Семен Лопато - Искушение и разгром Страница 54

Серьезно слушавшая, она с надеждой взглянула на него:

— Но наши же все равно побеждали?

— Побеждали. У нас более счастливая военная история, чем у Франции и Германии, нас так никто и не победил. И это самое главное, потому что с ощущением победы можно жить. Нам нет необходимости мечтать о мести или возмещать горечь поражения буйством на футбольных стадионах, у нас чистое прошлое, у нас нет проблем. У нас все хорошо. А то, что мы сейчас считаем проблемами, уйдет само, с течением жизни, мы и сами не заметим, как все эти колючки перестанут существовать.

Соглашаясь с ним, она кивнула, качнув ногой, заброшенной на ногу. Бедра ее шевельнулись, широким движением она перебросила бедро, вновь поставив ноги рядом, машинально скосив глаза, он увидел ее чуть выставленную вперед ногу и наполненный выгиб подъема. Видя ее колени, он вдруг понял, что она в колготках, он помнил, как она надевала их, когда они выходили, потом, когда она шла и сидела рядом, ее ноги казались голыми, колготок было не видно, сейчас он увидел их обтягивающий отсвет. Видя ее ноги, сильно выставленные против него, и бедра под завернувшейся юбкой, вдруг подумав, что купить колготки для нее, наверно, такая же проблема, как и купить туфли, полный мгновенного сочувствия, он двинулся к ней:

— Ты колготки какого размера носишь?

Задорно улыбнувшись, она чуть сблизила колени, соединяя не до конца сведенные под юбкой бедра.

— «Леванте», пятый.

— Только эти?

Увлеченно-деловито, словно серьезно принимая его интерес, она кивнула:

— Бывают и другие, но меня качество не устраивает.

— А что, рвутся?

— Не рвутся, просто до конца не натягиваются. Некоторые фирмы тоже пишут пятый размер или даже шестой, но все равно не натягиваются. Или натягиваются, но уже пятьдесят дэн, а мне нужно сорок.

— А пятьдесят плохо? Вроде чем больше дэн, тем лучше.

Весело-уверенно она покачала головой:

— Когда пятьдесят дэн, блестеть начинают, а я не люблю, когда блестят. Я люблю матовые, телесного цвета.

Быстро соображая, он с надеждой посмотрел на нее:

— Но зимой, наверно, и пятьдесят можно, зимой же ты их все равно под джинсы носишь?

Она беззаботно помотала головой:

— Я их круглый год ношу. У меня, если без колготок ходить, ляжки друг о друга трутся, натирают, летом особенно, когда жара. День походишь, потом п…ц полный, дотронуться больно, приходится все лето колготки носить.

— И так у тебя всегда было?

— Нет, по-разному. У меня вес все время меняется, я то прибавлю, то опять сброшу, как похудею, так перестают тереться, а как наберу, опять начинают.

— На диету садишься?

— Да нет, как-то само собой получается. От образа жизни зависит. Раньше от дома до электрички пешком ходила, потом автобус пустили, стала ездить, ну и набрала. — Она весело взглянула на него. — Я сейчас решила опять пешком ходить.

— Значит, только «Леванте»?

— Угу.

— А бюстгальтер у тебя какой — шестой?

— Пятый.

С задорным интересом, словно что-то весело угадывая в нем, она взглянула на него:

— А почему ты спрашиваешь?

На секунду бросив взгляд вдоль пустого вагона, он летяще взглянул на нее:

— Может, выйдем в тамбур и потрахаемся?

Словно на мгновенье соблазненная предложением, поколебавшись, она бросила на него весело-извиняющийся взгляд:

— Лучше не надо. Кто-нибудь войти может, я себя скованно чувствовать буду.

Понимая ее, сам извиняясь, он, ловя ее взгляд, приблизился к ней:

— Очень хочется тебя, а нет возможности, даже думать не могу, мысли сбиваются, сам не понимаю, что делаю.

На секунду бросив взгляд в окно, она, словно выручая его, светло взглянула на него:

— Может, поспим?

Мимо окон с шумом пронеслись мостовые дуги на опорах.

Словно разом выдохнув после поднимавшего его напряжения, быстро поднявшись, он пересел к ней; с готовностью поменяв позу, снова бросив ногу на ногу, она, придвинувшись к нему, положила голову ему на плечо. Притиснутый к ней, голова к голове, он прикрыл глаза, стремительно летя в пронизанном солнцем вагоне, и впал в какой-то быстрый светло-легкий сон. Солнце проникало к нему сквозь веки, делая забытье таким же летуче-солнечным, поезд несся, тряся и притирая их друг к другу. Так же внезапно выйдя из сна, как и впал в него, он открыл глаза. Ее голова лежала на его плече, рядом с собой он видел ее ноги — одно бедро, закинутое на другое под вновь завернувшейся юбкой, — это была сладкая страна, которую он только начал изведывать; осторожно, чтобы не разбудить ее, он приподнял голову.

Окрестности изменились, поезд сбавил ход. Деревень и поселков больше не было, мимо окон тяжело двигались леса, высвеченные бившим с высокой точки солнцем, они стояли стеной в отдалении, то чуть приближаясь к окнам, то отступая, пока поезд протаскивал вагоны мимо них, между ними и поездом лежала нейтральная полоса чахло зеленевшей травы. Поезд, дернувшись, ускорил ход, снова стена деревьев оборвалась, в просвете потянулись пахотные поля и несколько десятков домиков, поезд, не сбавляя хода, пролетел мимо длинной, с некрашеными перилами платформы. Прочитав на жестяной полосе, торчавшей на покосившихся шестах, название станции, он, встав, подошел к схеме за стеклом у дверей вагона. Следующие были Литвишки. На ходу проверяя взглядом сумку на скамейке, он вернулся на место, сразу проснувшаяся без него, она с любопытством смотрела в окно, быстрым движением отбросив волосы со лба. Сев против нее и открыв сумку, он вытащил кроссовки в белом пластиковом пакете; вновь поставив ноги рядом, наклонившись и сняв туфли, она надела кроссовки, передав ему туфли; аккуратно упаковав их и застегнув сумку, он встал с сумкой на плече, вместе они вышли в тамбур. Вагон остановился против ведущей вниз с платформы лестницы; спустившись по ступенькам, они вышли на станционную площадь.

Отраженное солнце полыхало со стекол витрины магазинчика, чем-то торговавшие бабушки сидели на перевернутых ящиках, было тихо. Ветер шуршал деревцами, на площадь, не доставая до середины, падала тень от водонапорной башни, у покосившегося столбика с номером несколько женщин с сумками ждали автобуса. Увидев водителя, возвращавшегося к своему КамАЗу с батоном хлеба и куском колбасы, завернутым в бумагу, Сергей договорился, что тот подбросит их до поворота на совхоз; забросив в кабину сумку с оборудованием, он помог взобраться ей и сам поднялся следом, сев у дверцы. Выбравшись с площади и выехав узкими, петляющими улочкам со станции, грузовик по старой грунтовой дороге пересек поля, оставив справа деревню, обогнув ее, свернул на шоссе и помчался вдоль леса. Деревья зарябили с одной стороны, редкие делянки с домиками проносились с другой, вскоре они пропали, лес потянулся с обеих сторон. Чувствуя слева ее бедро и поглядывая на ее курносый профиль, он прокручивал в памяти все этапы и подробности того, что сейчас должен был сделать; весело переглядываясь с ним, она увлеченно смотрела на обступавшие их деревья и уносящуюся под автомобиль ленту дороги. Справа мелькнуло третье по счету боковое грунтовое шоссе, это значило, что сейчас они ехали точно против того квадрата, где упала ракета; по инструкции, чтобы не выходить с тяжелой сумкой посреди леса и не возбуждать подозрений, он должен был доехать до поворота на совхоз, сойти там и немного вернуться; увидев наконец указатель и на всякий случай переспросив шофера, он расплатился с ним, грузовик затормозил у поворота; спрыгнув и приняв от нее сумку, он помог ей спуститься и, кивнув шоферу, захлопнул дверцу. Подождав, пока грузовик, отдалившись, скрылся за выгибом шоссе, они двинулись по шоссе назад. Пройдя немного и увидев место, где кювет был неглубоким, они перебрались через него и вошли в лес.

В лесу было приглушенно-светло и сухо, тряхнув волосами, она, запрокинув голову, радостно вздохнула, глядя на верхушки деревьев, солнце просеивалось сквозь листву, освещая пространство между сухих стволов и нижних ветвей, где зелени еще не было; двигаясь в залитом добрым, текучим светом пространстве, они ступали по мягкому насту из прошлогодних листьев. На несколько шагов опередив его, свободно ступая, словно двигаясь в родной для себя стихии, она словно вела его, не оглядываясь; глядя на ее икры, снова ставшие чуть шире, он, специально не догоняя ее, шел следом. Лес был еще редким, оглядывая ровные ряды деревьев, видимо когда-то высаженных по плану, машинально решив, что ставить здесь радиомаячок привязки еще рано, он еще какое-то время шел за ней, ожидая, когда лес станет погуще; решив, что они уже достаточно далеко отошли от дороги, он, остановившись, окликнул ее. Поставив на землю сумку и достав радиомаячок, он установил его, прикрутив липкой лентой к ветке; щелкнув движком и запустив его, он достал из сумки вектор-указатель, устройство, похожее на мобильный телефон, подойдя и приникнув к нему плечом, она с интересом заглянула в засветившееся табло. Введя частоту только что установленного радиомаячка и убедившись, что прибор, как положено, реагирует, он произвел сброс и ввел частоту радиомаячка ракеты. После небольшой паузы, не так быстро, как в случае маячка, который был в двух шагах от них, устройство выдало надпись «захват азимута», электронная стрелка указала направление, в правом верхнем углу замигали выстроенные в ряд квадратики над надписью «введите мощность в милливаттах». Набрав известную ему мощность маячка и введя коэффициент ослабления, соответствующий ослаблению сигнала в лесополосе в отсутствие снега и дождя, он, подождав секунду, увидел вписанное в квадратики значение «1640» — это была оценка расстояния до объекта, то есть до упавшей ракеты с допуском плюс-минус десять процентов. С любопытством, как на игрушку, глядя на прибор в его руках, словно ожидая чего-то радостного, она беззаботно перевела на него взгляд: