Треваньян - Шибуми Страница 51

Отшвырнув в сторону книги, Николай опустился на корточки в углу камеры, отведенном для медитации. Он совершил ошибку, дав волю надежде, и теперь несет наказание, расплачиваясь горьким разочарованием. Он почувствовал, что из глаз его льются слезы, и вскоре помимо воли разразился душераздирающими рыданиями. Николай передвинулся к отхожему месту, чтобы охранники не увидели его в таком разбитом, надломленном состоянии. Оно удивило и испугало его самого. Это ужасное отчаяние, как легко оно прорвалось наружу, невзирая на то, что он, казалось бы, приучил себя жить в суровой простоте, неукоснительно подчиняясь раз и навсегда заведенному распорядку, избегая каких-либо мыслей о прошлом или будущем. Наконец, обессиленный, почувствовав, что слезы иссякли, Николай погрузился в неглубокую медитацию, и только после нее, несколько успокоившись, стал обдумывать возникшую перед ним проблему.

Вопрос: почему он так страстно возжаждал получить книги и забыл об осторожности, сделавшись уязвимым для боли и разочарования? Ответ: сам не признаваясь себе в этом, он чувствовал, что его интеллект, отточенный многолетним изучением игры в го, стал чем-то сродни двигателю с последовательным возбуждением, который, если его лишить нагрузки, будет вращаться все быстрее и быстрее, пока не разлетится на куски. Вот почему он ввел свою жизнь в жесткие рамки неизменного, раз и навсегда установленного распорядка и проводил больше времени, чем это было необходимо, наслаждаясь чистой, первозданной пустотой медитации. Ему не с кем было разговаривать, и он старался даже не думать. Если уж быть совсем точным, мысли и впечатления сами, незваные, приходили ему в голову, но это, по большей части, были расплывчатые, ирреальные образы, лишенные четкой и ясной логики, облеченной в слова. Николай бессознательно, сам не понимая почему, старался отключить свой мозг, не давая ему работать, боясь, что иначе в полном одиночестве, в глухой и вязкой тишине камеры, его охватят панический ужас и отчаяние; но именно поэтому он и ухватился за возможность получить книги. Он хотел дать серьезное занятие своему уму.

И вот они – этикниги?! Детская хрестоматия с картинками; тоненький томик – собрание народной мудрости и словарик, составленный каким-то мудрствующим священнослужителем!

И все это на баскском языке, – языке, о котором Николай почти ничего не знал, самом древнем европейском языке, не имеющем никаких родственных связей ни с одним другим языком в мире, оригинальном, как все, что касается басков, с их особым, не подпадающим ни под одну классификацию, происхождением, с их типом крови и формой черепа, не свойственными ни одной другой расе.

Долго сидел Николай на корточках, размышляя над своей проблемой. На вопрос, стоявший перед ним, имелся только один ответ: он должен каким-то образом использовать эти книги. Как? Он может, например, самостоятельно выучить по ним баскский язык. В конце концов, у него в руках гораздо больший материал, чем Розеттский камень с его загадками; у него есть оригинальный текст и подстрочный перевод его и даже словарь. Ум игрока привык иметь дело с абстракциями кристаллической структуры и геометрическими построениями го. Он работал дешифровщиком и может самостоятельно выстроить систему баскской грамматики. И он не позволит себе забыть другие языки. Он может перевести баскские народные сказки на русский, английский, японский и немецкий языки, и даже на просторечный китайский, хотя на этом ему придется остановиться: ему не записать свой перевод, он никогда не учился писать по-китайски.

Сдернув одеяла на пол, Николай превратил свою железную кровать-полку в письменный стол и, разложив на нем свои книги, бумагу и ручку, опустился перед ним на колени. Прежде всего он постарался обуздать свое возбуждение, ведь тюремщики в любую минуту могут отобрать у него все эти сокровища, ввергнув его в состояние, которое Сент-Экзюпери называет “пытка надеждой”. И в самом деле, следующая его пробежка по узкой дорожке оказалась сплошным мучением, и возвращался в камеру он, собрав в кулак все свое мужество, внутренне приготовившись к тому, что не найдет своих книг, что их у него забрали. Но книги оказались на месте, и Николай, забыв обо всем, целиком отдался наслаждению умственного труда.

После того как Николай обнаружил, что чуть не утратил дара речи, он стал ежедневно по нескольку часов разговаривать сам с собой, придумывая различные бытовые ситуации или вслух рассказывая о политике и культурном развитии стран, на языках которых он говорил. Поначалу он стеснялся говорить вслух; ему не хотелось, чтобы охранники подумали, будто он лишился рассудка. Однако вскоре у него вошло в привычку думать вслух, и он целые дни бормотал себе что-нибудь под нос. От этих лет, проведенных в тюрьме Сугамо, у Хела на всю жизнь осталась характерная особенность говорить тихо, почти шепотом, и понять его можно было только благодаря его необыкновенно четкому произношению.

