Роберт Ладлэм - Предательство Тристана Страница 51

Через некоторое время ландшафт показался Меткалфу знакомым. Он окликнул Светлану, прервав ее мечтательное настроение, и указал на более густой участок леса, по которому несся сломя голову минувшей ночью. Прошло четыре, возможно, пять часов, но ему уже казалось, что минуло несколько дней. Светлана удивилась, но свернула с дорожки и последовала за ним. Лошади неспешным шагом пробирались между деревьями. Еще через несколько минут она все же напомнила ему, что здесь нет никакой дороги.

– Я знаю.

– Здесь нелегко будет проехать. Нам лучше вернуться на дорожку.

– Я должен кое-что найти. Это совсем недолго.

Вскоре он почти наткнулся на дерево, испачканное красной краской, и сразу понял, где находится.

– Подожди меня минуточку. – Он спрыгнул с лошади и огляделся в поисках того места, где он спрятал передатчик, навалив на него ветки и мох. Ему в глаза сразу же бросилось неожиданное зрелище.

Лесная подстилка была расчищена до голой земли. Большой плоский камень валялся в стороне, явив свету яму, которую вырыл Роджер. Яма, естественно, была пуста. Передатчик исчез.

Меткалф сразу понял, что случилось, и его охватил ужас. Молодой патрульный вернулся обратно по своим собственным следам. Иначе быть не могло. Вероятно, выведенный из себя насмешками старших, решивших доказать, что он вообще ничего не видел, даже оленя, он осмотрел лес. Передатчик был хорошо спрятан, но он сосредоточил свой поиск на том участке, где впервые заметил нарушителя, и каким-то образом нашел тайник. Торжествуя, он принес находку своим товарищам, доказав, что с самого начала был прав. И – если все произошло именно так, то теперь патрульные НКВД знали, что они гонялись в лесу не за оленем и не за простым злоумышленником, а за шпионом. За самым настоящим шпионом, и эта находка ускорит их карьеру и вызовет эффект, подобный разрыву бомбы в штабе НКВД на Лубянской площади. Сверхсовременный радиопередатчик британского изготовления! Доказательство шпионской деятельности в Москве! На Лубянке всю ночь будет гореть свет, будут созваны срочные совещания, будут сделаны страшные нагоняи по телефону, помчатся как безумные тысячи курьеров.

Все внезапно изменилось. НКВД лихо примется за поиск шпиона – или шпионской сети, поскольку у них, как и у тараканов, где попадается один, нужно искать и других.

Оставаться здесь, на том самом месте, где был передатчик, очень опасно. Наверняка уже отданы соответствующие команды и сюда направлены группы, чтобы устроить засаду и ждать возвращения шпиона, который, как и преступник, по слухам, всегда возвращается к месту преступления.

Нужно немедленно убираться отсюда!

Меткалф бегом вернулся назад, туда, где его ждала Лана и лошади. Когда он садился в седло, она, должно быть, заметила озабоченное выражение на его лице.

– Что-то не так, милый?

– Ничего, – с сердцем проронил он и, потянув за уздечку, развернул лошадь и направил ее через лес обратно на дорожку. Несколько секунд спустя он объявил:

– Все.

Лана уставилась на него, а затем кивнула, как будто поняла, что он имел в виду.

Выехав на дорожку, они повернули обратно к даче, но впереди теперь ехал Меткалф. Около конюшни они оба спешились и ввели лошадей внутрь. Лана накачала ручным насосом ведро воды; ее лошадь стала жадно пить. Потом она набрала еще ведро воды и поставила его перед лошадью Меткалфа, которая тоже стала пить. Они знали ее, доверяли ей. Она расседлала лошадь, встряхнула седло, перед тем как повесить его на место, сняла уздечку, ополоснула удила под струей воды из насоса и повесила их на гвоздь. Она делала все это быстро, умело и непрерывно приговаривала что-то ласковое, обращаясь к лошади, поглаживая ее. Взяла полотенце с крюка и крепко и в то же время осторожно протерла лошадь, чтобы восстановить кровообращение в спине, а потом принялась расчесывать шерсть щеткой с мягкой щетиной. Меткалф делал то же самое. Они работали молча, но в этом молчании не было и тени неловкости. Оно являлось как бы элементом общения, как это бывает у старых друзей, которым нет необходимости разговаривать. Осмотрев копыта лошади – не застряли ли под подковами камешки, Светлана отвела ее в денник.

Закрывая дверь денника своей лошади, Меткалф заметил, что Светлана направилась в его сторону с таким видом, будто хотела что-то ему сказать.

