О. Пинто - Охотник за шпионами Страница 30

Случай, о котором я собираюсь сейчас рассказать, касается не меня, но в его достоверности можно не сомневаться — его главным действующим лицом был мой товарищ, агент французского Второго бюро[12]. Он рассказал мне об этом случае не для того, чтобы похвастаться своими способностями — это не в его стиле, да и я достаточно много слышал о его заслугах. Более двадцати пяти лет я держал в тайне его рассказ, но теперь он умер, и я могу сообщить вам об этом случае, являющемся для меня блестящим примером (о котором Ги де Мопассан, этот мастер иронии, рассказал бы не задумываясь) той ситуации, при которой невозможно избежать проявления личных чувств.

Через несколько лет после окончания первой мировой войны я по одному делу приехал в Париж. Второе бюро, которое было тесно связано с нашей разведкой, предложило мне услуги одного из своих лучших агентов. Я назову его здесь Анри Дюпоном. (Многие его родственники, в том числе жена, еще живы, и мне бы не хотелось раскрывать его настоящую фамилию.) Мы знали друг друга по работе в первую мировую войну, так как время от времени меня прикомандировывали ко Второму бюро, а теперь стали добрыми друзьями. Мы решили отпраздновать успешное окончание одного трудного дела, заказав самый лучший обед, который можно было получить в Париже, славившемся великолепной кухней.

Да, это был замечательный обед. И вот мы с сигарами в зубах откидываемся на стульях и оценивающе покатываем в бокалах последние капли великолепного бренди. Оба мы в том удивительно приятном настроении, которое способны создать только изысканная пища и тонкие вина. Мы не пьяны, о нет, до этого далеко! Но жизнь кажется легкой, прекрасной, люди — добрыми и хорошими, и хочется говорить, говорить…

Мы окунулись в воспоминания, обсуждая случаи, свидетелями или участниками которых были когда-то оба или каждый в отдельности. Под покровом времени исчезли все неудачи и страдания, и теперь все прошлые дела казались нам чрезвычайно успешными, даже блестящими. Разговор перешел к неудачам, и мы, не жалея себя, рассказывали о своих слабостях. Затем мы заговорили о нелегких решениях, о случаях, когда приходилось блуждать в потемках и в конце концов оказываться в тупике. Я рассказал Анри, как однажды не смог найти доказательств виновности подозреваемого и вынужден был отпустить его на свободу, хотя не сомневался, что он был шпионом.

Когда я замолчал, наступила тишина. Анри задумчиво, невидящим взглядом смотрел в свой бокал. Я попросил официанта наполнить наши бокалы и легонько толкнул друга.

— Скажи, Анри, а тебе приходилось принимать трудные решения? Неужели в твоей работе не было неудач и ты всегда легко раскрывал шпионов?

Анри поднял на меня глаза, печально улыбнулся и так крепко сжал рюмку, что суставы его пальцев побелели. У меня мелькнула мысль, что мой вопрос оказался, видимо, бестактным. Анри тяжело вздохнул.

— Да, друг мой, ты коснулся самого больного места. Был у меня один случай, которым я не могу гордиться. Ночами я часто думаю о нем. Ты, наверное, знаешь: иногда за день так устаешь, что ночью уже не в состоянии контролировать свои мысли. Правда, я все-таки выполнил свой долг. Но почему это должно было случиться со мной? Неужели я никогда не забуду ее лица?

Он замолчал и сосредоточенно занялся сигарой.

— Расскажи, — неуверенно попросил я.

Он поднял голову и улыбнулся доброй грустной улыбкой.

— Пожалуй, я расскажу. Об этом не знает никто. Может быть, если я поделюсь с тобой, эта тайна перестанет тяготить меня,

Он замолчал, повертел в руках бокал с бренди, затем поднял его и неторопливо, смакуя, отпил глоток вина.

— Слушай, — начал Анри. — Это могло случиться с любым, в там числе и с тобой, но случилось со мной. Второе бюро послало меня по делам контрразведки в город N, и я пробыл там больше года. Ты помнишь этот лагерь? Работы там хватило бы для сотни офицеров, а нас было всего трое. Каждый день к нам поступали новые люди, и приходилось работать с раннего утра и до полуночи. А поток подозреваемых не иссякал, и мы не успевали допрашивать всю эту массу людей. Наша работа казалась бесконечной. С таким же успехом можно было бы решетом вычерпывать воду из прохудившейся лодки.

