Джозеф Файндер - Паранойя Страница 3

Я весь покрылся холодным и липким потом. Ноги мелко задрожали.

— Но... — начал я хрипло и откашлялся. — Семьдесят восемь тысяч долларов — сущий пустяк для корпорации, имеющей тридцать миллионов.

— Закрой свою поганую пасть! — прошептал Мичем. — Мы посоветовались с адвокатами, и они уверены, что могут представить дело о растрате в суд. Кроме того, возможно, что ты проделал такую шуточку не единожды. Мы полагаем, это всего лишь один случай из множества хищений и мошенничеств, направленных на подрыв положения «Уайатт телеком». Так сказать, вершина айсберга. — Он впервые обернулся к сидевшей как мышка женщине, что-то строчившей в блокноте. — А теперь не для протокола. — Мичем снова повернулся ко мне. — Прокурор Соединенных Штатов учился вместе с нашим юрисконсультом и жил с ним в одной комнате в студенческом общежитии, мистер Кэссиди, и у нас есть все основания полагать, что он выдаст вам по первое число. Кроме того, прокуратура, если вы, конечно, в курсе, объявила кампанию против преступлений так называемых белых воротничков и жаждет устроить показательный процесс. Им нужен козел отпущения, Кэссиди.

Я смотрел на него ошалелым взглядом. У меня скова разболелась голова, а пот из подмышек струйкой стекал вниз.

— На нашей стороне и прокуратура, и федералы. А ты у нас как на тарелочке. Случай-то проще некуда! Вопрос только в том, насколько строго мы решим тебя наказать. Причем не воображай, что тебя сошлют куда-нибудь в сельскую каталажку. Такой умник, как ты, достоин того, чтобы гнить в федеральной тюрьме «Марион», и выйдешь ты оттуда беззубым старикашкой. А если ты не в курсе деталей нашего правосудия, могу сообщить, что на федеральном уровне условных осуждений не бывает. Так что твоя жизнь с нынешнего момента круто изменилась! Тебе каюк, приятель. — Он кивнул женщине с блокнотом. — Можете записывать дальше. И послушаем, что ты скажешь в свое оправдание, — и я советую тебе очень постараться!

Я сглотнул, но слюны во рту не оказалось. Перед глазами плавали белые круги. Мичем говорил совершенно серьезно!

В школе и колледже меня довольно часто останавливали за превышение скорости, и я заработал репутацию виртуоза в умении отмазываться от штрафных талонов. Главное — заставить полицейского почувствовать твою боль. Это психологическое сражение. Не зря они носят зеркальные солнечные очки, чтобы ты не мог заглянуть им в глаза, пока умоляешь тебя отпустить. В конце концов, копы тоже люди. Я обычно держал на переднем сиденье парочку книг по праву и начинал заливать, что учусь на полицейского, а из-за штрафного талона меня могут выпереть из академии. Или же показывал склянку с рецептом и объяснял, что спешу, поскольку маме срочно нужно лекарство от эпилепсии. В общем, я понял, что главное — не сдаваться и врать искренне, с душой.

О том, чтобы остаться на работе, речи уже не шло. Я никак не мог отогнать от себя образ федеральной тюрьмы «Марион». Короче, перепугался до посинения.

Гордиться тем, что мне предстояло сделать, я не мог, однако иного выхода не было. Либо я трону душу этого подонка из службы безопасности правдивой до соплей сказочкой, либо стану чьей-то сукой на нарах.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Послушайте! Я вам все расскажу.

— Пора уже!

— Дело в том, что у Джонси... Короче, у него рак.

Мичем ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла: давай, мол, посмеши меня.

Я вздохнул и напряг желваки так, будто мне приходится говорить через силу:

— Рак поджелудочной железы. Неоперабельный.

Мичем воззрился на меня с каменным лицом.

— Ему поставили диагноз три недели назад. В общем, сделать ничего нельзя. Он умирает. А Джонси... ну, вы же его знаете! Хотя вы как раз его не знаете. Он такой человек — всегда держит хвост пистолетом. Короче, он говорит врачу в ответ: «Значит, теперь я могу перестать чистить зубы ниткой?» — Я грустно улыбнулся. — Да! Джонси — он такой!

Женщина на минуту перестала писать в блокноте, застыв от изумления, а затем вновь вернулась к своей работе.

Мичем облизнул губы. Достал я его до печенок или нет? Трудно сказать. Похоже, нужно добавить еще!

— Вы, конечно, не в курсе, — продолжал я. — Джонси ведь мелкая сошка в компании. Он не какая-нибудь шишка — простой грузчик. Только мне он небезразличен, потому что... — Я прикрыл на мгновение глаза и глубоко вздохнул. — Дело в том, что я никому не хотел говорить, это наш секрет. Джонси — мой отец.

Кресло Мичема чуть подалось вперед. Теперь он слушал внимательно.

— У нас разные фамилии, поскольку мама разошлась с ним двадцать лет назад и взяла меня к себе. Я-то был малявкой, и что там понимал! Но папа... — Я прикусил нижнюю губу. На глазах у меня выступили слезы. — Он продолжал помогать нам, работал на двух, а то и трех работах. И никогда ничего не просил. Мама не хотела, чтобы мы с ним встречались, однако на Рождество... — Я снова набрал в грудь воздуха, почти икая от волнения. — Папа приходил к нам на каждое Рождество. Порой он стоял на морозе битый час и звонил в дверь час, прежде чем мама его впускала. И всегда приносил мне подарок — как правило, дорогой, хотя и не мог себе этого позволить. Потом, когда мама заявила, что на зарплату медсестры не в состоянии отправить меня учиться в колледж, папа стал посылать нам деньги. Он говорил, что хочет, чтобы я прожил другую жизнь, не такую, как он. Мама не ставила его ни в грош и настраивала меня против отца. Поэтому я ни разу его не поблагодарил. Я даже не пригласил его на выпускной, поскольку знал — маме это будет неприятно. Однако он все-таки пришел — я видел, как он стоял поодаль в уродливом костюме и галстуке. Я никогда раньше не видел его в костюме и при галстуке... Похоже, он разжился ими в Армии спасения, поскольку мечтал посмотреть, как я буду получать диплом, и не хотел меня смущать.

Глаза у Мичема увлажнились. Секретарша перестала записывать и смотрела на меня, сглатывая слезы.

Меня понесло. Мичем заслуживал настоящего шоу, и я старался изо всех сил.

— Когда я поступил на работу в «Уайатт», то даже не подозревал, что мой отец работает здесь грузчиком! Это было потрясающее совпадение. Мама пару лет назад умерла — и я оказался в одной конторе с отцом, замечательным и добрым человеком, который никогда ни о чем меня не просил, ничего не требовал, а только вкалывал до седьмого пота, помогая неблагодарному отпрыску. Вам не кажется, что это судьба? А когда он узнал, что у него неоперабельный рак поджелудочной, то стал задумываться о самоубийстве. Он говорил: лучше покончить с собой, пока рак не прикончил меня...

Женщина вытащила бумажную салфетку и высморкалась, сверкая на Мичема глазами. Директор службы безопасности поморщился.

— Мне просто хотелось показать ему, как много он значит для меня, — прошептал я. — Вернее, для нас всех. Я сказал, что расшибусь в лепешку, но устрою ему праздник — и пускай он ни о чем не беспокоится. Я знаю, что поступил неправильно, глубоко неправильно, сто раз незаконно... Что толку оправдываться, когда и так все ясно? Только, может быть, хоть в чем-то, хоть самую чуточку я все-таки прав...

Женщина потянулась за второй салфеткой, глядя на Мичема так, словно он был величайшим на свете подонком. Тот опустил глаза и покраснел, не в силах встретиться со мной взглядом. У меня у самого от этой истории мороз по коже пошел.

В затененном углу кабинета послышался звук открываемой двери — и аплодисменты. Медленные, громкие хлопки в ладоши.

В проеме стоял Николас Уайатт, основатель и президент корпорации «Уайатт телеком».

Он подошел к нам, продолжая хлопать на ходу и улыбаясь во весь рот.

— Прекрасный спектакль! Просто блестящий!

Я изумленно глянул на него и обиженно покачал головой. Уайатт был метра под два ростом и сложен как борец; вот такой человек навис надо мной, как увеличенная копия самого себя. Известный модник, Уайатт щеголял в костюме от Армани в еле заметную полоску. Он не просто был могущественным; у него и вид был соответствующий.

— Позвольте задать вам вопрос, мистер Кэссиди?

Я не знал, что делать, а потому встал и протянул ему ладонь.

Уайатт не пожал мне руку.

— Как зовут Джонси?

Я замешкался, потом выдавил сквозь зубы:

— Ал.

— Ал? А полное имя?

— Ал... Алан. Вернее, Альберт. Блин!

Мичем уставился на меня.

— Детали, Кэссиди! — сказал Уайатт. — Они вечно тебя подводят! Хотя, должен признаться, ты растрогал меня до глубины души. Особенно эта подробность с Армией спасения... — Он постучал кулаком по груди. — Фантастика!

Я глупо улыбнулся, чувствуя себя дурак дураком.

— Мистер Мичем велел мне постараться.

— Ты очень талантливый малый, Кэссиди, — улыбнулся Уайатт. — Настоящая Шахерезада! Думаю, нам надо потолковать.

4

Н-да, Николас Уайатт — страшный человек. Я никогда не встречался с ним лично, хотя и смотрел его выступления по телику и на сайтах корпорации. За три года, что я проработал в возглавляемой им компании, я видел Уайатта лишь мельком, и то пару раз. Вблизи он оказался еще страшнее и внушительнее: загорелый, черные и блестящие, как вакса, волосы смочены гелем и зачесаны назад волосинка к волосинке, безупречно ровные зубы обнажены в голливудской улыбке.