Рафаэль Сабатини - Венецианская маска Страница 57

— Разве нет более или менее очевидной причины? Признать его означало бы открыть свое истинное лицо. Он мог надеяться по крайней мере убедить нас, что обманул французскую миссию, представившись там Камилем Лебелем. Но мог ли он надеяться убедить нас, что его связь с французским правительством была притворством, если они знали его как виконта де Сола?

— Как я уже отмечал, — вставил Барбериго, — я могу представить себе обстоятельства, в которых виконт де Сол мог посчитать выгодной службу на благо Директории. Мне ясно, что такие обстоятельства есть. Перспектива реставрации в конфискованных имениях, к примеру, могла быть взяткой, которой трудно сопротивляться.

— Я хорошо его знаю и никогда не смогу поверить в это, — сказал граф решительно. — Но с другой стороны, перед вами — известные факты услуг, оказанных им Венеции, каждая из которых противоречит выводу, к которому вы склоняетесь.

— Будьте уверены, — сказал Корнер, — что факты будут иметь должный вес.

Затем он весьма учтиво склонил голову.

— Мы благодарны вам, господин граф, за ваше содействие.

Усмотрев в этом прощание, граф Пиццамано степенно поклонился Тройке и вышел, глубоко обеспокоенный в душе.

Барбериго заерзал на скамье.

— Надо ли расточать слова по этому поводу? По-моему, дело ясное.

Корнер обратился к нему с любезной, почти капризной улыбкой.

— Я завидую вашей проницательности. Мои же несчастные глаза пытаются пробиться сквозь завесу тумана. А каково ваше положение, мессер Габриэль?

Габриэль пожал узкими плечами.

— Совершенно запутался в тех догадках, которые мы затронули.

— Конечно, — проворчал Барбериго, — вам не по вкусу дальнейшее разбирательство.

— Это было бы бессмысленно, мы лишь ходили бы по кругу.

— И я говорю то же самое, — разгневался старик. Он пронзительно прочистил горло и заявил:

— Итак, к наказанию.

Корнер задумался.

— Ваше Превосходительство решили назначить кару в качестве решения в деле столь затруднительном, как это?

— Я? А разве не в этом моя обязанность? Для колебаний нет времени. Когда мы окружены шпионами и врагами, наш долг — приносить государству несомненную пользу.

— Наш первый долг — быть справедливыми, — сказал Корнер. Габриэль повернулся лицом к красному инквизитору, желая разобраться.

— Но если мы не готовы ни обсуждать этот случай дальше, ни объявить кару за это, то что же делать?

— Отложить, — сказал Корнер и плотно сжал губы. — Весы правосудия в этом деле столь уравновешены, с чем вы должны согласиться, что остается единственное — ждать, пока какое-то новое открытие не нарушит этот баланс. К такому мнению я пришел в итоге размышлений. Если вы не сможете с ним согласиться, нам придется направить это дело в Совет Десяти.

— Вы успокоили меня, — сказал меланхоличный Габриэль. — Я согласен всем сердцем.

Вместе они смотрели теперь на Барбериго и ждали. Старик поморгал на них своими слезящимися глазами. От досады его голова тряслась сейчас более обычного.

— Я не стану противоречить вам, — сказал он наконец. — Но эта отсрочка — пустая трата времени. Этот молодой джентльмен был нахальным, что у меня всегда ассоциируется с виновностью. Но я не хочу экспериментировать. Было бы более милосердно не держать его в томительной неопределенности, ибо предопределено, что он в конце концов должен попасть к душителю. Тем не менее, раз уж вы настаиваете на этом, давайте отложим приговор.

Глава XXXIII. УДОБНЫЙ СЛУЧАЙ

— Изотта, дорогая, Марк уже говорил тебе, что он женат?

Граф сидел за столом с графиней и дочерью. Ужин закончился и слуги покинули комнату.

Изотта посмотрела с улыбкой, хотя она, казалось, в последнее время совсем утратила прежнюю способность улыбаться.

— Он, должно быть, забыл сделать это, — сказала она, и ее отец посчитал, что она шутит с ним.

— Именно это я и предполагал. — Он посерьезнел, но улыбнулся вслед за ней. Графиня, переводившая взгляд со своего мужа на свою дочь, предположила, что то было шуткой, которую она не поняла. Она попросила объяснить. Граф отозвался, ясно и определенно изложив суть дела, напугав обеих — мать и дочь. Изотта, оправившись, вскинула свою темноволосую голову и уверенно сказала:

— Где-то в ваши сведения вкралась ошибка.

Франческо Пиццамано со всей серьезностью отверг возможность ошибки. Он разъяснил, откуда получена эта информация, и теперь, наконец, уверенность Изотты покинула ее.

— О! Но это невероятно!

Глаза ее округлились и чернели на фоне лица, побледневшего от испуга.

— Истина зачастую такова, — сказал ее отец. — Я и сам сначала не мог в это поверить, пока это не было подтверждено самим Марком. Вот тогда, учитывая это, я понял, что у него должна быть серьезная причина для такой скрытности.

— Какая же это может быть причина? — голос ее дрогнул. Он ссутулился и всплеснул руками.

— Когда мужчина берет на себя тяжесть бремени, возложенного на себя Марком, в причинах не бывает недостатка. Инквизиторы предположили причину — и весьма правдоподобную причину, — которая отнюдь не лестна для него. Зная его, можно довольно точно догадаться об истинной причине, представляющей все это в совершенно ином свете. Что я нахожу более всего достойным уважения в Марке-Антуане, так это то, что он — человек, который пожертвует всем ради дела которому служит.

— Но если инквизиторы… — начала Изотта и замолкла. Неожиданно она спросила:

— Ему грозит опасность?

Граф медленно покачал головой.

— Главным образом, я надеюсь в данном случае на то, что, как бы там ни было, Катарин не глуп.

Волнуясь, она подробно расспросила его о точных фразах, прозвучавших в беседе между инквизиторами и узником. Когда он со скрупулезной точностью ответил, она некоторое время сидела словно одурманенная, а затем, сославшись на слабость, встала из-за стола и попросила извинить ее.

Когда она вышла, Франческо Пиццамано озабоченно посмотрел на графиню.

— Вы полагаете, что она глубоко огорчена этим?

Прекрасная графиня ответила печально:

— Бедное дитя! Она выглядела так, будто ее смертельно ранили. Я зайду к ней.

Она встала.

— Минуточку, дорогая!

Она приблизилась к нему. Обняв ее за талию, он привлек ее к себе.

— Может быть, лучше оставить ее? Боюсь, что она плохо воспримет это. Бог знает из-за чего.

— Пожалуй, я знаю из-за чего.

Граф задумчиво кивнул.

— Если все взвесить, дорогая, то наверное так будет лучше всего. Смирение приходит легче, если желаемое представляется более несуществующим.

— Вы не очень тверды, Франческо. Я никогда не видела вас таким. И все-таки даже там, где затронут ваш собственный ребенок, вы не принимаете в расчет ничего, кроме целесообразности. Подумайте о ее сердце, дорогой.

— О нем-то я и думаю. Я не хочу, чтобы оно страдало больше, чем это должно быть. Я не хочу, чтобы ему выпало страданий больше, чем я причинил ему. Вот почему я почти обрадовался тому положению вещей, которое ведет к смирению.

— Едва ли я понимаю вас, дорогой.

— Возможно, из-за того, что, если по совести, вы не доверяете мне. Я спекулировал собственной дочерью. Использовал ее как заклад в игре за Венецию. Игра проиграна. Я пожертвовал ею напрасно. Именно промотал ее. Иллюзий не осталось. Солнце Венеции зашло. Мы уже в сумерках. Скоро, очень скоро наступит темнота.

Граф был полон отчаяния.

— Но я хочу, чтобы вы поняли вот что: я бы никогда не просил Изотту об этой жертве, если бы мы оба — она и я — не верили, что Марк мертв. Иначе она не согласилась бы на это. Известие, что он выжил, было трагедией. Теперь, как и раньше, он вновь будет для нее умершим, и она сможет еще раз примирить себя с этой бесполезной жертвой, к которой нас принуждает обещание. Вот почему я говорю, что, возможно, так будет лучше. Они любили друг друга — она и Марк, — и он был достоин ее.

— Вы можете так говорить после этого разоблачения?

Он кивнул.

— Ибо я верю, что он отдал себя приблизительно в того же рода брак, в какой я отдаю ее. Чтобы послужить великому делу, которому подчинено все, что может дать человек. Когда он сегодня делал отчет по этому поводу, у него был вид одного из тех мучеников, которые приходят к самопожертвованию. Если это окажется не так, значит, я ничего не смыслю в человеческой природе, — он тяжело поднялся. — Теперь ступайте к ней, дорогая. Расскажите ей это. Она может обрести в этом утешение и силу. Бог да поможет ей. Бог да поможет всем нам, дорогая!

Но страдания Изотты были мучительнее, чем они думали или чем она позволила своей матери хотя бы заподозрить. Когда она все-таки смогла поверить в то, что отнюдь не заставило ее смириться, как надеялся ее отец, это лишило ее всего, что она уже завоевала. Обстоятельства навсегда запретили Марку и ей быть мужем и женой; но она по крайней мере находила утешение в душевной близости с ним, которая сделала бы их навсегда едиными. И теперь эта связь оборвалась, оставив ее ужасно одинокой, брошенной и испуганной.