Через шесть месяцев после прибытия в N я имел право идти в отпуск, но совесть не позволяла мне оставить изнемогающих от работы товарищей. Я привык работать добросовестно, — а ты понимаешь, что это значит, — да и работа мне нравилась. Неделя шла за неделей, а я все откладывал отпуск, пока не прошел целый год работы в лагере. Пошел второй год, и тут я понял, что нервы у меня никуда не годятся. Я угрюмо и раздражительно разговаривал с товарищами, а что еще хуже — начал допускать ошибки на службе, с криком и бранью обрушиваясь иногда на людей, которых мне приходилось допрашивать. Я стал забывчив, действовал подчас нерешительно и поступал нелогично. Меня мучила бессонница, нервы были постоянно взвинчены. Но я продолжал работать, упрямо отказываясь поддаваться усталости. И вот однажды комендант отозвал меня в сторону и приказал немедленно ехать в отпуск. Неохотно, но в глубине души с благодарностью, я подчинился.

Я так устал, что не хотел ехать в слишком шумный и веселый Париж, а решил отдохнуть в Л. — небольшом городишке, почти деревне, километрах в тридцати от лагеря. Это было тихое, спокойное местечко, казалось, совсем нетронутое войной. В ту же ночь слуга упаковал мои вещи, и утром, после завтрака, я уехал.

В Л. настроение у меня сразу поднялось. Улицы здесь неровные, узкие, а дома старинные, необычной архитектуры, но очень милые. Небольшая речушка петлей огибала город, который уютным гнездышком расположился в ее излучине. Ярко светило солнце, пели птицы. Пожалуй, уже больше года я не чувствовал себя так по-мальчишески легко и свободно. Комнату я снял в недорогой гостинице, надеясь, что там ничто не будет напоминать мне о войне и работе. На две недели необходимо забыть обо всем и только отдыхать.

В гостинице было очень чисто, а слуги оказались на редкость приятными и внимательными. Перед обедом я сидел на террасе и не торопясь потягивал слабенькое местное вино. Ярко светило солнце, сверкая в реке, которая мирно текла сразу же за садом. Потому ли, что я наконец был в отпуске, но жизнь казалась мне прекрасной и с каждым днем — все лучше и лучше. Настало время обеда, я направился в ресторан.

Там было немного народу. Непобедимая профессиональная привычка помимо воли заставила меня определить их занятие. В одном углу сидели два фермера, горячо обсуждая перспективы урожая. Пожилой человек, который, судя по его черному костюму и рассчитанным движениям, служил нотариусом, сидел один, сосредоточив внимание на еде. Были тут еще одна-две пары, о которых нельзя было сказать ничего определенного, но вскоре я забыл о них, заглядевшись на девушку в голубой блузке, что сидела напротив меня. Она была молода и очень красива. Хотя девушка смотрела только к себе в тарелку, что-то подсказывало мне, что она смущена, как и я.

Ты, конечно, понимаешь, что целый год я не встречался с женщинами, и ни одна из подозреваемых, к счастью, не была так прекрасна, как эта девушка. Я был еще довольно молод, не женат, а настроение у меня было праздничное, светлое.

Словом, во время обеда я то и дело украдкой посматривал на свою прекрасную соседку. Поймав, наконец, ее взгляд, я поднял стакан, как бы произнося в ее честь тост, и она ответила застенчивой улыбкой, а лицо ее залилось ярким румянцем. В конце обеда я подозвал к себе пожилого официанта и послал его передать очаровательной девушке мое восхищение ею и просьбу, не позволит ли она мне пересесть за ее стол, Я с волнением наблюдал за ним, ожидая презрительного отказа и в то же время надеясь, что его не будет. Мои робкие надежды оправдались. Зардевшись, девушка кивнула официанту и улыбнулась. Я вскочил со стула и подошел к ней.

Вначале разговор не клеился. Но вскоре лед был сломан, и мы принялись весело болтать на разные темы. Ее звали Мари, она работала секретаршей в одной из парижских фирм, а сюда приехала в отпуск. Я спросил, почему она, такая очаровательная девушка, решила отдыхать в уединенном Л., где нет почти никаких развлечений. Она слегка пожала точеными плечами и улыбнулась. Париж, конечно, прекрасный город, но там очень шумно, беспокойно, слишком много веселящихся солдат и офицеров. Родители Мари жили в прифронтовой деревушке, так что отдыхать у них было невозможно. Поэтому она решила провести отпуск с подругой в Л., который им рекомендовали как чудесное место для тихого, спокойного отдыха. В последний момент ее подруга по семейным обстоятельствам не смогла поехать. И вот она отправилась в путь одна и прибыла сюда сегодня утром.

Ее объяснение, — продолжал Анри, — заставило меня сказать что-нибудь о себе. Я сказал ей, что работаю в крупном французском телеграфном агентстве. Это было действительно так, потому что, как ты помнишь, во время войны многие наши контрразведчики при выполнении секретных заданий официально числились на службе в телеграфных агентствах. Мне тоже надоела столичная суета, и я решил провести отпуск в спокойной обстановке. Теперь, с улыбкой добавил я, мой отпуск будет, пожалуй, не таким спокойным, как я думал. Румянец еще ярче запылал на ее щеках, а глаза кокетливо сверкнули.