Леонид Могилев - Клон Страница 3

Общежитие это — фильтр. Сюда отправляют мужиков бесхозных, не спившихся, крепких и с головой. Люди здесь со всех концов бывшей империи. Всякие люди, а значит, и интересы могут быть разнообразные. Мужикам этим и работа находится, и деньги на индивидуальные счета капают, и карманные выдают в разумных пределах. Славка людей просеивает методично, держа в голове ориентировки, ждет того самого, единственного.

Легенда у него такая: жил в Клайпеде, работал в порту, пришли братаускасы, не поладил, работы не было, за квартиру платить нечем, стали вызывать на собеседования, приставы зачастили, стало тошно, поехал в Россию отдохнуть неделю-другую у знакомых в Питере, назад не впустили… Жены нет, дети, возможно, по городам и весям прыгают, а Клайпеду он знал прилично, жил там раньше. Чтобы не оплошать с названиями улиц и реалиями, выезжал в командировку, слонялся по городу, сидел в пивнушках, вокруг своего бывшего дома исходил все закоулки.

Но никаких «цеппелинов», от которых сам тащился в свое время, не смог бы и на дух принять, даже пьяный. Пить, кстати, ему приходилось здесь регулярно. Иначе был бы белой вороной, да и информацию получить от нетрезвого отчаявшегося «объекта» можно играючи. Кое-что интересное за прошлый месяц промелькнуло. Кое-что, но не более. Торчать здесь слишком долго нельзя. Может задуматься хозяин общежития. Смена не скоро. И здесь Старик совершил ошибку. Устал просто. Это как даже в самую бессонную ночь засыпаешь на миг, перед рассветом. И можешь не проснуться.

Ему захотелось нормальной еды. В столовой поселковой, которая и не по карману контингенту, опять пельмени и сосиски, ну, котлетки с макаронами, чай, кофе тошнотный и пирожные. Водка в розлив и пиво. Но все это можно и в комнате. Деньги у него зашиты в пояске под трусами, на случай форс-мажора. Вынул триста рублей и отправился на рыночек. Там можно было купить баранину.

Торгашей этих прокачали давно, обычные барыги, приторговывают немного дурцой, из оружия — ПМ со спиленным номером. Мясо украдено в Пскове с холодильника, остальное все чисто. Татары.

— Аллах акбар! — весело прокричал Старик.

— Гусь свинье не товарищ, — ответил продавец хмуро.

— Да ладно тебе, ты же торгуешь, дома не взрываешь, не взрываешь ведь?

— Иди ты на…

— Да не обижайся. Я мясо купить хочу.

— Врешь ты все.

— Вот честное православное, не вру.

Мужик совсем погрустнел, стал на небо смотреть.

— Ладно, — сказал Старик миролюбиво и спокойно, — почем?

— Ты все равно не купишь.

— Почем?

— По сорок.

— По тридцать пять возьму три кило. Мне вот ребрышки. И ножку. Ножка на полтора и полтора ребрышек.

— Возьми бок.

— Не… Весы-то кривые? Гири подпилены?

— Язык себе подпили, — совсем расстроился татарин.

Еще Славка купил чеснока, петрушки зачуханной, морковки. Морковь — это уже самодеятельность. Не нужно было ее класть, но он любил.

Дальше вообще произошло счастливое событие. В ларьке оказалась кукурузная мука. И как она туда попала, одному аллаху известно. Хлеба купил белого, горячего. Пекарен этих понаставили по всей России. Потом посчитают, прослезятся.

Кастрюли общежитские для задуманного не годились. Сальные, да и маловаты. За пятьдесят рублей купил в универмаге большую, литров на десять, и умиротворенный отправился в общежитие.

В комнате с ним сейчас жили двое — пожилой хохол, сам он себя называл Захарчук, а второй персонаж, тезка Старика — Славка из Питера.

На кухне пока никого. Работяги садились за стол часов в семь, а те, кто валялся на койках, и того позже, ближе к полуночи.

Он помыл кастрюлю, налил воды, поставил на огонь, стал мыть мясо. Татарин крупно нарубил баранину, но все же пришлось поработать ножом. Теперь кастрюля наполнилась до краев. Морковь нарезал кружочками, опустил в воду. В чайнике вскипятил воду и в глубокой тарелке в три приема круто замесил тесто, понаделал галушек, снял пенку с бульона, всыпал соль, перец, стал чистить чеснок.

— Слав, ты че? — Появился первый персонаж из праздношатающихся.

— Отвальная с меня.

— Так, ты че?

— Распределяют меня. Не скоро, но первый результат надо отметить. Потом некогда будет. Только водку свою несите. И у Захарчука разрешения спросите. Он у нас старший по комнате.

— Тогда пиши пропало.

— И я так думаю.

— Оставь потом мясца.

— А то…

Старик посмотрел на часы. Еще минут тридцать он мог повозиться.

Терки не было и в помине, и потому три головки чеснока пришлось мелко нарезать, растереть с солью. Он добавил лавровый лист в бульон, что тоже нарушало ритуал, как и морковь, и минуты через три приправил этим бульоном чеснок. Попробовал мясо, остался доволен, выловил его и сложил на лист фанеры (блюда не нашлось), нарезал, бросил в бульон галушки, в присутствии уже нескольких зрителей довел до кондиции, выловил. Разложил в эмалированные миски, которыми осчастливил их комендант, сверху мясо, отнес в комнату. Зелени букет рядом, соус чесночный в блюдце.

Еда эта по-своему тоже была совершенно кошмарной. Жир, кости, тесто. Но он ее очеловечивал. Точнее, ославянивал. Человек ко всему привыкает и все под себя приспосабливает.

Кроме того, была у него одна версия. Если он был прав, то один человек из сто одиннадцатой комнаты не мог не отреагировать на жижиг-галнаш. Землю, небо и способ приготовления хлеба и мяса не выбирают. Просто рождаются посреди этого.

На живца хотел сработать Славка. Это грубо и рисково. Это оттого, что он просто устал.

Когда Захарчук со Славкой вошли в комнату, у него все было готово.

— Перевод, что ли, получил? — спросил тезка.

— Он самый.

— Ты чего? — не одобрил Захарчук пирушку.

— Да тошно мне, хохол. Мяса захотелось.

— Ты бы лучше ему сала выставил.

— А то у него нет.

И вправду. Сало тайное имелось.

— Слав? Мы и вина, и водки… — просунулась в дверь голова.

— А шли бы вы, — распорядился Захарчук за хозяина застолья, потом, немного поколебавшись, полез за салом.

— Давай-ка, Славка, водки купи и воды минеральной. А водки хорошей. Не оплошай. — И Старик выдал сотенную тезке.

Все бы обошлось, но неожиданное гостеприимство проявил не кто иной, как Захарчук.

— Зайди, Славка, в поселковую управу, в семнадцатый кабинет. Попроси Кечменева. Скажи, очень прошу зайти.

— Кто это?

— Человек один хороший. Помог мне. Работает здесь недавно, а помог.

— Начальник?

— Вроде того.

Захарчук решил использовать ситуацию на все сто. Немного помялся и выдал Славке еще двадцать рублей на шпроты. Почему на шпроты, ему одному ведомо.

Мужик этот из сто одиннадцатой интерес к застолью проявил скромный, и по глазам его сонным Славка решил, что здесь все чисто. Ни грамма любопытства и ностальгии.

Долго ждать не пришлось. Господин Кечменев оказался парнем запростецким и строгим одновременно. Вначале посидел, посмотрел на стол, на сотрапезников. С собой он принес бутылку коньяку, отличавшегося невзрачной этикеткой, но добротного.

Выпили по полстакана и стали есть. Захарчук поступил просто — бульона налил в тарелку, в чеснок макнул хлеб. Славка потащил на себя мясо, один кусок, потом другой, вспомнил, что есть у них кетчуп, напустил его в тарелку немерено. Бульон тем временем остывал.

Старик ел так, как положено.

Тот, кто был Мишей Кечменевым, тоже наконец приступил к трапезе. Выпили по второй, и Старик попробовал коньяка, мягкого и лукавого. Как и его хозяин.

— Откуда ты, брат? — спросил его Кечменев позже.

— Из Лиетувы.

— И родился там?

— И родился.

— А каков он, литовский язык?

— Красивый.

— А на других говоришь?

— Откуда? Английский со словарем.

К полуночи доели все чисто. Славка еще бегал за водкой. Только шпроты не пошли. Захарчук смотрел на них недоуменно и ласково.

— Куда ты потом, Славка? — спросил Кечменев.

— Родственника отыскал в Чудове.

— В Чудове… — печально пропел он, — там же холодно.

— Я же родился у моря.

— А жена у тебя откуда была?

— Оттуда же и была.

— Из Чудова?

— Из Паланги. А у тебя?

— Да я бобыль, Славка.

— Мы как братья.

— Два брата, Филимонов, — сказал неизвестно зачем Кечменев.

— Старков я, Старков.

— Два Брата, Филимонов, Коби, Шелковская…

— Шелковская?

— Ну да.

— Да не был я в тех краях.

— А жижиг-галнаш откуда умеешь готовить? Бабушка научила?

— Кого? — Старков начал неотвратимо трезветь, понимая, что ел-то Кечменев, как чеченец. А потом бульоном теплым запил из чашки.

— Дурак ты, парень. Морковь зря положил. И уезжай отсюда. Поскорей.

— Спасибо на добром слове. Ну, пока.