Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового Страница 5

— А нам бы потом сказали, что ж вы это очевидное проглядели? Ведь сходство дел бросается в глаза, — Борисов достал из ящика карандаш, а из кармана перочинный ножик. Заточка карандашей заменяла ему курение. — И без нас бы кто-нибудь разглядел, что история месячной давности с грузовиком, на котором увезли пятьдесят комплектов формы, в деталях совпадает с этой историей. Только на этот раз враги удрали не все, одного часовой зарезал, другого поймала милиция.

— А может, не было грузовика вчера ночью? — Великохатько на грязном стекле нарисовал, не отрывая руки, пятиконечную звезду. — Часовому послышалось, а постовому показалось, что отъезжает машина?

— Поздно, Ваня, — следователь Борисов прищурился, вытянул руку с карандашом, повертел его, перебирая подушечками грани. Заточка его устроила. — Уже запущено. Будем пытаться выйти на группу.

— Ведь будь это простое нападение на часового с целью завладения оружием, а наш Кемень не стал бы колоться, кто б нам слово сказал! Оформили бы чирик без права на переписку и забыли бы, — следователь Великохатько закрыл форточку, задвинул занавеску, вернулся к столу. — А теперь только отчитываться по этому делу замудохаешься. И коли не разговоришь его, пойдет шепот, мол, работать не умеют…

— А вдруг он завтра во всем сознается, а, Ваня?

— Ага, а послезавтра наступит лето, — криво усмехнулся Великохатько.

— Как ты думаешь, Ваня, — неожиданно спросил следователь Борисов, любуясь следующим обработанным карандашом, — если вдруг по недосмотру надзирателей в камере или, — оторвав взгляд от карандаша, Борисов перевел его на Великохатько, — в карцере в руках нашего Кеменя окажутся, ну скажем, осколок или шнурок, упустит он такой случай? Зачем ему проходить все мучения, когда его конец все равно определен?

— Если только по недосмотру надзирателей, — во всю ширь улыбнулся Великохатько…

В общем, с ним проделывали все то, к чему он за последнее время привык. Прослушивали, заставляя вздрагивать от холодных касаний стетоскопом груди и спины, простукивали, рассматривали шрамы, считали пульс, измеряли давление. Принуждали приседать, сгибать руки в локтях, вытягивать их перед собой, разводить в стороны, били молоточком по коленям и смотрели язык. Но на минимуме в московской ведомственной поликлинике не остановились, а продолжили подвергать тщательному осмотру. Проверяли зрение, слух, носоглотку. Испытывали легкие, давая дышать в трубку. Кожник исследовал его телесный покров столь скрупулезно, словно разглядывал карту местности, где ему предстоит атаковать противника. Потом капитана Шепелева повели в спортзал, где вызнавали выносливость его сердца с помощью упражнений на шведских стенках и матах, по выполнению которых сразу шли замеры давления и пульса, а потом — новые упражнения.

Капитан послушно исполнял требуемое и недоумевал. К чему ж меня готовят-то? Уж не на полюс ли отправляют? Или особистом в геологическую экспедицию. Или у них в Москве заведен такой обычай — медосмотр перед расстрелом.

Раза три за время странствия по врачам и экзекуциям капитану пришлось сознаться в том, что курит, и ровно столько же раз прослушать лекции с описанием грозящих неминучих последствий и с упором на то, что его здоровье не принадлежит ему одному. В манере держать себя и даже в осанке врачей, по которым его водили из кабинета в кабинет, ощущался совсем другой, столичный уровень медобслуживания, где капитаном госбезопасности не удивишь. Но самым представительным и многознающим показался капитану медспециалист, обнаруженный за дверью с табличкой «Каб. заведующего». Шепелев подумал, что если этот поставит ему диагноз, то этот диагноз будет навсегда.

Капитан занял место у стола напротив пожилого военврача с профессорской бородкой, принявшегося листать заведенное на Бориса Шепелева в этой поликлинике час назад медицинское досье. Два неприметных и молчаливых спутника ленинградского гостя присели на стулья возле двери. В такие минуты, когда ждут оглашения врачебного приговора, забываются иные неприятности этого мира и вспоминаются все твои болезни, какими перестрадал, начиная с детских свинок с коклюшами и заканчивая теми, что порождены курением и алкоголем. Обыкновенно в такие мгновения разум человека светлеет и человек дает себе правильные зароки: бросить то, сократиться в этом, не злоупотреблять тем-то. Правда, все сразу забывается, когда спускаешься с облегченным выдохом по ступеням поликлиники. Вот и капитан Шепелев сейчас не в первый в жизни раз клятвенно пообещал себе завязать с табакокурением…

Тишина в «Каб. заведующего» позволила присутствующим без помех прослушать урчание в животе Шепелева.

— Вы завтракали? — Врач оторвал взгляд от исписанных нечитаемым почерком страниц и взглянул поверх очков на пациента.

— Не успел, — сознался капитан.

— Почему не организовали?! — Хозяин кабинета лишь повысил голос, но этого хватило, чтобы вызвать на лицах московских чекистов замешательство и испуг. — Сейчас же ведите его обедать, — приказал он, не дожидаясь оправданий. — Ресторан за углом. Деньги есть? Отлично. Разрешаю, даже прописываю стаканчик красного вина. Но не больше стаканчика. Полноценный обед, красное вино и фрукты. Потом сразу же обратно ко мне. Не больше сорока минут. Я пока свяжусь с Новиковым[10]. Идите.

Шепелев все меньше понимал, что происходит. Похоже, его принимают в столице как дорогого, долгожданного, принимают гостя на самом высоком медицинском уровне. Вот только стоит ли этому радоваться? Впрочем, накрытым перед ним сейчас обедом нет причин быть недовольным. Сытно, своевременно и бесплатно.

Если выбирать из множества версий — его готовят к работе. В качестве кого? А в каком качестве, спросил сам себя капитан, ты недавно прославился и об этом могло стать известно в Москве? Как диверсант. Очень может быть, придется продолжать карьеру диверсантом, а не контрразведчиком. Ничего не поделаешь, он человек службы. Что прикажут…

Если бы этим лбам, что сейчас уписывают солянку и запивают ее нарзаном, было бы что-то известно, то можно было бы вытянуть из них информацию косвенными вопросами и болтовней на отвлеченные темы. Да кто же им доверит что-то серьезное, их лица выдают уровень их посвящения в тайны.

Впрочем, разговор у них за столом завязался. После вопроса одного из товарищей «А как там у вас в Ленинграде?» После чего как-то незаметно, потихоньку закрутился извечный спор, какой из городов лучше.

— Болото, оно и есть болото. Дышишь пополам с водой, а под ногами тряско. Чуть дунет посильнее, вас заливает водой, как сусликов в норе.

— Лучше так, зато в городе, а не в деревне, пусть и здоровой. Тут у вас вкривь, вкось, все тяп-ляп, абы как, по сторонам глядеть никакого удовольствия.

Так за незатейливой беседой опустели тарелки и истекло отведенное заведующим поликлиникой НКВД обеденное время.

И опять тот же «Каб. заведующего», та же профессорская бородка напротив и тот же взгляд поверх очков. И на пороге встречает неожиданный вопрос:

— Товарищ Новиков не возражает. Однако Лаврентий Павлович просил узнать у вас, товарищ Шепелев, не чувствуете ли вы усталости, не считаете ли, что вам сегодня лучше отдохнуть?

Товарищ Шепелев чуть было не переспросил: «Это товарищ Берия интересуется?» Но спохватился.

— Нет, товарищ военврач, усталости не чувствую. Готов приступить незамедлительно.

— Очень хорошо. Тогда Лаврентий Павлович просил передать вот что…

На стадионе «Динамо» шел первый матч сезона. Тысячи парков от дыхания болельщиков поднимались над трибунами вместе с папиросными дымками. Солнце, соскучившееся за три месяца по футболу, изо всех весенних сил согревало чашу стадиона. Люди на лавках разматывали шарфы, расстегивали выходные воскресные пальто. Свободных мест не было. Билеты на матч «Динамо — ЦДКА» раскупили уже на второй день продажи, и перед игрой их можно было приобрести разве у перекупщиков с надбавкой в два или три рубля.

«Динамовцы» принимали армейцев. Шла седьмая минута второго тайма, ЦДКА вел один ноль и продолжал атаковать. Шепелев и его сопровождающие подошли к стадиону, когда многотысячный вопль разочарования выплеснулся из чаши — динамовец не замкнул передачу с фланга, поскользнувшись на тяжелом весеннем газоне и промахнувшись по мячу.

Пройдя пустыми коридорами подтрибунных служебных помещений, многократно подвергнувшись проверке пропусков, они очутились в правительственной ложе. Они вошли в тот момент, когда одни люди откинулись на спинки мягких стульев, хватаясь за голову, лупя кулаками по коленям и сопровождая свое огорчение разной крепости восклицаниями. А другие, главным образом, люди в военной форме (в одном из них Шепелев признал маршала Ворошилова) наоборот радовались, аплодировали, хлопали друг друга по плечам, обменивались рукопожатиями. Стадионные динамики ожили сочным баритоном диктора: