Дональд Гамильтон - Группа ликвидации Страница 29

Я взял у нее стакан и снова взглянул на ее прямые белые ноги, видя их впервые без нейлоновых чулок. Раньше она, конечно, была в чулках. Помните: я помог ей застегнуть «молнию» на платье, я похлопал дружески ее по заду. Тогда она была одета, полностью затянута в эту смешную упаковку из нейлона и эластика, которые помогают дамам двадцатого века держать осанку. Я даже думаю, что в этом плане нейлон и эластик существенно превосходят китовый ус, столь популярный в девятнадцатом веке. Но теперь на ней не было этих современных доспехов. Вот, значит, чем она занималась за занавеской — сбрасывала оболочку! И теперь передо мной стояла просто Лу, нагая под платьем, в вечерних туфлях на босу ногу, как в то беззаботное счастливое утро неделю назад или что-то около того.

Я словно получил зуботычину. Она не забыла — и вспомнила теперь — тот факт, что однажды я уже отметил, как неотразимо она одета — или раздета. То было единственное событие в наших отношениях, которое произошло незапланированно и вполне естественно. И вот теперь она нарочно использовала против меня то же самое оружие.

Я заставил себя тихо присвистнуть и сухо заметил:

— Надо последовать твоему примеру, а то мой пояс врезался мне в живот!

У нее хватило такта покраснеть. Потом она рассмеялась, поставила свой стакан и разгладила ладонью облегающую шерсть, с интересом наблюдая за произведенным этим изящным движением эффектом.

— Я не кажусь тебе слишком соблазнительной? — промурлыкала она. — Но я не взяла сюда ничего, что было бы достаточно пикантно. Я же собиралась не для медового месяца, ты должен это понять! Мне пойти переодеться во фланелевую пижаму?

Я ничего не ответил. Она пристально взглянула на меня. Выражение ее лица как-то изменилась. Постояв немного, она присела рядом со мной на кровать, взяла стакан и сделала большой глоток.

— Извини, Мэтт. — Она произнесла эти слова строго. — Я не хотела… Я не собиралась тебя соблазнять, черт возьми. Я и не думала, что тебе это так уж необходимо, если говорить начистоту.

Я молчал. Это была ее игра.

Она глубоко вздохнула и снова сделала большой глоток.

— Я неправильно тебя поняла… Мы расстанемся завтра и, возможно, больше никогда не увидимся, если только нам не суждено увидеться снова в Стокгольме. Когда ты вошел сюда, я решила, что ты настроен на сентиментальную прощальную встречу, если ты понимаешь, что я имею в виду. По-моему, я достаточно ясно дала понять, что не возражаю, — она горько рассмеялась. — Что может быть смешнее женщины, которая готова пожертвовать своей добродетелью и узнает, что ей некому предложить себя. Эй, кто-нибудь, не хотите ли заняться сексом? — она снова рассмеялась, осушила свой стакан и встала. — Может, налить тебе перед уходом? Мне надо выпить еще, чтобы утопить свое унижение.

Я изобразил раздумье. Потом сказала:

— Ну, пожалуйста, еще один, — осушил свой стакан и передал ей. Я смотрел, как она вышла в ванную, нетвердой походкой, которую она едва ли имитировала — мы в этот вечер оба выпили изрядно. Я чувствовал себя довольно мерзко: сижу как последний подонок и заставляю бедную девочку ломать перед собой комедию. Но когда Лу вернулась, я заметил, что она очень внимательно изучила свою внешность в зеркале ванной и решила, что для придания себе еще более пьяного, более разбитного, более соблазнительного вида ей следует немного взлохматить волосы и немного скособочить платье, — а также немного меня подразнить слегка обнажившимся плечом и грудью. Ну, за нее можно было не беспокоиться. Она свое дело знала!

— Послушай, — сказала она, усевшись рядом со мной на кровать, — расскажи-ка мне про эту женщину.

Я спас свой стакан, выхватив его у нее из рук, прежде чем она выплеснула содержимое на нас обоих, — как оно и было предусмотрено ее ролью.

— Про какую женщину?

— Про ту, которая не хотела тебе в чем-то признаваться. Ты попросил меня напомнить про нее. В чем она не хотела признаться и что ты сделал?

— Вряд ли это подходящий разговор для спальни. Она мягко рассмеялась, придвинувшись ко мне.

— Тебе ли смущаться, такому доблестному рыцарю?

— Она не хотела мне говорить, где держала мою малышку Бетси — той тогда было два годика.

Лу вытаращила на меня глаза, сразу забыв, что ей полагается изображать пьяную.

— Но почему у нее оказалась твоя дочурка, Мэтт? — Я не ответил, и она продолжала: — Эта женщина… эта женщина… Ты был с ней знаком раньше?

— Во время войны мы вместе с ней были на задании — только не спрашивай, на каком.

— Она была молодая и красивая? Ты любил ее?

— Она была молодая и красивая. Потом я провел с ней недельный отпуск в Лондоне. Мы снова встретились с ней только в прошлом году. Ты, может, знаешь, что кое-кто воевал во время войны на нашей стороне, потом перебежал туда — в поисках увлекательных приключений, к которым они привыкли, если не учитывать столь низменной темы, как интерес к деньгам. Никто из них не разбогател, по крайней мере, официально, работая на дядю Сэма. Так вышло, что она оказалась среди перебежчиков. Ей требовалась помощь в работе, которую она выполняла для тех, других. Она подстроила похищение Бетси, чтобы вынудить меня на сотрудничество.

— Но ты не стал с ней сотрудничать? Даже несмотря на то, что на карту была поставлена жизнь твоей маленькой Бетси?

— Только не надо хвалить меня за патриотизм, — сказал я. — Просто еще ни разу в жизни никто тебя не шантажировал — вот и все. Чтобы вернуть Бетси на ее условиях, мне надо было убить одного человека — но даже в этом случае у меня не было уверенности, что она будет вести со мной честную игру.

— И тогда ты попытался силой вырвать из нее информацию. И она ответила, что ничего тебе не расскажет.

— Да, она именно так и сказала, — ответил я. — Но она ошиблась.

Наступило молчание. За стенами отеля город тихо спал. В этом городе было небольшое движение на улицах — в особенности ночью.

— Понимаю, — промурлыкала Лу. — И твоя дочка вернулась целой и невредимой?

— Силы правопорядка действовали быстро и умело, как только им стал известен адрес, где им можно было продемонстрировать свой профессионализм.

— А что женщина? — она подождала моего ответа. Но я молчал. Лу шевельнулась. — Она умерла?

— Она умерла, — сказал я спокойно. — А моя жена пришла в тот дом почти сразу же после того, как это случилось, хотя я и предупреждал ее, что чем меньше ей будет известно, тем лучше же для нее. — Я скривился. — Наверное, для нее это было очень болезненное испытание.

— Да уж, могу себе представить! Я раздраженно посмотрел на Лу.

— Ишь ты — можешь представить! Это же был ее собственный ребенок, разве нет? Ей что, не хотелось получить Бетси назад? Это был единственный способ вернуть ребенка! А потом Бет начала вести себя со мной так, что можно было подумать, будто я три раза в неделю режу женщин ради развлечения.

Снова наступило молчание. Лу пила из стакана, держа его обеими ладонями и глядя внутрь. Он снова опустел. Да и мой тоже. Она почти навалилась на меня всем своим весом, скинула туфельки, и ее голые ноги на фоне ворсистого ковра выглядели даже еще более голыми и бесстыдными, чем ее полуобнаженная грудь. Я ее ненавидел. Я ненавидел ее потому, что, прекрасно отдавая себе отчет во всем происходящем, я ничего не мог с собой поделать и ужасно ее хотел — как она это и задумала с самого начала. Как же ловко она все это сыграла: сначала заговорила об этом, потом горько посмеялась над собой и замяла тему. Она срежиссировала старую, как мир, сцену соблазнения вопреки традиционным постановкам, хотя сюжет и персонажи остались те же. Что ж, я изображал застенчивость достаточно долго.

— Полагаю, — сказал я жестко, — после этого рассказа тебе, как и моей жене, будет противно мое прикосновение.

Она задумалась. Потом торопливо протянула руку, взяла мою ладонь и положила себе на грудь. Это был изящный и трогательный жест, от которого впору было заплакать, — если бы не ее секундное замешательство — это мгновение холодного расчета, которое все испортило.

— Ах ты, дрянная притворщица! — я резко притянул ее к себе.

Я грубо впился в ее рот и целовал ее до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание и она не отвернула лицо. И вот тогда меня охватил настоящий гнев, и мне захотелось причинить ей боль, ударить ее — но я не смог. Я был сильно пьян, наверное, но какой-то внутренний голос все нашептывал мне: «Спокойно, спокойно! Берегись! Ты же сам знаешь, сколько существует способов убийства во время таких вот игрищ!»

Я был не в силах заглушить этот настойчивый шепот, но зато сумел грубо стащить с нее платье, помня, как она всегда дорожила этим бесценным одеянием. Я с омерзением целовал ее в шею, плечи, голые руки и грудь, и все тащил платье вниз, чувствуя, как эластик уже растянулся до предела. Она вцепилась мне в руку, когда рукав и боковой шов треснули.