятия не имею, — ответила Лина.

— Наш дорогой бесстрашный руководитель недавно купил билет для поездки в одно экзотическое место.

— Хаммуд?

— У-гу. И угадай, куда наш мудрый и благородный хозяин поехал?

— Ну, не знаю. Например, в Париж.

— Очень хорошо. Но это легко. А потом?

— Не представляю.

— Тунис. Он поехал в Тунис. А после? В этом-то весь фокус. Где он сегодня, в эту минуту?

— Ну, скажи. Я сдаюсь.

— В Багдаде. Представляешь? Он вернулся в Багдад. Что ты об этом думаешь? Наверняка у него какие-то нелады — сама знаешь с кем! — Ранда понизила голос. — А ведь служит ему верой и правдой. — Она даже похохатывала от восторга, что выследила босса.

— В Багдаде? — прошептала Лина. Она потерла ладонями виски: у нее внезапно загудела голова. То, что Хаммуд уехал, было хорошо, это давало ей больше времени придумать, как пробраться в компьютерную систему. Но становилось и тревожно: события развивались чересчур быстро.

— Да? Интересно, правда? И Ясмина говорит, что он уехал домой не один. В последние два дня куча народа заказала билеты в Багдад, и столько же хочет выехать оттуда. Самолеты идут полные в оба конца. Что-то там происходит, я тебе говорю.

— Что же это? — Лина сидела в недоумении, пытаясь осмыслить новость в свете того, что происходило в последние несколько дней. — А что думает твой дружок Тони Хашем?

— Он говорит, что там какие-то «буги-вуги». Я не понимаю, что это значит. Думаю, что и он не знает. Он сказал, что спросит у своего папы.

— Хорошо, дай мне тогда знать, — попросила Лина. — Сюда, в эти отделы, новости не доходят.

— Я стараюсь. Но на нашей стороне тоже, кажется, никто ничего не знает. Все ползают, как ящерицы. Или бродят, как привидения. Просто ждут, что будет.

Итак, они ждали. «Койот инвестмент» обволокла тишина, какая бывает перед бурей, когда замирают птицы и насекомые. Все сотрудники-арабы понимали, что что-то происходит, но никто не знал, что именно. Работа застопорилась. Люди сидели у телефонов, ждали какого-нибудь звонка и шепотом спрашивали друг друга, не слышно ли чего. Никому не хотелось выходить даже на ленч, да и вечером все задержались дольше обычного. Так убивают время заключенные в тюрьме, пока не придет охранник.

Хофман волновался. Он ждал от Лины вестей — хочет ли она двигать дело вперед, — а пока что нервничал и метался по кабинету, как по клетке. Он позвонил ей домой и оставил сообщение на автоответчике, потом сходил в свой любимый забытый китайский ресторанчик в Сохо. Вернувшись домой в половине девятого, он снова позвонил Лине, но ее все еще не было. Он больше не стал оставлять сообщения. В тоске он начал жалеть самого себя. Что, собственно, означало это волнение? Все его коллеги-однокашники уже давно сделали карьеру, женились, обзавелись детьми, а Сэма все несло в потоке жизни, кидая из стороны в сторону.

Ну, и черт с ней, с этой Линой, решил он. Он позвонил одной знакомой безработной актрисе, по имени Антония, и спросил, занята ли она сегодня. Та обрадованно предложила пойти потанцевать в новый клуб, который открылся недавно в бывшем оптовом складе в Ламбете, к югу от Темзы. Хофман согласился. Антония ему нравилась, с ней можно было отдохнуть.

Он заехал за ней в Челси в начале двенадцатого. Антония походила на карикатуру из журнала для мужчин: волосы светлые настолько, насколько можно их такими сделать, грудь чересчур пышная по сравнению с остальным телом. На ней были черные туфли на шпильках и черное платье. Открывая ему дверь, она издала легкий звериный рык. Хофман подумал, что, возможно, делает что-то не то. Когда они пересекали Темзу, он поймал себя на том, что думает о Лине и вспоминает, как она дотрагивалась до его щеки и прощалась с ним.

В некоторых районах Южного Лондона, куда обычно попадают лишь бедные и одинокие лондонцы, есть масса заброшенных домов. Клуб, к которому они подъехали, вызывал в памяти старые черно-белые кадры Лондона времен войны. У входа в большой металлической бочке горел мусор. Вокруг него стояло пятеро здоровых чернокожих парней из Вест-Индии, потирая руки на ночном апрельском холодке. На них были одинаковые военные куртки, а на поясах висели синхронно попискивающие портативные рации. Видимо, это были вышибалы. Хофман прошел мимо самого здоровенного, стараясь на него не смотреть. «Постой-ка, приятель! — остановил его вышибала. — Наркотиков нет? Оружия нет?» Он быстро обшарил Хофмана, тщательно ощупав швы. «А меня?» — спросила Антония. Она была огорчена тем, что ее пропустили, не пройдясь по ней руками.

Внутри клуба стоял жуткий грохот — не столько играла музыка, сколько били одни ударные. «Вот это класс!» — прокричала Антония. Хофман не знал, к чему это относилось — к музыке или к помещению, которое было обтянуто льняными полотнищами — распоротыми, обесцвеченными, разрисованными или еще каким-либо образом изуродованными. Они усиливали впечатление разрухи и беспорядка, как после бомбежки. Вдоль стен стояли пузатые диванчики, привезенные из какого-то магазина мебельного старья; на них падали люди, окочурившиеся от выпивки и наркотиков или обессиленные плясками и музыкой. Надо всем этим полем битвы висело низкое облако сигаретного дыма.