Анатолий Чехов - Кара-курт Страница 6

Сохраняя внешнее спокойствие, Самохин поторопил старшину с перевязкой, отдавая распоряжения с таким видом, как будто нисколько не сомневался в исходе боя:

— Займешь амбразуру против главного входа! Воловченко с ручным пулеметом — в третий блокгауз! Осинцева с автоматчиками — во второй, ударять с фланга. Из винтовок бить залпами. Всем беречь патроны, сам тоже не увлекайся.

— Слушаюсь, товарищ старший политрук... Тут у вас к волосам немного присохло, вы уж потерпите...

Ветров так потянул прилипший к волосам бинт, что Андрей замычал от боли.

Он вдруг совершенно отчетливо осознал разницу между тем, как воспринимал события Ветров, и тем, что чувствовал он сам. У Ветрова дрожали руки от усталости, но старшина был убежден (и это Самохин знал точно): тяжелое положение заставы — явление временное. Стоит продержаться еще сутки, и наконец-то подоспеют замешкавшиеся где-то части Красной Армии. Всей своей мощью они обрушатся на зарвавшегося врага, отбросят его назад. Самохин, внешне спокойный, казалось бы, уверенный в победе, наедине с собой считал положение заставы безнадежным. И вместе с тем Андрей знал: он обязан не только выдержать бой, но и как можно дольше задержать немцев здесь, каким бы ни казался незначительным в масштабах фронта участок всего одной заставы, какими бы ни были малыми силы ее защитников. Должны же когда-то подойти на помощь пограничникам регулярные части армии, танки, авиация? Что представляет собой линия фронта? Откуда ждать подкрепление?

Никто не мог ответить Самохину на все это, так же как никто не мог сказать, куда подевался вместе с машиной-полуторкой лейтенант Петрунин. Именно Петрунин должен был все это рассказать, вернувшись из штаба. Пока что рассчитывать приходилось только на свои силы, а их оставалось слишком мало...

Андрей едва успел натянуть на забинтованную голову каску и спрыгнуть в блиндаж, как донесся нарастающий вой мин, серия разрывов накрыла заставу. Несколько артиллерийских снарядов разорвались во дворе. Со стороны ворот и там, где оставили проход в колючей изгороди, ударили автоматные очереди. С деревьев посыпались срезанные пулями ветви и сучья. На опушке леса появились, строча из автоматов, серо-зеленые фигуры.

Застава молчала.

Не встретив сопротивления, немцы ринулись во двор. Самохин увидел совсем близко, в каких-нибудь двадцати метрах, перекошенные лица, услышал пьяные крики. Какой-то толстый ефрейтор в смятой пилотке первым вбежал на крыльцо казармы, хватил прикладом в дверь. Ветров припал к прицелу «максима».

Самохин видел и слышал все сразу: дрожь «максима», грохот очередей, прищуренные глаза Ветрова, его руки с побелевшими от напряжения косточками суставов. Старшина бил в упор короткими очередями. Из третьего блокгауза доносились торопливые очереди пулемета Воловченко. Гремели винтовочные залпы. На крыльце росла груда тел в ненавистной серо-зеленой форме. Оставшиеся в живых немцы укрылись в казарме.

Самохину показалось, что немцев слишком много, что он сделал непоправимую ошибку, пропустив их во двор. Но, зорко наблюдая за ходом боя, Андрей видел: выход из казармы для врагов — ловушка, каждое окно точно пристреляно, на крыльце все увеличивается груда трупов.

Те, кому удалось вырваться из казармы, не успевали укрыться в лесу: двор простреливался с трех сторон, четвертая — открытое картофельное поле, там тоже дзот.

— Товарищ старший политрук! Тикають! Нимци тикають!

Самохин узнал голос Воловченко, тут же увидел того самого немца-ефрейтора, что первым ворвался в казарму. Обезумев, тот пытался перелезть через колючую проволоку. Самохин срезал его из автомата, ефрейтор повис на ограждении, а через него уже лезли другие.

...К шестнадцати часам третьих суток усиленная рота немцев, которой было приказано захватить заставу, была полностью разгромлена, командир роты взят в плен.

Самохин тщетно пытался связаться с комендатурой, со штабом отряда. Связи не было. Приказа об отходе не было. Петрунин все еще не вернулся. Что с семьями, Андрей не знал.

К исходу третьих суток наконец-то подошла воинская часть — пехотный батальон. Вслед за ним — бронетранспортер с командармом и армейским комиссаром. Самохин доложил результаты боя, передал командующему армией документы, захваченные у гитлеровского обер-лейтенанта, себе оставил немецкую карту: свои сгорели в канцелярии заставы.

Комиссар, осмотрев место боя, сказал: «Застава дралась отлично. Будете воевать вы и ваши пограничники в составе батальона. Назначаю вас заместителем комбата по политчасти».

В ту же ночь батальон отошел под Ковель и с ходу вступил в сражение за Любомль.

Начались тяжелые, изнурительные бои с противником, появляющимся, казалось, отовсюду. Но разведчики докладывали, да и по движению вражеской техники Самохин это чувствовал, что главные силы немцев ушли на восток. В одной из стычек с гитлеровцами, прочесывавшими лес вдоль шоссе, комбат был убит. Самохин стал начальником сводного отряда, собранного из остатков примыкавших к ним разрозненных частей. Отряд его оказался в глубоком тылу врага...

...Ветка орешника, окропившая Андрея обильной росой (опять день будет жарким), спускаясь до самой земли, надежно скрывала разведчиков. Здесь было самое удобное место для выхода отряда к железнодорожному полотну. Станция охранялась. Но то, что видел сейчас Андрей на поляне, окруженной тополями и раскидистыми вязами, едва ли можно было назвать станцией. Водокачка взорвана, от багажных складов и подсобных помещений остались лишь обугленные остовы. Полуразрушенное станционное здание глядит пустыми закопченными проемами окон на усеянные мусором и остатками горелых вагонов станционные пути. Пути забиты составами. Поезда уходят все больше на восток. За те полчаса, что наблюдают за дорогой Самохин и старшина Ветров, прошли уже два фашистских эшелона: один с танками, другой с солдатами.

Андрей оглянулся, окинул взглядом своих бойцов, слишком дорого заплативших за выход к железной дороге, — темные от пота и пыли гимнастерки, изнуренные лица. Нет ни продуктов, ни боеприпасов. Оставалась последняя возможность вырваться к своим. Для этого надо взять станцию, захватить подвижной состав и, не дав немцам опомниться, проскочить через фронт. Самохин снова и снова мысленно проверял все детали намеченного плана. Группа саперов послана, чтобы взорвать полотно дороги в нескольких километрах к западу от станции. Сделать это необходимо, чтобы фашисты не смогли выслать подмогу по железной дороге. Ветрову с двумя взводами поручена самая ответственная часть операции — захватить диспетчерскую и радиостанцию, отрезать связь. Стоит промедлить какие-то секунды, вся операция сорвется. В ходе боя надо не повредить пути и паровозы, сохранить свои поездные бригады (нашлись среди бойцов его отряда и кочегары и машинисты). Надо в считанные минуты погрузиться и обеспечить отправку на восток по крайней мере двух эшелонов. Один из них — товарняк с советскими военнопленными и почему-то гражданскими — женщинами и подростками. Второй — воинский. Если все это удастся, надо будет переодеть в немецкую форму часть своих красноармейцев и выставить как охрану на тормозных площадках, в тамбурах вагонов. Надо... еще очень и очень много разных «надо», важных и просто необходимых требовалось учесть: без выполнения хотя бы одного пункта рушился весь план.

Наблюдая за напряженной жизнью станции, взвешивая все «за» и «против», Андрей услышал, как кто-то, задыхаясь, поднимается к нему по склону оврага, узнал Осинцева — одного из немногих уцелевших в последних боях защитников заставы Береговой.

— Товарищ старший политрук! Скорей! Они его расстреляют!

— Кого расстреляют? Кто?

— Нашего лейтенанта Петрунина!

— Немцы? («Откуда здесь взялся Петрунин? Хотя ничего удивительного: все, кто попал в окружение, пробираются к железной дороге».)

— Да нет, свои. Начальник штаба нашей комендатуры капитан Богданов.

«Оказывается, и начальник штаба здесь! За что же Петрунина расстреливать?»

Немало озадаченный такой новостью, Андрей съехал по склону оврага, приказал всем, кто был поблизости, бежать за ним, направился вслед за Осинцевым вдоль оврага. Там, где один из отрогов узкой лощиной уходил в лес, Самохин поднялся по склону, увидел картину, заставившую его остановиться. На небольшой поляне перед группой вооруженных солдат стоит под огромным раскидистым дубом молоденький лейтенант Петрунин, тот самый, что так и не вернулся на заставу, когда Андрей послал его искать штаб отряда. Двое красноармейцев спешно роют яму неподалеку от лейтенанта. Петрунин срывающимся голосом говорит:

— Товарищ капитан! Я не изменял! Меня послали на связь в штаб отряда. Мы отстали из-за проклятого карбюратора. Продували жиклеры... Я не изменял!..