Борис Акунин - Мука разбитого сердца Страница 6

– Покажи что умеешь, Никашидзе.

Брюнет сахарно улыбнулся, зачем-то расстегнул модный широкий пиджак.

– Ничего, если попорчу-с? – кивнул он на черную, школьного вида доску, где была прикноплена большая фотокарточка какого-то бородатого господина, а внизу мелом написано: «Капитан Отто Зингер, он же Лейбович, он же Лошадников».

Взмахом руки князь показал: можно.

Быстрым движением агент откинул полу пиджака. Блеснули какие-то металлические полоски – Романов даже не успел их разглядеть. Несколькими бросками, до того стремительными, что у Алеши замелькало в глазах, Никашидзе кинул один за другим четыре ножа, которые вонзились в снимок по периметру лица, оставив его нетронутым.

Подержав многозначительную паузу, Алеша обронил:

– Ну, предположим. Хорошо бы еще какую-нибудь барышню беззащитной внешности – в качестве мишени. Тоненькую блондинку с кудряшками. Чтоб публика охала.

Штабс-ротмистр виновато развел руками:

– У нас барышень нет, и уж особенно – беззащитной внешности. Может, на месте наймем какую-нибудь. Ты как думаешь, Георгий?

– Зачем наймем? Добровольно пойдет-с. Не извольте беспокоиться, ваше благородие.

Кавказец пригладил завиток на виске, самодовольно улыбнулся.

– Что ты ходок знаменитый, мне известно, но как ты с иностранкой объяснишься?

– Обижаете, ваше благородие. Мне хоть эфиопку – всё одно-с. У Георгия Никашидзе осечек не бывает.

– Ладно, принят. Зови Булошникова. Это, Алексей Парисович, на амплуа силача. Наш Илья Муромец. Что-нибудь взломать, поднять, вышибить. Не человек – паровоз. Десять пудов на плечах выносит. Картотека, надо полагать, тяжеленька.

Очень большой человек, задевший дверной косяк сразу обоими плечами, сказал неожиданно тонким, бабьим голосишком:

– Здравия желаю.

Лицо у него было круглое, пухлое, с розовой, как у младенца, кожей. Фигура, как у куклы-матрешки. Кисть руки – безволосая, толстая и короткопалая – напоминала раздутое молоком вымя.

– Не годится, – сразу отрезал Романов. – Для гарнира к основному номеру довольно метания ножей и карточных фокусов. Силач – явный перебор. Это же не цирк, а отель высокого класса. И, воля ваша, Лавр Константинович, но без артисток как-то странно. Подозрительно.

– Откуда я, милый вы мой, возьму женщин? В штате разведки их нет, в контрразведке тем более. Уйди! – опечаленно махнул князь толстяку. – Не проходишь.

– Ваше благородие, Лавр Константинович! – фальцетом взмолился Булошников. – Всю жизнь мечтал за границу попасть. Возьмите, ну ради Христа, а?

– Да как я тебя возьму, болван, если ты ничего художественного представлять не умеешь?

Илья Муромец закручинился, повесил голову.

– Эх, раньше я русские песни пел, под балалайку. Даже на свадьбы приглашали…

Сочувственно вздохнув, князь шепотом объяснил:

– Это он весной в ледяной воде сидел, за шведом одним слежку вел. Получил медаль за геройство, но застудил себе напрочь всё, что только можно.

– Грех вам, – продолжал жаловаться инвалид. – Живу, как Иов многострадальный. Борода расти перестала. Жена ушла. Всем ради отечества пожертвовал… – Вдруг в маленьких, но по-младенчески ясных глазках Булошникова блеснула надежда. – А хотите, дишкантом спою? Давеча попробовал – вроде получается.

Он подбоченился одной ручищей, другую округлил и выставил вперед, запел тонким, довольно сильным голосом: «Выйду ль я на реченьку, погляжу на быструю. Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой».

Дослушав до конца, Алеша засмеялся:

– Да это не дискант, это настоящее сопрано.

Иностранного слова Булошников не понял, но одобрительную интонацию уловил и плаксиво заныл:

– Возьмите меня, ваше благородие! Я горы альпийские на открытке видел – красотища! Страсть как повидать хочется!

– Извини, Вася. Видно, не судьба.

Лавр Константинович подошел к бедняге, потрепал по плечу, даже полуобнял, для чего пришлось подняться на носки.

Будто к мамкиной груди припал, подумал Алеша. Тут-то ему и пришла в голову идея.

– Погодите-ка, погодите… – медленно сказал он.

Швейцария. Сан-Плачидо

В Европе полным-полно старых отелей, про которые обычно говорят: «ах, это заведение знавало лучшие времена!» Каких-нибудь полгода назад то же мнение высказывали и по поводу «Гранд-отеля» в Сан-Плачидо.

Эта гостиница помпезной, тортообразной архитектуры пережила пик моды тому лет тридцать, когда здесь любила останавливаться немолодая, но все еще прекрасная вдова императора Луи-Наполеона. Потом вкусы изысканной публики переменились, и отель стал обителью тихого семейного отдыха миланских и венских буржуа средней руки. Но едва континент затянуло пороховым дымом, для гостиницы, как и для прочих швейцарских курортов, настал истинный ренессанс. Номера подорожали втрое, но их все равно не хватало. Из Парижа прибыли два первоклассных шеф-повара, не пожелавшие попадать под призыв. На сцене выступали мировые знаменитости, развлекая взыскательных постояльцев. Среди последних было особенно много американских миллионеров, очень недовольных тем, что Старый Свет ни с того ни с сего сошел с ума и лишил приличных людей возможности отдыхать на Лазурном берегу, в Биаррице или Баден-Бадене.

Чудесным ноябрьским утром, в самый разгар бархатного сезона, на подъездную аллею «Гранд-отеля», шурша гравием, въехал длинный «делонэ-бельвилль» и остановился у парадного входа, прямо напротив огромной афиши, где был изображен усатый красавец в казачьей черкеске. Объявление на трех языках (итальянском, французском и немецком) извещало:

Лакей с поклоном открыл вторую справа, так называемую «парадную», дверцу автомобиля, и оттуда вышел красивый молодой человек в роскошном пальто – легкого сукна, но с пышным собольим воротником. Конец алого кашне с обдуманной небрежностью был перекинут через плечо, белоснежные гамаши посверкивали перламутровыми пуговками. Очень эффектно смотрелась рука на черной шелковой перевязи. Пальцы в лайковой перчатке беспрестанно мяли каучуковый мячик.

На веранде, где полдничала публика, моментально стало известно, что это и есть петербургская знаменитость. Дамам певец ужасно понравился, к тому же от стола к столу жужжащим шмелем пролетел невесть откуда взявшийся слух, что он царского рода, ибо в России Романофф– фамилия очень редкая и простой человек носить такую не может.

Если дамы главным образом засматривались на августейшую звезду санкт-петербургской оперы, то благосклонное внимание кельнерш и горничных привлек интересный брюнет, соскочивший с подножки третьего, «свитского» ряда сидений. Девушки из прислуги сочли, что он одет еще шикарней солиста, а кроме того брюнет успел в одну минуту перемигнуться по меньшей мере с шестью из них.

Вокруг суетился, распоряжаясь разгрузкой чемоданов, хромоногий господин с тараканьими усами. Наблюдатели сначала предположили, что это импресарио, но судя по куцему пиджаку и обтрепанным брючкам, то была какая-то мелкая сошка.

На угрюмого субъекта в наглухо застегнутом макинтоше особенного внимания не обратили. Зато сугубый интерес мужской половины вызвала монументальная дама в шляпе с огромными страусовыми перьями. Тяжело ступив внушительной ногой на землю, она обвела взглядом озеро, горы и воскликнула тонким голоском:

– Gospodi, krasota-to kakaya!

Старший портье тараторил по-французски с итальянским акцентом:

– У мсье солиста номер-люкс с балконом в бельэтаже. У госпожи певицы номер на шестом, с ванной.

Остальным господам отведены три комнаты в чердачном этаже.

– Акакий Акакиевич, осторожнее, это очень хрупкая шляпка! – сердито крикнула госпожа Василиса хромому, который вынимал из багажника круглую коробку. – Дайте сюда, болван! – И, перейдя на шепот, спросила. – Ваше благородие, можно хоть у себя в комнате по-человечески ходить?

– Я тебе похожу, – тоже шепотом ответил Козловский. – Только в пеньюаре! Терпи, Василий, сам вызвался.

Потом подошел к каждому и тихо приказал:

– Час на обустройство. Потом все ко мне, на инструктаж.

На озере

По гладкой, как каминная доска, поверхности Луганского озера скользила прогулочная лодка, в которой с комфортом расположилась праздная компания. На носу в романтическом одиночестве, сидел Алексей Романов. «Концертмейстер Акакий Акакиевич» скромно примостился на дне. Гребли Никашидзе и Лютиков, а на корме, одной рукой держа руль, другой кружевной зонтик, сидел Булошников и распевал народную песню «Мы на лодочке катались золотистой, золотой».

– Вот она, – кивнул штабс-ротмистр в сторону берега. – Только не все разом головы поворачивайте.

На скале, прямо над обрывом, нависла прелестная вилла в псевдоготическом стиле. С обеих сторон от нее росли деревья, дальше виднелся срез высокой стены, обрывавшейся на самой кромке.