Борис Григорьев - Скандинавия глазами разведчика Страница 29

Но первая попытка Дании вступить в ЕЭС не удалась — население с небольшим перевесом проголосовало против. Помнится, накануне дня референдума по пешеходной улице прошла крупная манифестация противников Общего рынка, которую замыкали с десяток молодых парней и девиц, одетых в костюмы Адама и Евы. В руках они несли полотнища с надписями: «Вот какой станет Дания, если вступит в Общий рынок». Полиция нравов не посмела вмешаться в демонстрацию, опасаясь обвинений в политической предвзятости накануне референдума, хотя формальные основания для этого у неё были. Несмотря на свободу нравов, ходить нагишом по улицам никому не дозволено!

Секретарь парткома молодой коммунистке, явившейся на собрание в прозрачной блузке и мини-юбке:

— Ты мне, пожалуйста, Петрова, партийную жизнь не оживляй!

Ну что, может быть, хватит о политике?

РУССКИЕ В ДАНИИ

Русский за границей если не шпион, то дурак.

Не помню, кто — кажется, Талейран, — сказал примерно следующее.

Жизнь дипломата складывается из общения с иностранными представителями, составления отчётов в свою столицу и контактов со своими соотечественниками. Первое не представляет ему больших хлопот и даже доставляет ему удовольствие, со вторым он более-менее сносно справляется, а вот третье — наиболее сложное и неприятное занятие.

Мои собственные наблюдения, сделанные уже в то, советское время, подтверждают это высказывание. И действительно: на контакты с иностранцами — официальные или неофициальные, частные — дипломат настраивается заранее, он ставит на встречах с ними минимальные, во всяком случае, реальные цели, он знает, чего от них можно ожидать. Маловероятно, что иностранец, если, конечно, он не действует по заданию контрразведки, приготовит вам сюрприз, а ежели и приготовит, то обернёт его в красивую упаковку, и дипломат или разведчик если и будет раздосадован, то вполне оправданно, потому что такие моральные издержки априори заложены в его профессии.

А вот принимать подвохи от своих труднее. И обиднее. Начальник может договориться с Москвой об изменении твоего статуса не в выгодном для тебя ракурсе или несправедливо оценить результаты твоей работы; посол может затеять интригу, рассчитанную на увольнение твоей жены с работы и трудоустройство на её место своей протеже; офицер безопасности может заподозрить тебя в нарушении норм поведения за границей и начнёт плести вокруг тебя паутину подозрения; коллега может за твоей спиной пустить какую-нибудь сплетню; «друг или подруга семьи» может доверительно предупредить твою жену о том, что тебя видели весёлым в обществе каких-то посторонних женщин, и т.д. и т.п.

Твои отчёты в Первопрестольную, как правило, подвергаются «тщательному анализу», в основу которого зачастую положен элементарный принцип перестраховки и нежелания брать на себя ответственность. За каждым шагом сотрудника резидентуры работникам Центра чудится провокация противника. Слов нет, Центр располагает более широкими возможностями оценить и перепроверить то или иное действие загранаппарата, предупредить слишком беспечного оперработника от опрометчивых поступков, но уж слишком часто он злоупотреблял этими возможностями в ущерб здравому смыслу и оправданному в шпионском деле риску.

И что интересно: тот же работник Центра, который успешно «рубил» на корню любую инициативу своего загранподопечного, через три-четыре года меняется с ним местами, по закону рокировки превращается в мальчика для битья, доказывающего, что он — не верблюд, а битый им сотрудник резидентуры занимает его кресло и, победоносно свесив ноги с московского Олимпа, бросает в него через «бугор» разящие огненные стрелы.

Нигде так откровенно не раскрывается человеческая сущность, как в условиях заграницы. Нигде так остро не ощущается несправедливость и потребность в человеческом тепле, как за границей. Общественный строй и социальный прогресс не играют здесь роли — во все времена и эпохи работа за границей — эта ярмарка тщеславия — была сопряжена с нездоровыми явлениями. Все загранработники прошли через полосу горьких разочарований и обид. Не миновала сия чаша и меня.

Самый неприятный, на мой взгляд, компонент жизни в советской колонии — это взаимоотношения дипломатов с техническим составом. Считается, что первые — это несправедливо богом избранные люди, проводящие своё время в приятных контактах с иностранцами, на приёмах и коктейлях, разъезжающие по стране на машинах, снимающие в городе служебные шикарные квартиры. А вот технический состав — это несправедливо ущемлённый в своих правах народ, они вынуждены заниматься обеспечением работы дипломатов, обслуживать их, ютиться в посольских коммуналках, ходить пешком и наблюдать за красивой жизнью только со стороны.

Замешанное на человеческой зависти отчуждение отравляет твою жизнь, и, что бы ты ни делал, какое внимание и помощь ты бы ни оказывал коменданту, шофёру или машинистке посольства, всё равно ты останешься для них «высокомерной белой костью». Думается, и руководители посольств проводили сознательную политику «кнута и пряника», поощряя и приближая к себе поваров и завхозов и держа на расстоянии не только атташе, но и своих советников. В некоторых посольствах вторым лицом в коллективе был не советник-посланник, а хитрый проныра-завхоз, умевший угодить, а где надо—шепнуть на ухо послу или сказать комплимент его увядающей от возраста супруге.

Посол — он и в Африке посол. Он обладает полной властью в советской колонии и если захочет, то настоит на своём решении, независимо от того, что на это скажут руководители других представленных в стране ведомств.

Кстати, об Африке. Ведь был же в Мавритании послом представитель одной среднеазиатской республики (в то время было модно направлять послами в африканские и азиатские страны узбеков, туркмен, азербайджанцев, казахов), который завёл при посольстве в Нуакшоте ферму и заставлял отрабатывать на ней определённое время и дипломатов, и технический состав. (Партия как раз провозгласила курс на всемерное увеличение сельхозпродукции за счёт подсобных хозяйств.) Многочисленные жалобы в Москву не выходили за пределы здания МИДа на Смоленской площади, и посол продолжал бесчинствовать. На ферме появился любимый барашек, которому посол чуть ли не присвоил ранг первого секретаря. (О бедный Калигула, твой конь в сенате [31]— ничто по сравнению с нуакшотским барашком, а ты сам с твоей извращенной фантазией и в подмётки не годишься послам-самородкам из эпохи Великого Застоя!)

Терпение у дипломатов, как и у римской знати, оказалось небеспредельным. Когда рьяный проводник партийной линии отбыл в очередной отпуск, один дипломат зашёл в коралль и прирезал ненавистного барана. Мясо пошло на шашлыки для всех сотрудников посольства. Когда посол вернулся из отпуска, ему доложили о случившемся, и виновный нахал был взят челядью посла под стражу и посажен на хлеб и воду. Тут уж взбунтовалось всё посольство, и посол вскоре был отозван из страны и благополучно возвращён в свою республику. В отличие от Калигулы, который за свои извращённые выходки поплатился жизнью.

...Советник Бондарь недолго руководил посольством — Дания не та страна, чтобы место посла оставалось вакантным, и в мае 1970 года к нам прибыл Чрезвычайный и Полномочный Посол Н.Г. Егорычев. Он был один из немногих, кто поплатился почётной дипломатической ссылкой за свою излишнюю самостоятельность на партийной и государственной работе — большинство же назначенцев из этой категории просто не справлялись со своими обязанностями, и их «пристраивали» подальше от Москвы. С точки зрения партии, послом мог быть каждый—ведь и кухарке было обещано управлять государством!

Первые шаги посла на новом поприще не обещали ничего хорошего. Он устраивал форменные разносы своим подчинённым за то, что датчане почему-то не испытывали энтузиазма от мирных и других инициатив Москвы и не торопились выполнять её инструкции. Бывшему первому секретарю Московского горкома КПСС это казалось непозволительным безобразием, и он готов был вызвать к себе на ковёр самого датского министра иностранных дел и «вчинить ему форменный разнос за невыполнение». Понадобилось время, в течение которого посол понял, что Копенгаген — это не Москва, датские чиновники — не члены партийной городской организации, а сам он — дипломат, а не первый секретарь партийной ячейки. Кстати, из Егорычева получился, как говорят, неплохой загранработник, и это делает ему честь. Он проработал в Дании десять лет и был назначен потом послом СССР в Австралию. Но это — исключение из правил. Другие партийно-номенклатурные послы, сумевшие чему-нибудь научиться за границей, мне неизвестны. А Н.Г. Егорычев теперь на пенсии, и его последнее время частенько стали интервьюировать журналисты. Ничего плохого, кроме хорошего, я о его выступлениях сказать не могу.