Анатолий Чехов - Кара-курт Страница 28

Смех и гул одобрения послышались в ответ. Сержант Гамеза казался вполне удовлетворенным объяснением. Андрей знал, что только настоящая, а не наигранная искренность может вызвать доверие людей. Сказал он то, что думал, и это, кажется, оценили слушатели.

Неподалеку поднялась еще одна рука.

— Рядовой Самосюк, — вскочил как на пружинах длинный и жилистый солдат с подвижной шеей, казалось, она вертелась во все стороны, как у голошеего петуха.

— Объясните, пожалуйста, товарищ старший политрук, — сказал он, — я с первого дня записывал по сводкам Совинформбюро, сколько немцы потеряли живой силы и техники. Когда сложил все вместе, то получилось очень много! Откуда у них берутся силы?

— Наступающая сторона всегда несет больше потерь в живой силе и технике, — ответил Самохин. — На заставе Береговой нас было несколько десятков человек, а только трупов гитлеровских солдат после боя насчитали мы двести семнадцать... Можете представить, какие силы перешли границу на нашем участке. Застава наша — не исключение. Уверен, так же дрались по всей линии фронта.

Снова поднял руку вертлявый Самосюк.

— Если все побеждали, почему ж тогда отступаем? — спросил он.

— Я уже сказал вам, — ответил Самохин, — причина наших временных неудач в том, что у немцев пока что больше оружия, больше опыта ведения войны. Но это временная причина. Вы помните, что писала «Правда» о нашем роде войск: «Как львы дрались советские пограничники, и только через мертвые их тела мог враг продвинуться на пядь вперед». Характеристика эта касается не только пограничников, но и всех тех, кому пришлось встретить врага...

Андрей был убежден в том, что говорил, старался передать свою убежденность этим, еще не обстрелянным людям. Но сам он многому тому, что происходило в первые дни войны, не находил объяснения. Гул фашистских самолетов, почти безнаказанно висевших в небе, и сейчас стоял у него в ушах. Он видел, как «хейнкели» и «фокке-вульфы» пикировали на беженцев, расстреливали из пулеметов женщин, стариков и детей. Он видел, как на железнодорожном откосе, среди клевера и ромашек — Андрей не мог отделаться от этого видения — лежит девочка лет пяти-шести в летнем платьице, белоголовая и загорелая, а рядом — такая же белокурая мать в чесучовом костюме. Обе — со страшными черными дырами на лицах от крупнокалиберных пуль. В минуты волнения эта картина неизменно всплывала у Андрея перед глазами, но он никак не мог вспомнить, видел ли он ее на самом деле или в горячечном бреду.

Андрей чувствовал, что еще один-два вопроса, и он начнет говорить солдатам все, о чем думает, что наболело в душе, что надо было как-то объяснить хотя бы себе самому.

Но вопросов больше не задавали.

— Если нет больше вопросов к старшему политруку, — сказал полковник, — давайте его хорошенько поблагодарим.

И снова Андрею устроили овацию. Бойцы встали со своих мест, но не расходились, посматривали на старшего политрука с уважением и доверием. Правда, несколько позже капитан Ястребилов счел необходимым высказать свое особое мнение.

— На первый раз сойдет, Андрей Петрович. Хотя можно было бы говорить не столь откровенно. В беседах не советую быть таким искренним...

Самохин, пожал плечами, но Ястребилов не дал ему возразить.

— Нет, нет, не в словах дело. Знаете, в поведении, в этаком страдающем выражении лица. Я уж давно заметил: нет большего психолога, чем рядовой солдат, наблюдающий за начальником...

Что ж, может быть, Ястребилов прав. У него, замполита Самохина, видимо, действительно было не очень веселое выражение лица. Слишком много для этого существовало причин. Но если бы он вздумал сегодня бить в барабаны и дуть в победные фанфары, никто б ему не поверил...

Они вошли в конюшню комендатуры, где Андрея, как сообщил об этом капитан Ястребилов, дожидался предназначенный ему кровный ахалтекинец Шайтан. Кличка вызвала желание посмотреть на коня, хоть Андрей и не думал делить здесь тяготы службы с четвероногим другом.

В конюшне — идеальная чистота. Назначенный дневальным писарь Остапчук встретил полковника Артамонова, коменданта и нового замполита бодрым рапортом, не отрывая руку от козырька, сделал шаг в сторону, пропуская высокое начальство.

Скомандовав «Вольно», полковник осмотрелся, довольно хмыкнул: и здесь не к чему было придраться. Но уже в следующую минуту с некоторым удивлением посмотрел на Ястребилова. В стойле Шайтана кто-то возился, то ли замывая коню бабки, то ли вытирая тряпкой деревянный настил.

