Джон Ле Карре - Шпион, выйди вон Страница 4

Вы хотели подешевле – подешевле и взяли.

– Возможно, все это так, – резко ответил Тэрсгуд. – Но я заплатил вам двадцать гиней, мой отец пользовался вашими услугами много лет, и я вправе рассчитывать на определенные гарантии. Вы написали здесь – можно, я прочитаю вам? – вы написали:"До травмы различные загранкомандировки исследовательского и коммерческого характера". Едва ли это проливает свет на то, чем конкретно занимался этот человек, не правда ли?

Не отрываясь от своей работы, мать кивнула.

– Ни в коем случае, – отозвалась она. Это первое. А теперь разрешите мне перейти…

– Не увлекайся, дорогой, – предупредила мать.

– Мне довелось узнать, что он поступил в Оксфорд в тридцать восьмом.

Почему не закончил? Что там произошло?

– Я вроде бы упоминал, что тогда у него наступил некоторый перерыв, – спустя целую вечность сказал мистер Стролл. – Но мне кажется, вы слишком молоды, чтобы это помнить.

– . Он не мог сидеть в тюрьме все это время, – сказала его мать после продолжительного молчания, так и не оторвавшись от шитья.

– Но где-то же он был, – угрюмо сказал Тэрсгуд, уставившись через гнущиеся под напором ветра деревья в сторону Ямы.

Все летние каникулы, без конца переезжая из одной семьи в другую, устав от бесконечных встреч и расставаний, Билл Роуч не переставал беспокоиться о Джиме, не переставал думать, болит ли у него спина, где он подрабатывает сейчас – ведь половины жалованья, что ему платят во время каникул, явно не хватает. Но больше всего его тревожило, останется ли Джим на следующий семестр: у Билла было какое-то безотчетное чувство, что Джим так плохо приспособлен к жизни, что в один прекрасный день может просто кануть в небытие; он боялся, что у Джима, как и у него самого, отсутствует какой-то внутренний стержень, который помогает выдержать любые невзгоды. Он снова и снова вспоминал обстоятельства их первой встречи, особенно вопрос, касающийся дружбы, и приходил в ужас при мысли о том, что, как он не смог удержать от развода родителей, так и Джиму он окажется не нужен, большей частью из-за несоответствия в возрасте. И поэтому новый учитель конечно же съехал и теперь ищет товарища в других школах, высматривая его в толпе своими тусклыми глазами. Еще Билл вообразил, что Джим, опять же подобно ему самому, был когда-то к кому-то сильно привязан, а потом потерял этого человека и теперь мучается в поисках замены. Но на этом домыслы Билла заходили в тупик: он не имел представления о том, как взрослые любят друг Друга.

Практически он мало что мог сделать для Джима. Он справился в медицинской книге, а затем стал донимать свою мать расспросами о горбунах. А еще он ужасно хотел, но никак не мог отважиться украсть бутылку водки у своего отца и привезти ее в Тэрсгуд в качестве небольшого подхалимажа. И когда наконец шофер матери высадил его у осточертевшего школьного крыльца, Роуч, не задержавшись даже, чтобы попрощаться, ринулся во весь опор к Яме, и там, к его невыразимой радости, на том же месте, на самом дне, стоял Джимов фургон. Он был чуть грязнее, чем раньше, с клочком вскопанной земли рядом, наверное для овощей на зиму. И Джим, сидя на ступеньке, улыбался ему во весь рот, будто заранее знал, что Билл сейчас появится у края Ямы, и приготовился поприветствовать его этой улыбкой.

В этом семестре Придо придумал прозвище для Роуча. Он стал звать его Слоном вместо Билла, хотя не мог этого никак мотивировать. Роуч, как это обычно бывает с детьми при крещении, был неспособен что-либо возразить.

Взамен этого Билл утвердил себя в роли опекуна Джима. Регент-опекун – так он определил для себя эту должность; что-то вроде замены усопшему другу Джима, если таковой вообще существовал когда-либо.

Глава 2

В отличие от Джима Придо, мистер Джордж Смайли не был должным образом экипирован для прогулок под дождем, тем более в глухую ночь. Это был натуральный Билл Роуч, только взрослый. Маленький и толстый, в лучшем случае средних лет, он выглядел как один из тех лондонских кротких, которые явно не наследуют землю[2]. Несмотря на короткие ноги, его походка была весьма проворной; платье дорогое, но сидело плохо, и к тому же насквозь промокло. Его пальто, напоминавшее пальто неухоженного вдовца, было сшито из той рыхлой черной ткани, которая словно специально создана для того, чтобы впитывать побольше влаги. То ли рукава были слишком длинны, а может, руки слишком коротки, но, как и у Роуча, когда он надевал свой макинтош, пальцы Смайли едва выглядывали из-под манжет. Чтобы выглядеть солиднее, он не носил шляпу, справедливо полагая, что шляпы придают нелепый вид. «Как стеганый чехольчик для вареного яйца», – заметила его красавица жена незадолго перед тем, как в очередной раз уйти от него, и ее критика, как это часто бывало, возымела действие. Вот почему дождь сейчас оставлял обильные потеки на стеклах его очков, заставляя то наклонять, то, наоборот, откидывать назад голову, когда он скорым шагом пробирался по мостовой вдоль почерневших арок вокзала Виктория. Смайли ехал на запад, в свой укромный уголок в Челси, где он жил. Его походка почему-то была не совсем уверенной, и если бы Джим Придо вдруг возник из тени и стал допытываться, почему его не подвез кто-нибудь из друзей, он, скорее всего, ответил бы, что предпочитает сам расплачиваться за такси…

«Что за трепло этот Родди, – пробормотал Смайли, в то время как новая порция воды хлынула на его полные щеки и затем стекла струйками за ворот промокшей рубашки, – Почему я не поднялся и не ушел?»

Джордж еще раз с сожалением вспомнил о причинах своих страданий и с бесстрастием, являющимся неотъемлемой частью его смиренной натуры, пришел к выводу, что он сам во всем виноват.

День выдался тяжелым с самого начала. Смайли встал слишком поздно, из-за того что накануне слишком долго работал. Эта привычка как-то укоренилась в нем с тех пор, как в прошлом году он вышел на пенсию.

Обнаружив утром, что запас кофе у него иссяк, он зашел в бакалейную лавку и стоял в очереди до тех пор, пока у него не иссяк всякий запас терпения.

Затем он решил не унижаться стоянием в хвосте и приступил к улаживанию собственных дел. Уведомление из банка, которое он получил вместе с утренней почтой, ставило его в известность о том, что жена оттяпала у него львиную долю пенсии за этот месяц: ну и ладно, решил он, надо что-нибудь продать.

Такая реакция была не совсем разумной, потому что он был достаточно обеспечен, и скромный городской банк, ответственный за его пенсию, выплачивал деньги без задержек. Тем не менее он завернул раннее издание Гриммельсхаузена – небольшое сокровище, оставшееся у него со времен Оксфорда, – и, надувшись, отправился в книжный магазин Хейвуд-Хилл на Керзон-стрит, где он время от времени заключал дружеские сделки с хозяином. По пути его раздражение еще больше усилилось, и он позвонил из телефона-автомата своему адвокату, чтобы договориться о встрече.

– Джордж, разве можно так грубо поступать? Никто не разводится с Энн.

Пошли ей цветы и приходи на обед.

Этот совет приободрил его. В слегка приподнятом настроении он зашагал к Хейвуд-Хиллу, чтобы попасть прямо в объятия Родди Мартиндейла, вышедшего от Трампера, где он привык стричься каждую неделю.

У Мартиндейла не было никаких оснований рассчитывать на то, что Смайли станет вести с ним задушевные беседы на профессиональные или житейские темы.

Он занимал удобную должность в Министерстве иностранных дел, и вся его работа состояла в организации обедов для высоких гостей, которых, кроме Родди, больше никто не стал бы принимать. Это был неугомонный холостяк с гривой седеющих волос, обладающий особой подвижностью, характерной для полных людей. Он любил носить неброские костюмы с цветком в петлице и, по некоторым слухам, был вхож в те кабинеты Уайтхолла, где делается большая политика. Несколько лет назад он был видным деятелем рабочей группы по координации разведки, пока эту структуру не упразднили. Во время войны ему, как имеющему определенные математические способности, часто приходилось касаться секретных сфер, а один раз он даже работал с самим Джоном Лэнсбери в одной кодовой операции Цирка и теперь любил напоминать об этом при каждом удобном случае. Но война, о чем время от времени приходилось вспоминать Смайли, закончилась тридцать лет назад.

– Привет, Родди, – сказал Смайли. – Рад тебя видеть.

Мартиндейл разговаривал не иначе как в доверительной великосветской манере, причем довольно громко, привлекая внимание окружающих, и это часто заставляло Смайли при случайной встрече с ним за границей срочно выписываться из отеля и переезжать в другой.

– Мой дорогой мальчик, неужели я вижу самого маэстро! Я слышал, тебя упрятали к монахам в Сент-Галлен или еще куда-то и ты корпел там над манускриптами! Ну-ну, не отпирайся. Я хочу знать все, чем ты занимаешься, все, до последней капли. У тебя все в порядке? Ты по-прежнему любишь Англию?