Норман Льюис - Сицилийский специалист Страница 37

Однако и тут ему помогло его исключительное, легендарное везение. Накануне падения Гаваны в порт вошел «Гольфо-ди-Поликастро», доставивший для него из Неаполя партию героина в невиданном для западного полушария количестве. Спине удалось закупить в Турции девяносто процентов всего произведенного за год опиума и, минуя традиционного французского посредника и лабораторию в Марселе, подвергнуть его переработке в старом автобусном гараже в пригороде Палермо — Порта-Нуова. Привезенные «Гольфо-ди-Поликастро» двести пятьдесят килограммов героина стоили около 130 миллионов долларов; они находились в семи обыкновенных крепких фибровых чемоданах, охранявшихся старшим помощником капитана, и означали, что пять миллионов человек смогут ненадолго забыть о боли, отчаянии, голоде, вожделении, одиночестве и страхе.

На рассвете, когда Спина поднимался на борт парохода в сопровождении директора таможни, трусившего вслед за ним по трапу, из восточных предместий отчетливо доносилась ружейная стрельба: последние остатки правительственных войск, прежде чем бросить оружие и разбежаться по домам, нервно и беспорядочно палили по любому движущемуся предмету. Спина выпил чашку кофе со старшим помощником, который приходился ему дальним родственником, поблагодарил его, забрал чемоданы и с помощью начальника таможни и нескольких матросов перенес их в свой «кадиллак», который ждал на пристани.

В это ласковое тропическое утро, наполненное громыханием лебедок, криками чаек, летавших над отбросами с судов, перезвоном церковных колоколов и приближавшейся стрельбой, для Спины наступал конец целой эпохи. Мысленно он представлял себе директора таможни в тюрьме на острове Пинос. Накануне он позвонил начальнику тюрьмы и договорился о переводе Боначеа Леона в отделение для политических заключенных с тем, что все его документы будут переписаны на имя узника, содержавшегося в тюрьме без суда и следствия по весьма неопределенному обвинению в том, что он представляет опасность для режима, которому, впрочем, суждено было вот-вот рухнуть. За это начальнику тюрьмы были обещаны гостеприимство и деньги в Майами, но какое-то шестое чувство подсказывало Спине, что вряд ли этот человек с репутацией жестокого тюремщика доживет до награды.

Проходили недели, и все шло своим чередом. Желающая веселиться во что бы то ни стало Гавана устраивала одно празднество за другим. Спина, как и все, ходил по улицам, размахивая флажком, когда его всовывали ему в руки, и неизменно проявлял готовность остановиться и обнять любого встретившегося ему бородатого молодого солдата. Ему оставалось лишь наслаждаться жизнью и выжидать, поскольку новое правительство, на первый взгляд такое беспечное, оказалось на удивление умелым, когда дело коснулось введения контроля в портах и на аэродромах; отправку героина в Соединенные Штаты пришлось приостановить, пока не будут выработаны новые методы и средства борьбы с системой. Почти все, с кем Спина был связан, находились в тюрьме, а некоторые уже были расстреляны в пересохшем рву у внутренней стены крепости Кабанья.

Целый месяц семь чемоданов стояли в сейфе в конторе Спины. Иностранцы, в отличие от кубинских граждан, никаким особым проверкам не подвергались, но инстинкт говорил Спине, что рано или поздно положение ухудшится — будут вскрыты банковские сейфы, произведены обыски и начнут допытываться, почему в стране остались богатые иностранцы без каких-либо определенных средств к существованию. Чтобы избежать внимания к своей персоне, он открыл небольшое дело по экспорту крокодиловой кожи для фиктивной фирмы в Соединенных Штатах.

Мысль о подходящем месте для хранения героина пришла Спине однажды вечером, когда он смотрел из окна своей конторы на кладбище Колумба. Это был настоящий небольшой городок, величественное гетто мертвых, где семьи богатых и сильных покоились в роскошных склепах, часто — миниатюрных копиях великолепных вилл, которые они занимали при жизни. В Гаване культ мертвых был почти так же развит, как в Египте при фараонах. Многие склепы были обставлены дорогой заграничной мебелью и оснащены телевизорами, а в некоторых имелись даже установки для кондиционирования воздуха и электрические лифты. Это кладбище не было безлюдным, как другие кладбища; на хорошо освещенных аллеях толпился народ, особенно в выходные дни и в праздники; возложив цветы на могилы, люди не спешили расходиться, считая кладбище приятным местом для вечерних прогулок.

На следующий день Спина посетил кладбище и обнаружил, что большинство склепов в хорошем состоянии, хотя попадались и такие, которые пришли в упадок и были явно заброшены. Он поговорил с главным смотрителем, который подтвердил, что, действительно, некоторые склепы не посещаются родственниками уже несколько десятилетий; трудность состоит в том, добавил он, что за них уплачено полностью и теперь ничего нельзя поделать, хоть они и портят общий вид. Конечно, администрация кладбища была бы рада, если бы заброшенные склепы перешли в другие руки и были приведены в порядок, а потому он охотно поможет Спине связаться с агентом по продаже. Вскоре в одном провинциальном городке Спина разыскал прикованную к постели старуху, которая унаследовала склеп от одного из своих дальних родственников, чьей фамилии она даже не помнила, и с радостью согласилась продать эту недвижимость. Сделка была совершена немедленно. Спина получил ключ, и вскоре владение было зарегистрировано в кладбищенской книге на имя Артура де Баеза. В склепе было захоронено восемь взрослых и одиннадцать детей, и за небольшую плату служители согласились вытащить гробы и перенести их в общую могилу. Спина не скупясь оплатил работы по ремонту склепа снаружи и внутри, и когда все было завершено, туда водворили три гроба с медными дощечками, на которых были выгравированы имена Луизы, Симона и Педро де Баез, и внесли героин, упакованный в ящики с надписью «Мебель». Спина провел несколько часов в склепе, переложил героин в гробы, а затем задвинул их в ниши, где еще недавно покоились останки родственников прежнего владельца.

Годы, превратившие Дона Винченте из американца среднего возраста в стареющего сицилийца, не пощадили и его голоса, так что, когда он позвонил, Спина с трудом узнал его. Навсегда исчез акцент, приобретенный в былые времена в Малберри-Бенд; казалось, его слабый, каркающий голос, прерываемый помехами на линии, вот-вот перейдет на родной диалект.

— У меня плохо с Виктором. Его в декабре избили.

— Боже мой, Вин. А я и не знал. Как это случилось?

— Он сцепился с бандой латиноамериканцев. Они били его кирками. Бедный парень провел два месяца в отделении интенсивной терапии. У него и сейчас металлическое крепление в челюсти.

— Madonna troia! Говоришь, латиноамериканцы?

— Да, именно. Клянусь памятью моей сестры, которая умерла девственницей… Спина терпеливо выслушал клятву об отмщении до конца.

— Что поделаешь, Вин! У них теперь своя организация. Поднимешь шум, они сожгут твой дом.

Внезапно Спина, человек от природы жизнерадостный, почувствовал себя старым, и ему стало грустно. С трудом верилось, что наступил день, когда у сицилийца, который когда-то наводил страх на все Восточное побережье, какие-то паршивые латиноамериканцы могли до полусмерти избить сына, и никто пальцем не пошевелил, чтобы его защитить или отомстить за него.

— А сейчас он у тебя? — спросил Спина.

— Он живет у Марка Ричардса — у Риччоне, помнишь того парня, которого ты мне прислал? И знаешь, почему я его там держу? Кто-то — неважно кто — нанял эту пуэрториканскую шпану, и когда они узнали, что Виктор выжил, то прислали письмо, что подождут, пока он выйдет из больницы. Мы решили, что ему безопаснее в городе, у Ричардсов, которые за ним ухаживают, чем с нами в лесу.

— Черт возьми! Какая ужасная история, Вин. Вот уж никогда не думал, что доживу до того дня, когда нами будет командовать свора иммигрантов.

— Я могу за себя постоять, Сальва, ты хорошо это знаешь, но Виком я не могу рисковать. Ему не только изуродовали лицо, но, главное, повредили мозги. Он говорит теперь, как восьмидесятилетний старик. И не может стоять — тут же валится. Первые две недели у его постели день и ночь дежурили сиделки и он лежал с капельницей, а в носу были трубки. Когда сняли повязки и разрешили мне на него посмотреть, я подумал, что произошла ошибка. «Вы уверены, что это мой сын?» — спросил я. Он только лепетал что-то бессвязное, Я плакал, как ребенок.

— Представляю себе, сколько ты выстрадал. Могу я чем-нибудь помочь, Вин?

— По правде сказать, можешь. Виктор живет пока у Ричардсов, но я нутром чувствую, что там все обстоит не слишком блестяще. Ричардс — замечательный парень, но жена у него несносная, и нельзя сказать, что она очень расположена к мальчику.

— А не пришлешь ли ты его ко мне на пару месяцев, Вин? Может, и Ричардс сумеет с ним приехать. Полежит Вик здесь на солнышке, ни о чем думать не будет, глядишь, и, наберется сил. Кроме того, я слышал, в этих краях не очень-то любят латиноамериканцев.