В последующие годы этот отчетливый, ясный и удивительно тихий голос всегда производил на его собеседников ошеломляющее, можно даже сказать, устрашающее впечатление, так что у людей, с которыми Николая сталкивала его эксцентричная профессия, просто кровь стыла в жилах. А те, кто совершал роковую ошибку, тайно выступая против него и действуя предательски, мучились потом ночными кошмарами, слыша, как тени, затаившиеся в углах, говорят с ними его тихим и четким голосом.

Первая поговорка из баскского кладезя народной мудрости звучала так: “Zahar hitzak, zuhur hitzak”; что в переводе означало: “Старые изречения – мудрые изречения”. В имевшемся словарике Николай нашел только слово “zahar”, означавшее “старый”. Таким образом, первыми записями в его маленькой самодельной грамматике были:

“Zuhur – мудрый.

Окончания множественного числа в баскском языке “ak” или “zak”.

Корень слов “поговорки/изречения” – “hit” или “hitz”.

Примечание: глагол “говорить/сказать”, вероятно, также производное от этого корня.

Примечание: возможно, аналогичные конструкции не требуют вспомогательных глаголов”.

Николай принялся строить грамматику баскского языка с азов, слово за словом, понятие за понятием, конструкцию за конструкцией. С самого начала он заставлял себя вслух произносить слова и фразы изучаемого языка, так, чтобы он звучал в его сознании – живой, полнокровный. Не имея ни руководства по фонетике, ни преподавателя, который направлял бы его, Николай, конечно, кое-где ошибался, и эти ошибки потом навсегда остались в его разговорном баскском языке, немало веселя его друзей-басков. Так, например, он решил, что звук “h” в баскском, как и во французском, при произношении немой. Точно так же ему нужно было выбрать один из возможных вариантов звучания согласной “х”. Это могло быть и “z”, и “sh” или “tch”, и задненебное немецкое “ch”. Он наугад выбрал последнее. Ошибочно, как выяснилось впоследствии, к его величайшему смущению.

Жизнь его была теперь заполнена, даже переполнена событиями и делами, которые ему приходилось откладывать в сторону еще до того, как он успевал устать от них. День начинался с завтрака и обливания холодной водой. Сделав гимнастику и избавившись, таким образом, от излишней физической энергии, Николай позволял себе на полчаса погрузиться в неглубокую медитацию. После этого он приступал к изучению баскского языка и занимался им до ужина; затем проделывал еще один комплекс физических упражнений, продолжая его до тех пор, пока энергия окончательно не иссякала и усталость не разливалась по всему телу. Тогда он снова на полчаса погружался в медитацию. И уже затем проваливался в сон.

Он даже на время исключил из своего распорядка пробежки по узкой прогулочной дорожке, посвятив это время занятиям баскским языком. К тому же каждый день, во время еды или занимаясь физическими упражнениями, Николай разговаривал сам с собой на одном из языков, которые он знал, чтобы не забывать их и поддерживать в рабочем состоянии. Поскольку языков было семь, для каждого из них он отвел один день в неделю; в результате его личный календарь дней недели звучал так: Monday, вторник, lai-bai-sam, jeudi, Freitag, Larunbat и Nitiyoobi.

Самым значительным за годы, проведенные Николаем Хелом в одиночном заключении, оказалось то, что его дар предчувствия расцвел. Это произошло с ним помимо воли, и на ранних стадиях он даже этого не сознавал. Те, кто специально занимаются изучением подобных феноменальных явлений парапсихологии, полагают, что предчувствие, способность предугадывать близость событий, которые должны совершиться в ближайшем будущем, было в ранний период развития человеческого общества в такой же степени свойственно всем людям, как остальные пять чувств, однако впоследствии, по мере того как человек, развиваясь, все дальше и дальше отходил от своего первоначального ощущения мира как отношений охотника с жертвой, оно стало отмирать, не находя себе применения, и наконец почти исчезло. Кроме того, внематериальная природа этого “шестого чувства”, рождающегося из импульсов, посылаемых подкоркой головного мозга, диаметрально противоположна разумному, логическому мышлению, дающему человеку возможность анализировать окружающие его явления и производить обработку опыта и впечатлений, благодаря которой его можно характеризовать как высшее существо животного мира. Если уж до конца придерживаться фактов, следует заметить, что отдельные примитивные культуры все еще сохраняют способность предчувствования, хотя и в очень слабом, зачаточном виде; и даже некоторые, до мозга костей цивилизованные люди иногда неожиданно принимают сигналы этой системы предчувствий, вздрагивая и ощущая странное раздражение, жжение или покалывание от устремленного на них сзади пристального взгляда; иногда люди чувствуют, что кто-то думает о них, а иногда в душе человека вдруг рождается смутное, неясное, но тем не менее сильное предчувствие грядущего благополучия или близкой кончины. Однако ощущения эти очень легки, мимолетны, и от них обычно отмахиваются, поскольку их невозможно втиснуть в рамки унылой, прозаической логики, а попытаться понять или принять их – значит, разрушить удобное убеждение, что любые феномены находятся в сфере человеческого разума, а значит, в конце концов поддаются объяснению.