Рафаэль Сабатини - Венецианская маска Страница 48

Она прервала его реплику, чтобы закончить самой.

— Из четверых, напавших на Марка он ранил двоих, один из которых, как я уже говорила — главарь. Если обнаружится, что Леонардо ранен — ранен в левое плечо, — то не будет ли это полным доказательством?

— Думаю, будет.

— Вот почему я и послала за вами, Доменико. Разыщете ли вы Леонардо, чтобы выяснить это?

— Я сделаю больше… Мне требуется кое-что разузнать об этой дуэли, происшедшей в прошлом октябре. Кроме прочих, истинные причины… — он внезапно замолк, пристально посмотрев на нее. — Нет ли у вас подозрений, каковы они могут быть?

— Иногда я думаю… — она запнулась, сделав какой-то беспомощный жест. — Нет, нет. Ничего определенного. Ничего, Доменико.

— Но что-то неопределенное, — сказал он тихо, с сочувствием. — Так. Так. Посмотрим, что мне удастся разузнать обо всем этом.

В мыслях у него было совсем иное, но он подумал, что можно отложить разговор об этом, пока не выяснится данная проблема. Поэтому он вышел из ее будуара, где происходила эта беседа, и спустился переговорить перед уходом с отцом.

Он застал графа в библиотеке с Филибером. Рассказ слуги ничего не добавил к тому, что капитан узнал от своей сестры, тогда как письмо, которое он прочитал после ухода Филибера, усилило серьезные опасения, уже взволновавшие умы всех верных венецианцев. Пока Марк-Антуан лежал беспомощный во французском посольстве, зловещие происшествия сотрясали Венецию и, наконец, стали достаточными для самых беспечных, чтобы заставить их заметить грозовые тучи на политическом горизонте.

Бессильная небрежность Светлейшей относительно того, чтобы обеспечить должную защиту своим провинциям на материке, наконец, принесла тревожные плоды в Бергамо. Никем не сдерживаемые, якобинцы, опираясь на поддержку Франции, прибрали к рукам упущенную правительством власть. Город восстал против Венеции, поддержал якобизм, поставил Дерево Свободы и учредил свое собственное независимое правительство.

Известия об этом жесте предательского отречения достигли Венеции шесть дней назад и вызвали ужас в каждом уме — от дожа до последнего нищего.

Доменико еще не начал обсуждать со своим глубоко обеспокоенным отцом это последнее свидетельство вероломства французов, приведенное в письме Марка-Антуана, когда объявили приход мессера Катарина Корнера.

Он вошел, и бедствие было написано на тонких чертах его лица и в каждом движении его стройной изящной фигуры. Он принес дурную весть о том, что еще один город последовал примеру Бергамо.

Подеста из Брешиа, бежавший, переодевшись крестьянином, чтобы спасти свою жизнь, только что добрался до Венеции и разыскал дожа с печальным рассказом, что Брешиа, подобно Бергамо, провозгласила нынче свою независимость и установила Дерево Свободы, у подножия которого, в насмешку над Венецией, склонился лев Св. Марка, посаженный на цепь.

— Мы начали платить ужасную цену за слабоволие Манина, — заключил Корнер. — Республика распадается.

Граф сидел потрясенный, уставившись в пространство, тогда как инквизитор напрягал свой слабый голос в ужасающем описании. Порядок должен быть наведен без промедления, пока якобинская зараза не распространилась на другие подвластные города. Если сам Сенат не возьмется за это дело, то нужно созвать Большой Совет, чтобы он взял на себя всю полноту ответственности и власти.

Затем, наконец, граф пробудился. Он заговорил с гневной горечью:

— После допущенных нами ошибок, упущенных нами возможностей, последовательной скупости и эгоистичности политики, проводимой нами, можем ли мы рассчитывать на героизм? Если мы не можем, то ничего не остается, кроме как покориться расколу этой Республики, которая была столь величественна в течение тысячи лет. Взгляните на это.

Он протянул Корнеру письмо, полученное им от Марка-Антуана.

Когда инквизитор прочитал его, он дрожащим голосом спросил, откуда это письмо.

— Из того же источника. От Мелвила, — улыбнулся граф печально. — Вы очень поторопились предположить, что он бежал, прознав об аресте, а я на мгновение так растерялся, что готов был поверить, что вы правы. Но теперь я знаю правду. Была попытка убить его в ту самую ночь, когда вы послали арестовать его; и это покушение почти достигло цели. С тех пор он висел между жизнью и смертью. Его первым действием, когда он достаточно окреп, чтобы совершить какое-то усилие, было отправить мне это ценное сообщение — нечто, сделанное с величайшим риском для него самого. Я верю, что это убедит вас, ибо в ваших интересах он и работает. Но давайте немедленно передадим письмо. Эти сведения должны быть сообщены дожу. То решающее усилие, необходимость которого диктуется временем, должно быть предпринято, или мы непоправимо опоздаем, обреченные стать австрийской провинцией, живущей под той властью, которая является уделом покоренного народа.

Корнер позволил себе несвойственную ему злость в высказываниях.

— Разве эта баба Манин пойдет на такое? Или он покорится этому с тем же спокойствием, с каким он позволил нашим провинциям быть растоптанными каблуком иноземных солдат-головорезов?

Пиццамано поднялся.

— Большой Совет должен заставить его; необходимо принудить Сенат к решительным и незамедлительным действиям. Больше не должно быть пустых обещаний о проведении приготовлений к случайностям — обещаний, которые впоследствии ни к чему не приводят. Вендрамин должен распорядиться своими барнаботти в этой заключительной схватке против сил инерции.

Эмоции овладели им, и в своей взволнованности и энергичной жестикуляции он стал почти театрален.

— Если мы должны погибнуть, так давайте, по крайней мере, погибнем как достойные люди — потомки тех, кто добыл славу Венеции, а не как слабые уступчивые женщины, в которых Манин нас уже почти превратил.

Глава XXX. ПРИНУЖДЕНИЕ

Большая потеря крови в авантюре с убийством на Корте дель Кавалло так ослабила Вендрамина, что в течение десяти дней после этого он вынужден был сидеть дома. Хотя благоразумные размышления о здоровье диктовали ему оставаться там подольше, тем не менее, соображения о происходящем требовали, в свете политических событий, продолжать действовать.

Поэтому в тот же день, который застал Марка-Антуана пишущим свое предупреждение графу Пиццамано, Вендрамин отважился выйти, вопреки своей слабости и недостаточно излеченной ране.

Погода стояла мягкая и ласковая, и солнечный свет оживлял дома отражающиеся в темной синеве вод. По ним он несся, развалившись на подушках фелцы, кожаные занавески которой были раздвинуты. Он был тщательно одет в сиреневый с серебром костюм, который, по его мнению, очень шел ему, а его блестящие золотистые волосы были заботливо подстрижены и уложены. Уход за его раной, которая была на стыке плеча и шеи, требовал повязки для его левой руки. Но, учитывая необходимость скрыть свое ранение, ему пришлось держать руку перед собой, зацепившись большим пальцем за пуговицу жилета. Он надеялся, что это не покажется неестественным и не привлечет особого внимания.

Его гондола плавно скользила к западному концу Большого Канала мимо освещенного солнцем купола церкви Санта-Мария де Салуте и дальше, пока не свернула в канал Сан-Даниэле. В тесных водах этого канала она разминулась с другой гондолой, усердно разгоняемой двумя гондольерами, в которой мессер Корнер уезжал из дома Пиццамано.

Вендрамин приехал как раз вовремя, чтобы предупредить желание графа послать за ним.

Пиццамано высказывал это намерение, когда снизу плеск воды под челном и протяжный зовущий крик приближающегося гондольера привлек внимание Доменико. Высокое окно балкона около которого он стоял, было открыто. Он подошел и наклонился через перила.

— Вы избавлены от хлопот, — объявил он. — Вендрамин здесь.

Лицо графа немного просветлело. Отметив своевременность его приезда, он вновь обратился к необычному факту недельного отсутствия Вендрамина.

— В самом деле, точно с момента покушения на Марка-Антуана, — сказал Доменико.

Его тон стал столь холоден, что отец окинул его быстрым взглядом.

— Вы усматриваете связь?

— Она может существовать. Во всяком случае, вероятно, было бы благоразумно не давать Вендрамину заподозрить источник важных сведений об этом французском плане.

— На что вы намекаете?

— Марк лежит в постели во французской миссии. Для него может быть очень опасным распространение известия о том, что он там находится. Будет лучше сказать лишь о том, что у вас есть веские причины быть уверенным, что именно в этом и состоят намерения Франции. Если вы упомянете, что мессер Корнер только что был здесь, вы оставите Леонардо в уверенности, что поставщиком этих сведений был мессер Корнер.