Иван Неручев - Особо сложные дела Страница 5

Через некоторое время немцы действительно приблизились к району, уже слышались орудийные выстрелы. И он и она «работали» с крайним напряжением сил, похудели, проводили ночи без сна. И с каждым днем она всё явственнее ощущала изнуряющий душу страх; она боялась признаться в этом мужу, боялась, что он прикончит ее. (Муж рассказывал, что, по правилам их работы, малодушных беспощадно убирают с пути.) А неприятелю необходимы были всё новые и новые данные. Спешно, особо срочно! Порой казалось — всё рухнет, не выдержат нервы. Спасала близость избавления: еще день-два, пусть неделя, и они свободны навсегда! Они заберутся куда-нибудь в немецкий тыл, возможно, в какую-нибудь другую страну. (Она серьезно мечтала попасть в Грецию, повидаться с дедушкой.)

Не тут-то было: гитлеровцев остановили. Муж и она получили приказ эвакуироваться из района вместе с советскими гражданами, однако не дальше прифронтовой полосы. Роль им вменялась прежняя. Она обязана будет любой ценой устроиться на работу, связанную с телеграфом… Он же… С ним было сложнее, — во всяком случае так говорил он. Землемеры в прифронтовой полосе не нужны. На военную службу его не брали: имел устойчивую «чистую». Возможно, устроится каким-нибудь эвакуатором при местном Совете или займется любой другой работой, лишь бы не навлечь подозрений…

Она не выдержала, спросила в упор:

— Когда же конец?!

— Никогда, — ответил он как будто даже с огорчением. — Это на веки вечные. С этого «дела» отпускают только на тот свет, и обычно раньше, чем хотелось бы… Даже если кончится война, всё равно не уйти: «дела» будет по горло, каждый твой шаг, каждое твое желание — всё будет учитываться, всё принадлежит не тебе, а им. После войны мы займемся вылавливанием неблагонадежных, всякой там крамолы. Это тоже ценится и оплачивается щедро…

Она еще раз ужаснулась и… снова положилась на волю господа.

Эвакуировались в небольшой город В. На работу поступила сравнительно легко (она заранее запаслась отличными рекомендациями) и работала не покладая рук, с начальством и сослуживцами установив добрые товарищеские отношения. Ей доверяли, никому и в голову не приходила ее истинная роль. И тем не менее, душа была в смятении, что-то черное, отвратительное подбиралось к ней. Муж с некоторых пор повел себя странно. Они стали жить раздельно… Причем она не знала, где он живет. Даже сведения она должна была передавать ему где-нибудь на улице. Места встреч он назначал каждый раз новые. Всего этого требовали якобы условия особой конспирации.

Нервы бунтовали. Она часто плакала, по ночам просыпалась, вскакивала, пыталась куда-то бежать, часами потом дрожала мелкой дрожью и думала, думала, думала… Решила, наконец, объясниться с мужем. Иного выхода нет, всё равно пропадать.

Выслушав жалобы, муж сказал, что, вероятней всего, они снова «воссоединятся»; он уже запросил соответствующее разрешение (собачья жизнь, согласитесь сами!). Она ссылалась на свое бессилие, на страх. Загнал куда-то на окраину, забыл, что она женщина, забыл о своей прежней тактичности и чуткости, — всё забыл. Эта беседа закончилась мерзко: он надерзил и открыто угрожал.

Очередная явка. Она должна, как всегда, с точностью до одной минуты — в 21 час явиться на Первомайскую улицу, к дому 12 и там передать мужу важные данные. Она решила еще раз поговорить с ним. Ей казалось, что она его теряет… Но это невозможно! Она не может остаться без него… Она ему скажет, что не желает впредь стоять в стороне от его хлопот, его усилий… Теперь она знает свою роль и хочет вести ее так, как надо: смело будет смотреть опасности в глаза, будет радоваться его радостями, страдать его страданиями. Она вернет его расположение, вернет!

Размышляя об этом, она обнаружила, что сбилась с пути. Плохо!.. Муж ждать не будет. Он предупредил, что одно ее опоздание, и его перебросят в другую местность… Но что общего между ее оплошностью и его работой? Не придирка ли тут? Может быть, он ищет предлога порвать с нею, избавиться от нее? Уж лучше убил бы…

Плохо зная город, она спросила встречную женщину, как пройти на Первомайскую. «Такой улицы поблизости нет». Пошла дальше. Натолкнулась на какого-то человека, спросила всё о той же Первомайской.

Человек закурил, видимо, умышленно, чтобы раз глядеть ее лицо. Она успела определить, что он лейтенант, танкист, совсем еще юный. Лейтенант оказался очень любезным. Он великолепно знает Первомайскую улицу, им по пути. Она растерялась: как быть? Как отвязаться от ненужного спутника?! Не дай бог заметит муж, она тогда пропала… Лейтенант шел рядом, посматривая на нее. Неужели он чувствует ее состояние? Говорят же, что можно не только чувствовать, но и читать мысли на расстоянии… А что если он работник специального органа?

Лейтенант спросил, какой дом ей нужен. Назвала первую пришедшую на ум цифру. Лейтенант оживился. Какое приятное совпадение: это как раз тот дом, где он расквартирован с товарищами. Интересно, кто ей нужен? (Неужели это замаскированный допрос?). Что ответить? Надо снова врать… А вдруг невпопад?! Она машинально прислонилась к заборчику. Лейтенант извинился и взял ее под руку. Он считает своим долгом помочь ей. Она сделала слабую попытку освободить руку, но из этого ничего не вышло. Лейтенант спросил, почему она дрожит. Промолчала. Что ответишь?! Напряжение нарастало. Лейтенант, после длительной паузы, снова стал допытываться, кого же ей всё-таки надо в доме номер 20? Она рискнула; ей надо девушку, по имени Вера…

— Веру? — В голосе лейтенанта она почувствовала не то насмешку, не то удивление. Значит — ошиблась.

— Правильное ее имя — Вероника…

И Вероники у них нет. Дом № 20 — совсем крохотный, всего из трех комнат. В одной живут хозяева, старик и старуха, две других занимают они, военные. Да и вся Первомайская — небольшая улица, они давно здесь расквартированы и знают на этой улице всех местных жителей. Ни Веры, ни Вероники здесь нет. Может быть, она ошиблась в имени, а быть может и не только в имени?.. И лейтенант многозначительно пожал ее руку.

Она решила воспользоваться этим намеком: да, отчасти он прав — никакой девушки ей не нужно, никого она на Первомайской не знает; и улица ей нужна другая, и дом номером другой… Так и быть, она будет откровенна: тайное свидание с любимым, с одним военным, которого знала еще в детстве, с которым долго не виделась, а теперь встретилась совершенно случайно, и он ее пригласил. Муж ревнив и деспотичен, если узнает — прибьет… Язык ее заплетался, она и сама понимала, что говорит не то, но потребность оправдаться в глазах опасного человека заставляла ее продолжать… Сейчас она даже не помнит всего, что тогда говорила. В конце концов, попросила лейтенанта оставить ее в покое. Нехорошо приставать к одиноким женщинам!.. Резко освободив руку, она сделала попытку уйти. И тогда услышала:

— К сожалению, я вынужден задержать вас. Сами понимаете, такое время…

— Да вы с ума спятили, молодой человек!

— Не знаю… Может быть, я и неправ… — Лейтенант, подумав, продолжал: — Где бы нам лучше провериться? Вы особистов не боитесь?

Ей ничего не оставалось, как решиться на крайность. И она решилась: с криком о помощи вцепилась в своего смертельного врага, стала царапать ему лицо, руки, кусалась, стонала. А когда подошли какие-то люди, рыдая заявила им, что лейтенант хотел ее изнасиловать. Их немедленно отправили в прокуратуру… Она повторяет еще раз: до сих пор, даже в нынешнем ее трагическом положении, она не может без стыда и сердечной боли вспомнить об этой дикой выдумке. Она прибегла к ней просто инстинктивно, когда почувствовала опасность, но раскаялась не сразу… Нет, нет, насилия к ней не применяли и не запугивали, просто настойчиво допрашивали — и только.

В прокуратуре она заметила к себе сочувствие. С ней обращались подчеркнуто вежливо и как с женщиной и как с… потерпевшей. Совсем иначе отнеслись к лейтенанту. Его сдержанные объяснения подвергли ядовитому и даже грубому сомнению. И всё же она боялась, что не сможет довести до конца так удачно начатую роль, — где-нибудь сорвется. Пока выясняли личность лейтенанта, она лихорадочно подбирала подходящие ответы на вопросы, которые непременно ей зададут, и зададут немедленно. Надо убедительно объяснить, куда и зачем она шла. Почему по-разному отвечала лейтенанту… Впрочем, это ее дело, не хотела говорить правды. А что касается цели… Просто гуляла, вышла подышать свежим воздухом, и он пристал. Хотела по-хорошему избавиться, вежливо, просила, умоляла — ничего не помогло. Спасибо, подоспели прохожие… Всё получалось логично, стройно, доказательно.

Началось следствие. Оно велось быстро, горячо. Ни одному слову лейтенанта-артиллериста не верили, каждое ее слово принимали за истину. Во многом этому способствовал сам лейтенант: он вел себя не только гордо, но и дерзко, обзывал следователя то чернильной душой, то мокрицей; короче говоря, между ними происходили беспрерывные стычки, пока в дело не вмешалась какая-то другая, непонятная ей сила: заменили следователя, с лейтенантом стали обращаться мягче, но допрашивали его всё же как обвиняемого. Она тоже решила изменить к нему отношение. Ей надоела игра…