Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга Страница 40

Между тем мои дочки подрастали. И вот однажды Кристабель поразила меня до глубины души. «Сколько лет ты и другие женщины просите дать вам право голоса? – спросила она и добавила: – Лично я просто собираюсь взять его сама». И с того дня я живу под двумя девизами. Один остался прежним: «Дайте женщинам избирательное право!» А второй: «Лично я собираюсь взять его сама!»

Кто-то выкрикнул:

– Так сделай это!

И по залу пронеслась новая волна аплодисментов и одобрительных возгласов. У Шарлотты все поплыло перед глазами. Подобно Алисе из сказки, она словно прошла сквозь зеркало и попала в мир, где ничто не было тем, чем казалось на первый взгляд. Газеты много писали о суфражистках, но никогда не упоминали про закон «О бедности», о тринадцатилетних матерях (неужто такое вообще возможно?) или о маленьких девочках, страдающих от бронхита в работных домах. Шарлотта, вероятно, и не поверила бы во все это, если бы перед глазами не стоял живой пример Энни, вполне достойной девушки из Норфолка, каких много, вынужденной спать на лондонской мостовой, после того как ей сломал жизнь мужчина. Что значили несколько разбитых витрин магазинов в сравнении с подобными ужасами?

– Сколько лет мы терпели, прежде чем запалить факел воинствующего суфражизма? Мы уже исчерпали все остальные возможности, и за многие годы напряженной работы и самопожертвования хорошо усвоили, что правительство никогда не пойдет на уступки закону и справедливости. Его можно только вынудить уступить, если оно поймет, что нет другого выхода. Поэтому нам необходимо дестабилизировать все аспекты жизни английского общества. Мы должны показать, что законы в Англии не действуют, а ее правосудие давно превратилось в фарс. Нам нужно дискредитировать правительство этой страны в глазах народов всего мира. Надо нанести урон престижу английского спорта и бизнеса, крушить материальные ценности, деморализовать так называемый высший свет, пристыдить церковников, нарушить весь устоявшийся веками порядок жизни! Мы должны развязать партизанскую войну, чтобы однажды сам английский народ потерял терпение и обратился к властям с призывом: «Мы хотим, чтобы этому положили конец. И если для этого необходимо предоставить женщинам Англии право голоса, пусть они его получат». И вот тогда мы погасим факел войны.

Один из крупнейших американских политиков, Патрик Генри, так сформулировал причины, чтобы начать революцию и войну за независимость от Англии: «Мы подавали петиции, мы протестовали, мы умоляли, мы падали ниц к подножию королевского трона, но все было напрасно. Теперь настала пора сражаться – повторяю, сэр, мы должны сражаться». Как видите, Патрик Генри считал убийство людей допустимым способом, чтобы добиться политической свободы для мужчин. Мы, суфражистки, никогда не допускали и не допустим такого. Наоборот, движущей силой воинствующего суфражизма является глубочайшее и подлинное уважение к человеческой жизни.

Именно придерживаясь этого принципа, вели свою войну наши женщины в течение последнего года. Тридцать первого января были облиты кислотой несколько полей для гольфа. Седьмого и восьмого февраля перерезаны телеграфные и телефонные провода, в результате чего почти на сутки прервалась связь между Лондоном и Глазго. В том же месяце разбиты витрины ряда фешенебельных мужских клубов столицы и стекла в теплицах для разведения орхидей в Кью, что привело к гибели от холода нескольких ценных растений. Выставочный зал королевских драгоценностей в Тауэре подвергся атаке, в ходе которой также были разбиты демонстрационные витрины. Восемнадцатого февраля была частично разрушена новая загородная резиденция, которую строит для себя в Уолтон-он-зе-Хилл мистер Ллойд Джордж, причем взрыв бомбы там мы осуществили рано утром задолго по появления на стройплощадке рабочих.

Все это привело к тому, что тысячи наших соратниц были брошены в тюрьмы, где перенесли неисчислимые страдания и вышли на свободу больными и обессиленными физически, но не утратившими силы духа. Имей женщины в нашем обществе равные права, ни одна из них не считалась бы преступницей, поскольку все они искренне верили, что благополучие нации требует действий, которые они совершили, и жертв, на которые пошли. Они считают, что жуткое зло, укоренившееся в основе нашей цивилизации, не может быть уничтожено без предоставления права голоса женщинам. И у властей есть способ прекратить нашу борьбу, положить конец отчаянным мерам агитации, но он заключается не в том, чтобы чинить над нами расправу!

– Верно! – поддержал ее кто-то из зала.

– Он не в том, чтобы сажать нас за решетку!

И вся аудитория дружно выкрикнула:

– Нет!

– Он лишь в том, чтобы принять наконец давно назревшие решения!

– Да!

Шарлотта поймала себя на том, что кричит вместе с остальными. Миниатюрная женщина на сцене словно излучала праведный гнев. Ее глаза сверкали, кулачки были сжаты, подбородок гордо вздернут вверх, а голос то гремел, то срывался от переполнявших ее эмоций.

– Жар страданий, пожирающий наших сестер в застенках, опаляет всех нас. Мы страдаем вместе с ними, мы разделяем их скорбь, но мы по достоинству оценим их жертвы, когда победим. Пламя нашей борьбы разбудит многих из тех, кто еще благостно дремлет. «Поднимайтесь!» – и они встанут в наши ряды, не желая больше терпеть произвол. Оно поможет обрести способность говорить тем, кто был до сих пор нем, и они понесут дальше в народ слово нашей правды. И сияние этого пламени будет видно издалека. Оно осветит путь всем страдающим от угнетения и вселит в их сердца новую надежду. Потому что воодушевление, овладевшее нами, современными женщинами, невозможно задавить. Это сильнее любой тирании, жестокости и насилия. Это – сильнее – даже – самой – смерти!

Позднее в тот же день Лидией стали овладевать подозрения, вселявшие ужас.

Сразу после обеда она ушла в свою комнату, чтобы прилечь. И не могла думать ни о ком, кроме Максима. Она признавалась себе, что все еще легко подпадает под магнетизм его личности – глупо отрицать это. Но теперь и она не была уже прежней беспомощной девочкой. У нее выработался собственный характер. И ее переполняла решимость не терять контроля над собой, не позволить Максиму разрушить ту спокойную и размеренную жизнь, которую она так старательно для себя построила.

Ей приходили на ум вопросы, которые она так ему и не задала либо не получила вразумительных ответов. Что он делает в Лондоне? Как зарабатывает на жизнь? Каким образом узнал, где найти ее?

Притчарду он назвал вымышленное имя. И понятно: он опасался, что она его на порог не пустит. Только сейчас до нее дошло, почему сочетание «Константин Дмитриевич Левин» показалось ей знакомым – так звали героя «Анны Карениной», той самой книги, которую она покупала при их первой встрече. Псевдоним с двойным дном, лукавый символ, пробуждавший смутные воспоминания, как вкус любимой в детстве еды. Они ведь много спорили об этом романе. «Он потрясающе правдив», – настаивала Лидия, знавшая, что такое необузданная страсть, проснувшаяся в душе респектабельной женщины из высшего общества. Лидия сама чувствовала себя Анной. «Но ведь в действительности книга не об Анне, – возражал Максим. – Она о Левине и его исканиях ответа на вопрос: “Как мне жить?”». По мнению Толстого, он должен был сердцем понять, что для него правильно. А Максим видел в этом только пустопорожнее морализаторство – намеренно оторванное от исторического, экономического и психологического контекста, – которое и привело к полной некомпетентности и деградации российского правящего класса. Он говорил об этом в тот вечер, когда они ели соленые грибы, а она впервые попробовала водку. На ней было бирюзовое платье, от чего ее серые глаза стали почти голубыми. Максим начал целовать ей пальцы на ногах, а потом…

Да, это был ловкий ход – напомнить ей обо всем одним только именем.

Интересно, он в Лондоне уже давно или приехал ненадолго, чтобы встретиться с Алексом? Неужели нужно добиваться приема у русского адмирала в Лондоне, чтобы просить об освобождении из тюрьмы простого матроса в России? Лидия лишь теперь заподозрила, что Максим и здесь с ней лукавил. В конце концов, он оставался анархистом. Но если в 1895 году был противником насилия, то, кто знает, в какую сторону могли измениться его взгляды теперь?

«Если бы Стивен узнал, что я сообщила анархисту, где найти Алекса…»

Эта мысль не давала ей покоя за чаем. Она мучила ее, пока горничная делала ей прическу, из-за чего работа шла кое-как, и в итоге волосы лежали ужасно. И за ужином она была сама не своя, наверняка показавшись излишне чопорной маркизе Куортской, мистеру Чемберлену и молодому человеку по имени Фредди, постоянно высказывавшему вслух надежду, что в недомогании Шарлотты нет ничего серьезного.

Ей вспомнился порез на руке Максима, заставивший его вскрикнуть от боли, когда она случайно сжала ему пальцы. Рану Лидия видела лишь мельком, но она показалась достаточно серьезной, чтобы на нее наложили швы.