— Красноармеец Оразгельдыев! — окликнул капитан Ястребилов. — Что вы там делаете? Выйдите сюда! Почему чистите коня в неурочное время? Почему не пошли на политзанятия?

Из-за коня вышел молодой туркмен-пограничник с низким бугристым лбом, худощавым лицом, бегающим взглядом. Он вскользь посмотрел на Самохина и, ничего не сказав капитану, уставился в пол.

— Товарищ Оразгельдыев, ответьте мне, почему вы не были на полрттзанятиях, почему чистите коня в неурочное время? И потом, разве вы не знаете, что назначены коноводом к старшему лейтенанту Кайманову? Своего-то коня вычистили?

Оразгельдыев наконец глянул на Ястребилова и снова уставился в пол.

— Русски не понимай, — сказал он.

Произошла заминка. На помощь Оразгельдыеву пришел писарь Остапчук.

— Разрешите объяснить, товарищ капитан? — спросил он. Получив разрешение, зачастил скороговоркой: — Он этого коня, товарищ капитан, как узнал, что фронтовик приезжает и Шайтана ему, то есть вам, назначили, с самого утра чистит. Я ему говорю: «Да катись ты отсюда, тебе и мне попадет», а он не уходит. Может, и правда, по-русски не понимает. Но я ему на жестах показывал. Переводчика, старшину Сулейманова, ему приводил, тот по-ихнему, по-туркменски, объяснял, все равно не уходит!

— А в чем, собственно, дело, почему не уходит? — спросил молчавший до этого полковник.

— Так у него отец тоже на фронте, товарищ полковник, — сказал Остапчук. — Надеется, может, где встречались с товарищем старшим политруком. А Шайтана для вас, — Остапчук повернулся к Самохину, — мы почти что всей заставой чистили.

Шайтан и правда был вычищен на славу. На крупе у него, как для парадного выезда, наведена умелой рукой шахматная клетка, грива разобрана, шерстка лоснится.

— Ну, спасибо, товарищи, — сказал Самохин, искренне тронутый таким вниманием. — Жаль только, отца вашего, — обратился он к Оразгельдыеву, — не встречал. Фронт велик, а он, может, и не на южном участке.

Андрею захотелось вывести из стойла косившего на них глазом Шайтана и попробовать, каков он под седлом, но, взглянув на Оразгельдыева, он увидел в глазах этого новобранца такую смертельную тоску, что почувствовал себя немало озадаченным. «Уж не похоронная ли пришла?» — мелькнула мысль. Привыкнув не оставлять без внимания подобные случаи, Андрей решил при первой возможности расспросить младших командиров или старшину, в чем же дело?

Он видел, что полковник за спиной Оразгельдыева и Остапчука подает Ястребилову знаки, машет рукой: дескать, не трогай ты его, по такой причине не надо наказывать солдата.

Ястребилов понял, едва заметно кивнул головой, но все же счел необходимым проявить строгость:

— Передайте Сулейманову, Остапчук, чтоб перевел товарищу Оразгельдыеву, — сказал он. — В следующий раз все равно он обязан быть на политзанятиях. Лично вам приказываю заниматься с товарищем Оразгельдыевым русским языком.

...Капитан Ястребилов проводил полковника Артамонова и старшего политрука Самохина в комнату для приезжающих офицеров, расположенную в глинобитном домике, неподалеку от канцелярии комендатуры. Аким Спиридонович отпустил его, и, когда комендант скрылся в комнате дежурного, чтобы принять рапорты начальников застав, полковник Артамонов остановил пограничника, проходившего по двору и откозырявшего начальству по всем требованиям устава.

— Красноармеец Аландин, — представился тот. — Слушаю вас, товарищ полковник.

— Вот что, — сказал Артамонов, — вызовите ко мне писаря Остапчука. Он там сегодня на конюшне дневалит...

Аландин бегом бросился выполнять приказание. Через минуту Остапчук вырос перед полковником.

— Хочу у вас спросить, — просто сказал полковник. — Этот вот молодой пограничник, что коня сегодня для старшего политрука чистил, всегда такой невеселый?

— Никак нет, товарищ полковник, только последнее время.

— А почему он невеселый?

— Не могу знать, товарищ полковник!

Артамонов недовольно поджал губы.

— Как же так? — сказал он. — У вашего товарища, может, горе какое или беда, а вы «не могу знать»?

— Так это ж понятно, товарищ полковник! Наверное, по дому скучает. Новобранец еще, в войска только призвали...

— Наверное, так и есть, — сказал Артамонов. — Ладно... Можете быть свободным...