Семен Лопато - Искушение и разгром Страница 45

— Она такая же, как ты?

Она быстро кивнула.

— Угу. Только сиськи поменьше.

Мгновенно посерьезнев, она открыто посмотрела на него:

— На самом-то деле нет, не совсем такая. Я на папу похожа, а сестра, понимаешь, она мамина дочка. Она всегда к маме прибегала, вечно они о чем-то шушукаются. Может, и хорошо, что она сейчас с ней. — Она, словно вспомнив что-то, быстро посмотрела на него. — Я где-то читала, что бывает только два типа женщин — те, что спят в ночной рубашке, и те, что спят без ночной рубашки. Танька, она всегда в ночнушке, а на меня мать вечно орала: «Чего ты голая спишь». — Она быстро, словно спеша предупредить что-то, посмотрела на него. — Танька — она вообще молодец, то есть, конечно, потусоваться, погулять любит, но она нормальная. То есть с мальчиками, конечно, гуляла, но по-настоящему только в восемнадцать лет стала, она вообще из всего класса последней трахнулась, она и еще там одна ее подружка.

— А остальные?

Она махнула рукой.

— Остальные вообще лет с пятнадцати некоторые. То есть к десятому классу нетрахнутых точно не осталось. Ну, это как везде. — Она, внезапно вспомнив, оживившись, хихикнула: — Как-то мы еще дома сидели, отец что-то там в комнате тусовался, ну он там из окна на улицу смотрит, вдруг говорит: вон последняя во дворе целка пошла. Мы с сестрой как услышали, прям специально к окну кинулись, посмотреть, кто это такая. А это Танька Климова, ее еще в шестом классе трахали все кому не лень. Мы с сестрой прям охренели тогда. Сестра мне шепотом говорит: «Ну папа дает…» — Она покрутила головой. — Я отца люблю, я даже словами сказать не могу, как я его люблю. Для меня отец — это все. Меня саму можно ругать, что угодно говорить можно, мне насрать, но если кто отца тронет, я просто с катушек съезжаю, я не знаю, что со мной делается, я за отца убить могу. Как-то еще мы на прошлой работе сидели, я стала хвалиться, какой у меня папа классный, один мужик чего-то там пошутил, сказал что-то про него не то, я на него с кулаками налетела, меня трое мужиков оттаскивали от него. Хорошо, оттащили, я б его и вправду убила тогда. — Она открыто повернулась к нему. — Я в последний год, как вместе жили, отца с матерью дома почти не видела, отец с бригадой сутками калымил, а мать вечно в ночную смену выходила, мне только записки писала. Классные такие, я их все откладывала, я их всегда с собой ношу. Сейчас, погоди. — Быстро порывшись в своей огромной сумке и раскрыв потрепанный листок бумаги, она заблестевшими глазами просветленно посмотрела на него. — Вот, послушай. «Дорогая Золушка. Суп на плите, мясо в духовке. Я в смене, вечером не жди, буду поздно. Намели мешок муки, посади пять розовых кустов, познай самое себя, Кузьку не щекоти, а то опять оцарапает, отца и Кузьку накорми. Утром не убегай, я по тебе соскучилась. Мама», — прочитав это каким-то взлетевшим от нежности голосом, со старательным выражением, как дети читают новогоднее стихотворение, она, блестя глазами, почти с гордостью посмотрела на него. — Классно, правда? Мать сейчас все время пишет, к себе зовет, а я не еду. — Она, переживая, покрутила головой. — То есть я хочу, и ее, и сестру хочу увидеть, но если переехать, это все. Это будет п…ц с работой. В Донецке точно работы не найду, там никаких анимационных студий нет, я узнавала, а здесь все-таки еще что-то может быть, какая-то надежда есть, мне осенью в одном месте работу обещали, когда проект начнется, они будут заново людей набирать. Для французов делать что-то. Я без работы не могу, я на этом складе уже затрахалась, просто деньги нужны, а так бы я там и минуты не просидела. Мы недавно с девчонками собирались, с кем вместе на студии работали — они тоже сейчас работают — одна продавщицей, другая в химчистке стирает, я-то ладно, всех веселила, говорила, мол, все нормально, все еще будет классно, а они-то обе просто плакали, вспоминали, как там работать здорово было. По-настоящему ревели, я их валерьянкой отпаивала, честное слово.

Встревожено слушая ее, он быстро посмотрел на нее:

— А ты уверена, что правильно искала? Это ж надо брать телефонный справочник и…

Она, не дослушав, кивнула:

— Да я все это делала, но это бесполезно, сейчас либо работы нет, либо платят столько, что и на сигареты не хватит. Я все эти фирмы знаю, их же не так много на самом деле. — Она махнула рукой. — Ладно, прорвемся. Может, осенью и вправду что-то будет.

— А ты дотерпишь до осени?

Она передернула плечами.

