Анатолий Чехов - Кара-курт Страница 57

«Что говорить, — подумал Андрей, — ради своей суженой Вареня´ мог бы и не на такие жертвы пойти...»

Сквозь смуглый цвет лица Юлдуз проступал жаркий румянец. Черные живые глаза, изогнутые брови, белые ровные зубы, блеснувшие в улыбке румяных губ (яшмак не закрывал ее рта). Да! Вареню´ можно было понять... Но вместе с тем он, безусловно, заслуживал и наказания.

Юлдуз жестом пригласила начальников в комнату, оставив мужчин одних, с неподдельной грацией поклонилась и вышла.

Обычно резкий и решительный, Кайманов выглядел сейчас сбитым с толку. Увидев Самохина, он только руками развел:

— Ну что ты с ним будешь делать! А? Судить ведь сукиного сына надо, а по конституции имеет право свободы вероисповедания... Черт-те что! Да и здесь мы никакие не начальники, просто гости. Гость обязан уважать обычай хозяев.

Приход Андрея явно обрадовал Якова: дескать, ты замполит, ты и расхлебывай, мусульманство как раз по твоей части...

Андрей был согласен с Яковом, что надо быть весьма осмотрительным: оскорбить чем-то веру значило потерять доверие местного населения, потерпеть политический провал. Но и так оставлять дело нельзя. Пусть новобранец, пусть вольнонаемный, но, хорошенькая история — мусульманин с комсомольским билетом в кармане! А что можно предпринять сейчас? Немедленно?

Решив действовать по обстановке, оба вошли в комнату к Варене´.

Пол сплошь устлан коврами. Ковры на стенах, в углу помост, на помосте — гора подушек, там, очевидно, постели, накрытые одеялом. Посередине простенка разрисованный красным орнаментом сундук. Справа окно. Недалеко от входа железная печка, в открытую конфорку опущена тунча, в тунче кипит чай. Вареня´ лежит на самом почетном месте, обложенный подушками, укрытый простыней, в руках какая-то книга. Санинструктор Скуратович только что закончил перевязку, закрывает санитарную сумку, ворчит вполголоса: «Черт тебя догадал, не сам придумал...»

Увидев вошедших офицеров, принял стойку «смирно»:

— Разрешите доложить... Произвел перевязку... Только я за этого варвара отвечать не буду. Мало ему того, что натворил, еще и лечить не дает! Полюбуйтесь на него! Коран читает!

— Я тэбэ сюды не звав, лэчить нэ просыв. Яка кныга мени сподобаеться, таку и читаю, — отозвался из-под простыни Вареня´. — Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Здоровеньки булы, товарыщ старший политрук!

— Ты давай не расшаркивайся, слушай, что тебе санинструктор говорит, — одернул его Кайманов. Видно было, что Яков еще не решил, как ему разговаривать с Варене´й.

— Ну да! Слухай його! — заартачился тот. — Вин мени усю обедню сгэпцював. Мулла всэ, як треба, зробыв, а зараз жинка прыйдэ и скаже: «Не так!» Тоди шо ж мени ще ризать?

— Товарищ старший лейтенант, я больше не могу, — взмолился Скуратович, — разрешите мне уйти...

Кайманов отпустил его, некоторое время стоял перед Варене´й.

— Лежишь?..

— Та лэжу, товарищ старший лейтенант.

— Перевязанный?

— Эге ж... Скуратович, бисова невира, перевъязав.

— Еще и Коран читаешь?.

— А як же ж... Це мени мулла дав. Як шо я зараз мусульманин, повинен и Коран читать, и намаз[30] робыть.

— Ну что ты в него глаза пялишь? — разозлился Кайманов. — Смотришь в книгу — видишь фигу. На кой черт тебе этот Коран? Ни одной ведь арабской закорючки не знаешь!

— Як це я не розумию? Усэ розумию. Ось дэ напысано: «Обороты невирных капырив у свою виру, а як шо не захочуть, рубай их сокырой!» Страныця шоста сура пъятдесят девьята.

— Ишь ты, «рубай их сокырой»! Ты мне дурака не валяй! То он в магазине пьянство развел, на всю улицу орал, хану обещал черводара отпустить! А теперь еще и Коран?

— А вы на мэнэ нэ кричить. У комендатури — крычить, а у хати — не крычить. Тут я вам вже не Вареня´, а Курбан. А про капырив мени сам мулла прочитав, шоб я напамьять вывчив...

Кайманов и сам понимал, что не годится кричать в чужом доме, да еще на хозяина. Но ему все-таки не хотелось сдавать позиции.

Андрея не оставляло впечатление, что Вареня´ их просто разыгрывает, пытаясь прикрыть показной независимостью явное смущение. Надо было еще выяснить, кто этот мулла, который взял на себя обращение неверного капыра в истинную веру, да нет ли у этого муллы еще каких-нибудь советников...

В комнату, скромно опустив глаза, вошла Юлдуз, расстелила чистую салфетку на ковре перед ложем Варени´, принялась ставить посуду, раскладывать ложки.

При виде своей молодой жены новоявленный мусульманин расцвел такой радостью, что Кайманов и Самохин только молча переглянулись, а Самохин подумал: «Черт возьми, на такое дело тоже надо решиться».

Молчание затягивалось. Вареня´, делая вид, что углубился в чтение, раза два уже глянул на старшего политрука, ожидая, что еще он ему преподнесет.

— Жениться или не жениться, конечно, ваше право, — сказал Андрей, — но ведь не обязательно на такие меры идти. Могли бы и на своем настоять. Юлдуз — современная девушка, рот платком не закрывает, с мужчинами говорит, как равная...

— Колы б одна Юлдуз, — рассудительно возразил Вареня´. — Вона б в мэнэ через нидилю тикэ на украиньской мови розмовляла. А вы идить побалакайтэ со старой, ии матерью, тей шо вам як Серко зубы выскаляла...

Вареня´ изобразил для убедительности улыбку «старой», растянув рот и показав два ряда зубов: ровных и белых от неограниченного употребления фруктов. — Та ще й родни у тией видьмы, мабудь, цилых тры хутора... Тут не тэ шо у мусульманство, у туретчину перейдеш.

— Не хуторы, а аулы, Вареня´, — поправил его Самохин. — В Турции, кстати, исповедуют тоже ислам.

— Та и я кажу: аулив, — охотно согласился Вареня´. — Ну так шо ж мени було робыть? Га? А, думаю, хай будэ, як воны хочуть! Докы ж неженатым ходыть?

— Кто они? — спросил Самохин. — Нам со старшим лейтенантом тоже хотелось бы знать, кто тут у вас воду мутит.

— Я ж казав: цилых тры хутора, чи то аулив. Хиба ж усих позапоминаешь?

— Не хотите говорить, не надо, — сказал Самохин. — А за то, что мусульманство приняли, придется отвечать перед комсомольской организацией.

— Все одно отвечать, — отозвался Вареня´. — Так хочь женатым. Уси хлопци з жинками живуть, а я шо? У бога теля зъив, чи шо?

— У какого бога, Вареня´? У аллаха, что ли?

— Та, мабудь, зараз так. У аллаха... А зироньку мою Юлдуз я ж так люблю, так люблю, товарищ старший лейтенант, шо хай мэнэ хочь на кусочки порижуть, тике шоб, коли ризать будуть, вона на менэ своими чудовыми очамы дывылась...

В комнату вернулась Юлдуз, выставила роскошное по военному времени угощение: коурму, шурпу, жареную баранину на ребрышках и даже плов.

Посередине салфетки построились хороводом белые фарфоровые чайники с геок-чаем. Как завершение архитектурного ансамбля в центре появилась пол-литровая бутылка с прозрачной жидкостью.

Занавеска на входной двери откинулась, в комнату вошла еще одна женщина. Самохин узнал дочь Хейдара Дурсун. Вела она себя как-то странно, выглядела необычно. От угрюмоватого, испуганного выражения лица не осталось и следа. В нарядной, расшитой узорами темно-красной одежде, в тонком газовом шарфе, изящных чарыках, с насурмленными бровями, лицом, отбеленным каким-то тайным средством, Дурсун выглядела красавицей.

Приветливо улыбаясь, она поманила Андрея жестами, приглашая, очевидно, выйти в соседнюю комнату, повторяя при этом: «Бярикель, лечельник, бярикель», что означало — «Иди сюда, начальник, иди»...

Кайманов, взглянув на Андрея, ухмыльнулся:

— Ай да замполит, — вполголоса сказал он. — На твоем месте я бы тоже овечек не брал...

Андрей с досадой отмахнулся:

— Тебе все смешно...

— Какой там смех: зовут-то тебя, а не меня...

— Бярикель, лечельник, — явно недоумевая, повторила Дурсун. Пожав плечами, она отступила назад, выпустив из рук занавеску. Самохин перевел дух. Но как-то надо было выходить из положения. Видно, день чрезвычайных происшествий еще не закончился. Из соседней комнаты донесся голос старшины Галиева:

— Товарищ старший лейтенант Кайманов, вас просит к телефону полковник Артамонов!

Тут же Андрей услышал быстрый разговор, очевидно, по-туркменски (доносились возбужденные голоса старшины и Дурсун), затем — истошный женский крик.

Вслед за Каймановым Андрей выскочил в соседнюю комнату, увидел растерянное лицо Галиева, в гимнастерку которого двумя руками вцепилась Дурсун. С новым истошным воплем она рванула воротник старшины так сильно, что пуговицы горохом разлетелись во все стороны, а сам Галиев едва удержался, чтобы не упасть.

Со двора, что-то гомоня и выкрикивая, ввалилась в комнату толпа гостей, собравшихся, видимо, по случаю прихода пограничников.

Отскочив от Галиева, показывая на открытой ладони пуговицу с его гимнастерки, Дурсун продолжала кричать что-то такое, что вызывало глухой гнев у окружающих.