Сергей Костин - Смерть белой мыши Страница 47

Я пошел на кухню.

— Знаешь, — сказал я Ольге, — человеку, который отменил со мной встречу, в итоге удалось освободиться. Он вечером улетает и просит подъехать к нему в Старый город к четырем. Извини, что так получается, но сама понимаешь — бизнес есть бизнес.

По мере того как я говорил все это, взгляд Ольги грустнел. Она посмотрела на электронные часы на микроволновке.

— Тогда рыбу оставим на ужин?

Это был тест. Настоящий вопрос был: «Но на ужин-то ты вернешься?»

— Давай! — бодро согласился я, прекрасно зная, насколько это маловероятно.

Ольга смела с кухонного стола все лишнее. Мне нравится — это, наверное, генетическое, — что русские охотно едят на кухне, даже с гостями, когда их немного. Все под рукой: кончилась выпивка — дозаправились из холодильника, чаю захотелось — только зажечь конфорку. Мне также нравится — даже если, как сейчас, горизонтальных намерений у меня никаких — это напряжение между разными полюсами: плюс и минус, ан и инь. Мне нравятся недосказанности и иносказания, когда произносятся одни слова, а смысл в них вкладывается совсем другой. Кто это говорил — опять Ницше? — что у настоящего мужчины два желания: опасность и игра. Поэтому он хочет женщину — как самую опасную игрушку.

Я вспомнил тех прохожих в Старом городе, чей разговор я невольно подслушал. Как он сказал? «Есть разница, нравится ли тебе та или иная женщина и трахнул бы ты ее или нет». Полностью согласен, полностью. Только вчера мне Ольга не очень-то и нравилась, а вот трахнуть ее я был готов. А сегодня наоборот: она мне нравится, но чисто дружески.

Так что с тех пор, как для меня отпала необходимость обольщать, мне с Ольгой стало легко. Это была легкость разговора с умным попутчиком в купе, которую усиливало притяжение магнитных полей. Наверное, еще и вино.

Ольга отпила глоток. Она, по своей привычке, говорила и параллельно грызла губу.

— Почему все так сложно?

— Что именно?

— Все, все сложно. Быть собой, не делать того, что противно, делать, что тебе хочется.

Я тоже задаю себе такие вопросы.

— Просто в армии и в тюрьме. Чем больше свободы, тем жить сложнее.

Ольга догрызла кусок кожи на губе и, откусив его, проглотила. Это называется самоедство?

— Ну, а ты вот доволен своей жизнью?

Я часто открываюсь перед чужими людьми. Так я компенсирую свое внутреннее отвращение ко лжи, из которой состоит моя жизнь, и к необходимости использовать других людей пусть не в эгоистических, но в собственных целях.

— Знаешь, если откровенно, я прожил ее напрасно. И с подозрением отношусь к тем, кто утверждает, что, будь у них такая возможность, они прожили бы новую жизнь точно так же. Мне кажется, не может быть людей, которые ни в чем бы не раскаивались. Со мной случалось и еще случается много хорошего, но из того, что я делал сам, я жалею очень о многом. Я бы свою жизнь второй раз прожил совершенно иначе.

— Ты знаешь, как?

Я знаю. Но для этого мне надо было родиться в другой стране. В свободной. И самому быть свободным от обязательств. Тогда бы, закончив школу, я дал себе лет пять на постижение этого мира. У меня есть один знакомый француз, Франсуа. Он именно так и сделал. Сразу после школы отправился путешествовать. Денег на кругосветный круиз у него не было, да он к этому и не стремился, и он просто начал с первого шага. (Это древние китайцы так говорили: «Путь в десять тысяч ли начинается с первого шага»), Франсуа поехал в Германию, устроился мойщиком посуды в одном кельнском ресторане и поработал там пару месяцев, пока не заработал на билет до Мюнхена. Там тоже мыл посуду в огромной пивной, пока не сумел перебраться в Вену. И так, короткими перебежками, за три года он добрался до Японии, пожив в паре десятков стран, поработав в сотне мест, познакомившись с сотнями людей и переспав с сотнями женщин всех размеров и цветов кожи. Потом он закончил университет, женился, завел троих детей и сегодня, в свои пятьдесят с лишним, жалеет только об одном — что не охватил Западное полушарие. Он, правда, побывал и в Штатах, и в Рио, но уже остепенившимся человеком, без ощущения, что весь мир лежит перед ним и все возможно. Я тоже объездил весь мир, и мое ощущение жизни — в силу профессии — наверняка было и есть гораздо острее, чем у Франсуа. Но я не мог, как он, пойти по любому ответвлению, которое предлагали ему обстоятельства. Дальше я хотел бы всего того, что у меня было и есть: семью с Ритой и двойняшками или семью с Джессикой, Бобби и Пэгги. Но жизни в свободном полете я не прожил и уже не проживу никогда.

Всего этого я Ольге не сказал — мы все же были едва знакомы.

— Для начала хорошо бы понять зачем, — усмехнулся я.

Что тоже было правдой.

— Ты используешь людей? — неожиданно спросила моя вчерашняя спасительница.

У этой Ольги был дар нажимать на болевые точки.

— Ты же сама в бизнесе, — уклончиво ответил я. — По большому счету, все мы стремимся хотя бы слегка друг друга поиметь. Ну, кроме друзей.

— Я не про бизнес.

Ольга взялась за бутылку, хотя ее бокал был еще наполовину полным. Волнуется. Я перехватил ее руку и долил нам обоим.

— Наверно, использую, — сказал я. Слово «наверно» было лишним. В случае Ольги уж точно.

Моя залетная бабочка вдруг повеселела. Я только потом пойму почему.

5

Двое полицейских в штатском подошли ко мне, едва я отпустил такси и вывернул из-за ратуши на площадь. Два здоровенных лысеющих дядечки за пятьдесят — я тому, что пониже, вплотную смотрел бы в шею. Они задали вопрос по-эстонски и, видя, что я не понимаю, перешли на английский:

— Простите, сэр, вы не могли бы показать нам ваш паспорт?

От паспорта на имя Диденко, от его водительских прав и двух кредитных карточек я еще не избавился. Вдруг бы мне пришлось ночевать у Ольги?

— А в чем проблема? — по-английски же спросил я.

Для меня проблема была в том, что в отделении, куда они меня сейчас отведут, хуже этих документов ничего и быть не могло.

— Для вас — никакой. Стандартная процедура.

По-английски дядечки говорили складно.

Стажировались в Англии?

— В первый раз у меня спрашивают документы на территории Европейского союза, — сказал я, выигрывая время. Я говорил спокойно — всегда нужно держаться уверенно до самого последнего момента. И даже потом.

— У нас чрезвычайные обстоятельства, — сказал тот, что повыше. Они оба уже были настороже.

Попробовать бежать? Я не успею сделать и десятка шагов, как меня схватят.

— Так стандартная процедура или чрезвычайные обстоятельства?

— И то, и другое, — теряя терпение, сказал один из полицейских. — Предъявите, пожалуйста, ваши документы.

В следующий момент я буду лежать брюхом на синем капоте белой, очень чистой полицейской машины, а из моего рюкзачка будут доставать все, что там лежит. И тут сзади меня хлопнули по плечу.

Я обернулся. Кудинов улыбался нам всем троим своей самой обезоруживающей улыбкой.

— У нас неприятности? — спросил он.

— Хорошо, что ты заметил, — проворчал я.

Мы с Лешкой вели себя так, как будто последний раз виделись не два года назад в Индии, а только что — перед тем, как он отошел отлить.

— Вы вместе? — спросил тот, что повыше. Он, видимо, был старшим. — Тогда и вас, сэр, попрошу предъявить паспорт.

— Полагаю, что в данной ситуации ее лучше всего прояснит это.

Кудинов любит выражаться, как английский денди.

Тот, что пониже, протянул руку, но Лешка свою отдернул.

— Сначала, раз уж дело приняло такой оборот, я хотел бы взглянуть на ваши жетоны, — сказал он.

У полицейских в форме имена написаны на такой полосочке на правой стороне груди, но эти были в штатском. А я не сообразил попросить их о том же. Тоже выиграл бы секунд тридцать.

Были ли эти ребята из контрразведки или еще откуда-либо, но удостоверения у них были со словом «politsei».

— Прошу, коллеги! — накинув на лицо ту же обезоруживающую улыбку, Кудинов протянул им документ.

Это было удостоверение сотрудника Интерпола. Только полицейский почему-то присвистнул.

— Я временно прикомандирован к центральному офису, — пояснил мой друг, вытирая пот со лба. — Летели из Лиона через Франкфурт — полдня добирались.

Это он для меня сообщал дополнительные сведения, чтобы мы не прокололись.

— А ваше удостоверение? — протянул ко мне руку один из полицейских.

— Оно тоже у меня.

Лешка снова залез в бумажник и вытащил оттуда и мою карточку. Полицейские все еще недоверчиво изучали документы.

— Можно тогда и паспорта ваши посмотреть?

Кудинов с готовностью извлек оба паспорта. И опять полицейские удивленно покачали головами. Что же у него за прикрытие такое?

Черт, вспомнил я. У меня же на голове был короткий, но седой парик, а на интерполовском удостоверении, которым я уже пользовался, я был в натуральном виде — с короткой черной стрижкой. И на паспорте, который привез мне Кудинов, наверняка тоже, раз они шли в комплекте.