– Лана… – начал было он, но она быстро прикрыла ладошкой его губы – короткое прикосновение, призывавшее к молчанию. Она запрокинула голову, глядя на Меткалфа снизу вверх, ее глаза были полны слез. В следующий миг она вскинула обе руки и приложила ладони к его щекам. Стивен обнял ее за плечи. Ее приоткрытые губы прикоснулись к его губам. Он чувствовал, как по его лицу текут ее горячие слезы. Она вся дрожала. Он опустил руки немного ниже и гладил ее спину, пока они целовались, целовались со страстью, которая показалась ему удивительной. Он крепко прижал женщину к себе. Ее руки мяли мускулы его спины, его ягодицы, а он оторвал одну руку от ее спины и положил ладонь ей на грудь. Вдруг она резко откинула голову.

– О боже, Стива, – произнесла она, и ее голос прозвучал необычайно жалобно. – Возьми меня. Пожалуйста. Люби меня!

Постель им заменила попона, торопливо брошенная поверх нескольких тюков сена. Ложе было грубым и не особенно удобным, но в пылу страсти они этого не почувствовали. Они занимались любовью быстро и без разговоров, почти не раздеваясь. И также быстро они оделись, оба испуганные, вовсе не нуждающиеся в напоминании о том, что их могут обнаружить. Поспешно одеваясь, Лана все же начала напевать какую-то мелодию.

– Что это? – спросил Меткалф.

– Что – что?

– Эта песня. Такое впечатление, что я ее уже слышал.

Светлана рассмеялась.

– Comme ils utaient forts tes bras qui m'embrassaient – какие сильные у тебя руки, когда ты обнимаешь меня. Почему-то она мне запомнилась.

– Милая песенка. Так мы встретимся завтра вечером?

– Да, конечно. Почему бы и нет?

– Рудольф… он ничего не заподозрит?

– Умоляю тебя! – недовольно воскликнула Светлана. – Я почувствовала себя счастливой впервые за долгое-долгое время. Ну зачем тебе понадобилось упоминать о нем?

– Что тебя с ним связывает? Я же знаю, что ты его не любишь. Я не понимаю.

– Ты очень многого не понимаешь, Стива.

– Расскажи, – потребовал он, накрывая ее маленькую ручку ладонью.

Она закусила нижнюю губу.

– У меня не было никакого выбора.

– Никакого выбора? Миленькая, выбор есть всегда.

Она медленно и печально покачала головой, и слезы снова навернулись ей на глаза.

– Только не для пленницы, дорогой мой. Не в том случае, когда ты заложник.

– Что ты такое говоришь? Как это может быть?

– Это из-за отца. Он знает, как я люблю отца, знает, что я на все пойду, чтобы защитить его.

– Фон Шюсслер чем-то угрожает твоему отцу?

– Нет, ничего открытого. Он… у него есть документ. Клочок бумаги, которым можно убить моего отца. Отправить моего отца на казнь, а меня – в тюрьму.

– Лана, что за черто…

– Подожди, послушай. Прошу тебя, просто слушай. – Она взяла его ладонь двумя руками и крепко стиснула. – Тебе известно имя генерала Красной Армии Михаила Николаевича Тухачевского, знаменитого героя революции?

– Да, я слышал это имя.

– Он защищал Москву в 1918 году, захватил Сибирь в 1920-м. Прославленный и полностью лояльный военный деятель. Начальник штаба Красной Армии. И он был старым другом моего отца. Несколько раз мы обедали у него дома с его близкими. Мой отец преклонялся перед ним. Дома он всегда держал на самом видном месте, на пианино, фотографию, где он вместе с Тухачевским. – Она сделала паузу и набрала в грудь воздуха, как будто собиралась с силами. – Однажды ночью, я запомнила, это было три года назад, седьмого мая тридцать седьмого года, я уже спала, когда услышала звонок в дверь. Я подумала, что это, наверно, чья-то глупая шутка, развлекается какой-нибудь хулиган или пьяный, так что я повернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Звонок не прекращался. Я посмотрела на часы. Шел первый час ночи. Наконец звонок умолк, и я смогла снова заснуть. У меня на следующий день был трудный спектакль – «Спящая красавица».

Прошло, наверно, не больше часа, когда я снова проснулась, на сей раз от громких голосов. Один из них принадлежал моему отцу. Я встала с кровати и прислушалась. Разговаривали в кабинете отца. Он, казалось, спорил с кем – то. Я побежала к кабинету, но остановилась возле приоткрытой двери. Да, там был отец, одетый в пижаму, и он что-то очень возбужденно говорил Тухачевскому. Моей первой мыслью было, что маршал Тухачевский нагрубил отцу, и я страшно разозлилась. Я стояла там и подслушивала. Но скоро поняла, что отец бранил вовсе не Тухачевского. Он был очень сердит, даже разъярен – я таким никогда еще его не видела, – но сердился не на своего друга Михаила Николаевича. Его разгневал Сталин. А Тухачевский, похоже, совсем не сердился. Он говорил печально, чуть ли не жалобно.