Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна Страница 28

— Ну, вы об этом и думать забудьте. Моя Зиночка никогда разлучницей не будет. Мыслимое ли дело — семью ломать! У вас молодая жена… дети, а вы ходите «сестер» ищете!

Пелагея Зиновьевна уже не могла сдерживаться и, чтобы от греха подальше (а то еще ударишь такого подлеца!), вышла из комнаты.

Дробот сел и стал дожидаться прихода Зиночки. Она вошла в кухню, не подозревая, какой гость ждет ее в комнате. Виталий Андреевич, услыхав ее голос, вышел навстречу. Зиночка мгновение стояла оцепенев, не веря своим глазам. Потом бросилась к Виталию, обхватила руками его толстую шею и прижалась лицом к груди.

— Вернулся… Пришел… Я ведь ходила туда…

Пелагея Зиновьевна, вошедшая вслед за Зиночкой, изменилась в лице. «Пропала девка! Совсем пропала!» От досады к обиды матери хотелось плакать, причитать, как по покойнику. Но показать свое горе ненавистному человеку она не хотела. Она накинула на плечи свою старую шубу и ушла к соседям.

Теперь Дробот почувствовал себя свободнее. Он взял цветы и протянул их Зиночке, потом посадил ее на кушетку и достал из коробки подарок.

— Это тебе… из Киева привез.

— Ой, какая красивая сумочка…

— Я твоей матери купил пуховую шаль. Но меня тут так встретили, что я не осмелился отдать.

Радость словно сдунуло с лица Зиночки.

— Не пойму, почему мама тебя так невзлюбила. Все попрекает меня твоей женой… детьми.

— Зиночка, я к тебе и пришел… поговорить. После Нины ты для меня самый дорогой и близкий человек. Я тебе обязан своим спасением, так же, как Нине был обязан спасением от смерти. У меня в жизни было две любви. Нина и ты. Из-за жены от меня ушла Нина. Неужели Мария и теперь будет стоять на моей дороге к счастью! Я не могу больше скрывать своей любви… И решился на развод.

— Ой, нет, нет, Виталий!.. — воскликнула Зиночка. — Нет. Ты… не должен уходить от детей. И Мария Васильевна тебя любит.

— Не любит. Скажу больше, она будет рада разводу не меньше, чем я. К ней один капитан наведывается. Вместе ходят в кино. Мне об этом посторонние люди рассказывали.

— Нет, нет… Ты не должен разводиться… И вообще… Я не хочу разбивать твою семью. Вот только бы сына мне.

— Хорошо. Разведусь и заберу к себе Игоря. А когда-нибудь у нас и свои дети будут. Конечно, не сейчас… Потом.

У Зиночки екнуло сердце. Не сейчас! Почему же? Именно теперь, когда она так бесшабашно любила своего Виталия, когда доподлинно знала о своем материнстве.

Она с ногами забралась на кушетку и зябко поежилась.

— Ты что, замерзла?

— Н-нет. Так что-то трясет.

Дробот развернул пуховую шаль, купленную для Пелагеи Зиновьевны, накинул ее на плечи Зиночке и хотел обнять девушку.

— Не надо… Виталий… мучить себя и меня. Ты не должен разводиться с Марией Васильевной. И… моя мама никогда не согласится на наш брак.

— Так что же тебе дороже и нужнее: я или мать?

Зиночка с мольбой посмотрела на Виталия. Ей хотелось броситься к нему на шею, прижаться к широкой груди. Но она сидела и молчала. Кто-то постучался в дверь с улицы. Зиночка встрепенулась. И с глазами полными слез прошептала:

— Уйди… Виталий. Я… не могу больше встречаться с тобой.

— Гонишь? Зиночка, — встал он на колени возле софы, — неужели ты меня уже больше не любишь!

— Люблю!.. Люблю!.. — истерически выкрикнула она. — Но… уйди, Виталий. Очень прошу тебя, уйди. Сейчас придет мама, и… она будет очень сердиться.

Дробот поднялся с пола. Надел пальто. Направился к выходу, но от порога быстро вернулся к Зиночке, обхватил ее трепещущие плечи и поцеловал в губы.

— Прощай… Зиночка… Я тебя… никогда не забуду. Прощай…

Первые минуты разговор шел не по теме, интересующей капитана. Мазурук рассказывал о результатах международного соревнования по конькобежному спорту на высокогорном катке в Казахстане и восхищался новым мировым рекордом. Иван Иванович еще вчера читал все это в «Правде», но слушал внимательно, так как заинтересовался Николаем Севастьяновичем. Весь внешний облик Мазурука выдавал в нем приветливого, добродушного человека. Говорил он много и со вкусом. Капитану даже казалось, что Николай Севастьянович любуется своим голосом. Так же охотно Мазурук стал рассказывать и о Куреневой, когда Иван Иванович вскользь вспомнил о ней.

— Исполнительная и презабавная, эта Зиночка. Когда работала у Дробота, — с поразительной проницательностью умела вовремя подсказать, кому надо позвонить, что надо сделать в первую очередь, а что может и подождать. Вот бывает же, какая-нибудь девчоночка самозабвенно влюбляется в знаменитого тенора или скрипача, — так и Куренева увидела в Дроботе живого героя книги и влюбилась. А он, байбак, и не видит.

— Не видит?

— Ну конечно! Помню, у меня на вечере она на него смотрела как зачарованная. А он этак снисходительно, начальнически, еле замечает ее.

— А много народу было у вас в тот вечер?

— Мно-ого! У меня квартира вместительная.

— А когда они разошлись?

— Как и полагается, — утром.

— Все? — с едва уловимым нажимом в голосе спросил капитан.

— Все, — уверенно ответил Мазурук.

— А Дробот?

— Уезжать из хорошей компании раньше времени — не в характере Виталия Андреевича. А почему вы спрашиваете?

— В связи с вашим предыдущим рассказом о Куреневой. Кстати, Николай Севастьянович, кажется, вы первый по телефону сообщили Дроботу, что Нина Владимировна убита?

— Я. А что? — насторожился Мазурук.

— Да ничего. Просто хотелось уточнить эту деталь.

Поговорив еще несколько минут о международных событиях последних дней, капитан распрощался.

Когда Мазурук остался один, он невольно вспомнил вопросы, которые ему задавал Долотов. «Почему его заинтересовало время, когда разъехались гости, особенно когда уехал Виталий? Такой человек, как Долотов, праздных вопросов задавать не стал бы. Может быть, думает, что Виталий за Зиночкой приударял? Вряд ли он пришел бы ко мне узнавать об этом. Неужели…»

Но собственные мысли показались Мазуруку абсурдом.

На следующий день Николай Севастьянович опять вспомнил весь разговор с капитаном, и мысли, которые еще вчера, по его же убеждению, были абсурдными, теперь казались ему вполне правдоподобными. «Нет, капитан меня, наверно, не так понял. Я тогда ему не все рассказал, надо будет сходить к нему и поговорить еще раз, только серьезно».

Вечером, позвонив предварительно Долотову, Николай Севастьянович явился в отдел. В кабинете, кроме капитана, был и полковник. Присутствие третьего человека, который не знал сути прошлого разговора, мешало Николаю Севастьяновичу откровенно побеседовать с Долотовым, и он начал сухо, официально.

— Я понимаю, какую ответственность на меня, коммуниста, возлагает этот визит. Устав требует от всех членов партии неустанной бдительности. Я хочу сообщить только то, что мне известно. С восьмого на девятое ноября у меня был семейный вечер. На нем вместе со своими сотрудниками присутствовал и Дробот. Он приехал около девяти часов восьмого ноября. Уехал только утром. Ночью он никуда не отлучался. Это, кроме меня и Куреневой, могут подтвердить еще восемнадцать человек. — Мазурук неловко замолчал.

Иванилов, должно быть, понял состояние Мазурука и решил помочь ему.

— Вы сообщили нам интересные данные. Благодарю вас. Может быть, вы еще с капитаном побеседуете?

Но и после того, как Иванилов ушел, разговор не клеился, так как Мазурук чувствовал себя в чем-то виноватым.

«И чёрт меня дернул прийти! А чего, спрашивается? Я же все это сказал еще вчера».

Ревность?

Сергей Петрович продолжал поиски в Рымниках. Он поселился у пани Полонской. Старушка охотно приняла на квартиру майора, который сказал ей, что приехал работать на место Нины.

— Прошу пана майора взять меня на суд того мардера, — поставила она условие перед майором.

Сергей Петрович временно стал гражданским следователем. В его обязанности входило разобраться в делах Дубовой, научиться на все события смотреть ее глазами.

Во время работы Наливайко постепенно сближался с теми людьми, которые раньше окружали Нину Владимировну. Особенно его интересовали двое из них: помощник прокурора Данилин и следователь Валуев, которые были с Дубовой в селе Грабове.

Сергей Петрович накапливал «мелочи», которые должны были еще глубже раскрыть духовный мир Нины Владимировны.

Но «мелочи» давались с трудом. Во время многочисленных бесед со знакомыми Нины Владимировны Наливайко обратил внимание на то, что эти люди ничего не знали о личной жизни Дубовой. «Нина Владимировна? О, это замечательный, душевный человек». «Дубовая? Талантливый следователь. Написала диссертацию». «Авторитетный депутат. Чуткий товарищ». Все это хорошо, похвально. Но это только часть ее жизни. А где душа женщины? Кто же скажет о сокровенных думах Нины Владимировны? О том, кого она любила, кто ей был безразличен, кого ненавидела?