Роберт Ладлэм - Предательство Тристана Страница 6

Даниэль отполз на несколько футов от трубы, пока не добрался до низенького кирпичного барьера, отделявшего эту крышу от соседней. Следующая крыша, как он обнаружил с величайшим облегчением, была покрыта не битумом, а глиняной черепицей. Плитки могли быть скользкими ото льда, но их неровная поверхность в любом случае обеспечит некоторую опору. Он решил, что без труда проберется по черепице. Гребень у этой крыши был не острым, а, напротив, плоским, около двух футов шириной. Выбираясь наверх, Даниэль проверил, насколько хороша опора для ног, и счел ее вполне удовлетворительной. Теперь он имел возможность пройти по этой крыше, тщательно балансируя и чуть покачиваясь, как будто шел по натянутому канату.

Далеко внизу лежал темный пустынный проспект Фоша, фонари там не горели, как и во всем городе, ввиду нехватки электроэнергии. Даниэль понимал, что, если он видит улицу, то и любой прохожий также сможет увидеть его, поскольку на этой крыше не было никакой ограды, за которой он мог бы спрятаться.

Впрочем, ему угрожали не только прохожие. Любой, кому придет в голову выглянуть в окно из квартиры в одном из более высоких этажей ближнего здания, сразу заметит его. В последнее время люди буквально помешались на диверсантах и шпионах, без упоминания о них не обходился ни один разговор. Поэтому каждый, увидевший мужчину, пробирающегося по крыше дома, без долгих размышлений позвонит в La Maison, Prefecture de Police. В это время появилось как никогда много анонимных писем с обвинениями, а самой страшной угрозой среди французов стало обещание сообщить в Kommandantur. Так что опасность, о которой думал Даниэль, была вполне реальной.

Он двигался гораздо быстрее, со всей быстротой, на какую мог решиться, и вскоре добрался до кирпичного барьера, отделявшего это здание от следующего. Крыша на следующем доме тоже была мансардной, как и в «Отеле де Шателе», но ее покрывала сланцевая плитка. Здесь на гребне тоже была дорожка, хотя и гораздо уже, чем на предыдущей крыше, всего лишь около фута.

По этой крыше Эйген прошел, осторожно ставя одну ногу перед другой. Он поглядывал вниз на проспект, и на какое-то мгновение его охватил страх. Но Даниэль сосредоточил все мысли на важности своей миссии, и паника тут же исчезла.

Не более тридцати секунд потребовалось ему, чтобы достичь следующего разделительного барьера. На сей раз барьер представлял собой толстую каменную стену, из которой выходило множество тонких вентиляционных и широких дымовых труб. Из нескольких труб валил дым, указывая на то, что дымоходы принадлежат лицам, относящимся к немногочисленной касте привилегированных парижан, имеющих уголь для того, чтобы отапливать свои дома. Он ухватился за вентиляционную трубу, оказавшуюся на ощупь холодной, потом за следующую и, когда выбрался наверх, заметил кое-что интересное.

Каменная стена имела неплохой выход с крыши в задний двор особняка. Футах в десяти от карниза крыши начиналась лестница из вмурованных в стену железных скоб, которыми, несомненно, пользовались трубочисты, поднимавшиеся из совершенно темного в этот час внутреннего двора, чтобы прочистить дымоходы.

На мгновение Даниэль застыл в нерешительности. Верхняя скоба находилась слишком уж далеко. Он не мог идти по каменной стене, пробираясь между трубами: стена была недостаточно широка для этого. Ему ничего не оставалось, кроме как ухватиться за вентиляционную трубу, дотянуться до следующей, и так повторять снова и снова, пробираясь по-обезьяньи вдоль стены. Вентиляционные трубы, сделанные из обожженной керамики, имели цилиндрическую форму и были достаточно тонкими для того, чтобы он мог надежно держаться за каждую из них.

Ему потребовалось несколько минут для того, чтобы добраться наконец-то до вожделенной лестницы. Ухватившись руками за верхнюю ступеньку, он тут же переступил с крыши на следующую. Теперь он мог спуститься вниз по всаженным в стену скобам, что и проделал, сначала двигаясь медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока не оказался на земле.

Несколько секунд он неподвижно стоял там, в пустом дворе. Окна особняка, которому принадлежал двор, были темны. Судя по дыму, поднимавшемуся из труб, дом был обитаем, хотя его жильцы, вероятно, спали. Он медленно и спокойно прошел по булыжной площадке. В высоком деревянном заборе были ворота, естественно, запертые. Но по сравнению с тем, что он только преодолел, это была не преграда, а просто пустяк. Он подпрыгнул, ухватился за верх забора, подтянулся, перебросил ноги через ворота и спрыгнул в переулок, проходивший по задворкам проспекта Фоша.

Даниэль отлично знал эту часть города. Он прошел по переулку, старательно подавляя желание пуститься бежать, пока не дошел до узенькой боковой улочки. Он погладил жилет, ощутив все так же лежавшие под ним бумаги.

Эта улица была совсем темной, зловеще пустынной.

Он миновал затемненные окна книжного магазина, который когда-то принадлежал еврею, а теперь достался немцам. Над входом висела большая белая вывеска; черными готическими буквами написано слово «FRONTBUCHHANDLUNG» [18], а по бокам горделиво красовались две свастики. Еще не так давно это был элегантный магазин иностранной литературы; теперь он стал иностранным совсем в другом смысле слова: здесь продавались только немецкие книги.

Признаки присутствия немцев встречались повсеместно, но, как ни странно, боши не уничтожили ни одного из известных ориентиров, ни одного из прославленных и любимых горожанами зданий. Нацисты не намеревались стереть Париж с лица земли, хотя об этом шушукались на всех углах. Напротив, они хотели всего лишь аннексировать его, чтобы присвоить себе главную драгоценность из короны Европы. Но было нечто странно-небрежное и временное в том, как нацисты указывали на то, что они здесь присутствуют. Вроде белой надписи «FRONTBUCHHANDLUNG», торопливо приляпанной поверх гравированной вывески книжного магазина. Все эти белые тряпки, как бы велики они ни были, можно было содрать в одно мгновение. Создавалось впечатление, что немцы опасаются поцарапать свой новый драгоценный камень. Когда они впервые попытались поднять флаг со свастикой на Эйфелевой башне, ветер сразу же разорвал его, и им пришлось поднять другой. Даже Гитлер провел здесь всего лишь нескольких часов, словно смущенный турист. Он даже не остался на ночь. Париж не хотел их, и они это знали.

И поэтому боши лепили повсюду свои плакаты. Даниэль видел их на стенах домов, мимо которых проходил, причем они висели так высоко, что их с трудом можно было прочитать. Для этого, конечно, имелась причина: когда немцы помещали свои дурацкие плакаты на уровне глаз, их сразу же срывали или что-нибудь подрисовывали.

Находились среди парижан и отчаянные головы, которые писали поверх немецких текстов: «Смерть бошам!» или «Боже, благослови Англию!».

Он мимоходом бросил взгляд на плакат, изображавший толстого Уинстона Черчилля, который с усмешкой попыхивал сигарой, рядом с ним стояла женщина с изможденным плачущим ребенком на руках. «Видите, что блокада делает с вашими детьми?» – гласил лозунг. Немцы имели в виду британскую блокаду, но все знали, что это полная чушь. Даже на этом бумажном полотнище, приклеенном достаточно высоко, кто-то коряво написал: «А где наша картошка?» Этого никто не мог спокойно воспринимать: весь картофель, выращенный французскими фермерами, вывозили в Германию, и вот это было чистейшей правдой.

Другой плакат, на этом всего четыре слова: «Etes-vous en rugle?» [19] Ваши бумаги в порядке? Или, может быть, вы подчиняетесь порядку? Все всегда должны иметь с собой все свои бумаги, самое главное, carte d'identit, на тот случай, если остановит французский жандарм или какой-нибудь fonctionnaire[20] – эти были куда хуже немецких солдат.

Молодой человек всегда имел свои бумаги при себе. Даже несколько комплектов. С указанием разных имен, разных национальностей. Они позволяли ему быстро менять свою личность, а это требовалось достаточно часто.

Наконец он достиг места назначения: древнего, сложенного из крошившегося от ветхости кирпича, здания в безымянном квартале. Обшарпанная деревянная вывеска, подвешенная к ржавому железному угольнику, извещала: «LE CAVEAU» – погребок. Бар действительно находился ниже уровня улицы, туда нужно было спускаться по глубоко вытоптанным кирпичным ступенькам. На единственном маленьком окошечке шевелились угольно-черные тени, впрочем, свет пробивался и откуда-то сбоку.

Он поглядел на часы. Только-только перевалило за полночь, несколько минут, как начался комендантский час, который сes messieurs[21] – нацисты – ввели в Париже.

Впрочем, эта забегаловка и не думала закрываться. И жандармы, и нацисты, проходя мимо, отводили глаза, позволяя заведению работать чуть ли не до утра. Были даны необходимые взятки, подмазаны нужные ладони, а ненасытные глотки всегда получали желаемое питье в неограниченных количествах.