— Ну а что мне теперь, стреляться, что ли? Дотерплю, наверно. — Мгновенно переменившись, она с быстрой улыбкой посмотрела на него. — Что делать, кому легко? — Отбросив рукой волосы, она откинулась к спинке скамейки. Шевельнувшись и глядя в сторону площади, она качнула большой, полноватой ногой в туфле.

Мгновенно забыв обо всем, что было, как будто схваченный за сердце сиянием этой белой полноты, он секунду смотрел на ее молочно круглящиеся икры и ступни.

— Ноги у тебя красивые.

Она быстро спрятала глаза:

— Угу. Сорок первого размера. Туфли себе нормальные не могу купить. Затрахалась уже разнашивать их все.

Он озабоченно кивнул на ее туфли:

— А эти как?

Она беспечно дернула носком туфли:

— Эти разносила вроде. Можно носить, если недолго. — Она открыто-огорченно покрутила головой. — Такие, чтоб на каждый день, я так и не нашла себе. — Внезапно вспыхнув улыбкой, она задорно заблестевшими глазами быстро-увлеченно взглянула на него. — Сестрица моя, сволочь мелкая, пока вместе жили, все мои туфли задаром получала. У нее размер как у меня, а ступня узкая, я себе туфли куплю, пару дней промучаюсь, она примеряет — ей как влитые, меня прям жаба душила, глядя. Сейчас сестры нет, Патрикеева, сука, на ее место заступила. Я себе туфли купила, классные, каблук двенадцать сантиметров, увидела — отойти не могла, всю жизнь о таких мечтала — ну, ясное дело, на размер меньше, ладно, думаю, какие б ни были, куплю, умру, а разношу, домой пришла, полчаса проносила, чувствую, все, п…ц, умираю, Патрикеева пришла, померила, говорит: «Они мне как тапочки». Ну, отдала ей. — Она на секунду согнулась в беззвучном смехе. — А она их день проносила — они красящие оказались, все колготки ей желтыми сделали. Она мне утром на работу звонит: «Ты мне что, сволочь рыжая, подсунула?» Я говорю: «Ну отдавай». Она говорит: «Хрен. Я их на босу ногу носить буду, пусть лучше ноги красят». Правда, она мне денег за них до сих пор не отдала, я ее тут за одно это убить хотела, ну да ладно, пусть живет пока. — Она весело посмотрела на него. — Все фигня, главное — маневры.

Секунду он смотрел на нее. Словно приподнятый какой-то силой, видя ее смеющиеся глаза, вдруг как-то разом накоротко соединившись чувствами с ней, он безотчетно двинулся к ней:

— Я с тобой говорю, как будто несусь где-то. Даже слов не разбираю, хорошо, но ничего объяснить не могу. Никогда такого не было, какое-то ощущение полета.

Она с быстрым смехом провела ладонью по его лопаткам:

— У тебя крылышки там не режутся еще?

— Не знаю. А чувствуется что-нибудь?

Она, кивнув, хихикнула:

— По-моему, что-то уже есть.

Он, снова подавшись к ней, восхищенно взглянул на нее:

— Я таких, как ты, не видел раньше. Я ведь со своей женой давно живу, ну, мы друзья, но горячего ничего нет уже, вроде бы и надо кого-то найти, но я, на свою беду, разборчив, у меня никогда не было случайных связей. Физически уже тяжело, но почему-то никто не нравится мне, утром на работу еду, вокруг смотрю — никого, так и живу все это время, черт его знает, что делать, не знаю. — Он невольно смущенно двинулся к ней. — Не с проститутками же общаться.

Задорно блеснув глазами, она весело вскинула на него взгляд:

— А почему ты думаешь, что я не проститутка?

— А ты проститутка?

— Нет.

На секунду осекшись, он с облегчением улыбнулся ей:

— Проститутки не работают на мебельных складах. И не встают на работу в семь утра.

Весело слушая его, она задорно дернула плечами:

— Проститутка за деньги, б…дь — за идею.

Не зная, что сказать, он растроганно посмотрел на нее:

— Ты красавица.

— Я знаю.

Снова с ощущением ненужности всех произносимых слов, чувствуя легкость соединения с ней, вдруг ощутив какой-то толчок, бросающий его навстречу ей, он открыто посмотрел на нее:

— Знаешь, у меня иногда бывают приступы любви ко всему человечеству. Я как-то всех сразу вижу и всех люблю. Не только тех, кого уважаю, или только женщин, а всех — и жуликов, и козлов, и всяких там придурков — всех. Потом, правда, проходит, но в какие-то секунды бывает. В жизни всякое приходится делать, но у меня как-то никогда не было врагов, чтобы их заиметь, все-таки надо кого-то ненавидеть, а у меня с этим трудно, я как-то так по-дурацки устроен, что всех понимаю. Поэтому, наверно, у меня ни к кому и злобы нет.

С беспечной улыбкой слушая его, она всезнающе-весело на мгновенье вскинула на него глаза: