Джон Ле Карре - Особо опасен Страница 6

А затем раздался молодой женский голос, чистый как у мальчика-певчего в церковном хоре. Женщина говорила по-немецки.

Смысл жизни частного банкира, любил пофилософствовать Брю в хорошей компании после второго стаканчика скотча, заключается не в деньгах, как можно было бы предположить. Не в росте или падении рыночных котировок, не в хеджированных фондах и не в деривативах. В готовности. В постоянном, чтобы не сказать ежеминутном ожидании того, что в любой момент, по известной английской поговорке, комки дерьма могут попасть в лопасти твоего вентилятора. Так что если жизнь на осадном положении вам не нравится, скорее всего, профессия частного банкира не для вас. Именно об этом он не без успеха сказал тогда в ресторане коллегам в своей ответной речи.

Брю, для которого готовность стала второй натурой, с годами выработал две ярко выраженные реакции на всякие «сюрпризы». Если что-то случалось во время производственного совещания, когда на него устремлен десяток глаз, он вставал, засовывал за пояс брюк два больших пальца и прохаживался по комнате с выражением полнейшей невозмутимости.

Без свидетелей он отдавал предпочтение второй реакции, а именно, застыв в той позе, в которой его застигла новость, постукивал себя по нижней губе указательным пальцем, что он сейчас и делал, прослушивая запись по второму и по третьему разу.

— Добрый вечер. Я Аннабель Рихтер, адвокат, и хочу поговорить лично с мистером Томми Брю как можно скорее от имени клиента, интересы которого я представляю.

Представляет, но не называет, педантично в третий раз отмечает про себя Брю. Четкий южнонемецкий выговор, речь образованного человека, не желающего ходить вокруг да около.

— Мой клиент поручил мне передать наилучшие пожелания мистеру… — пауза, она как будто заглядывает в шпаргалку, — мистеру Липицану. Повторяю фамилию: Липицан. Как название породы лошадей, правильно, мистер Брю? Знаменитые жеребцы белой масти испанской школы выездки в Вене, где прежде находился ваш банк? Я полагаю, вашему банку эта фамилия хорошо знакома.

Затем она переходит на высокие тона. Бесстрастную фактологию о жеребцах белой масти сменяет озабоченная интонация мальчика-певчего.

— Мистер Брю, у моего клиента очень мало времени. Это все, что я могу сказать по телефону. Возможно, о его статусе вы осведомлены лучше, чем я, тогда это могло бы ускорить дело. Я буду вам благодарна, если вы по получении этой информации перезвоните мне на мой сотовый телефон, чтобы договориться о личной встрече.

Она могла на этом остановиться, но нет. Голос мальчика-певчего делается резче:

— Если это будет поздний звонок, ничего страшного, мистер Брю. Даже очень поздний. Только что я прошла мимо вашего офиса и увидела свет в окне. Если не вы сами, то кто-то сейчас еще работает. Я очень прошу этого человека передать данную информацию мистеру Томми Брю как можно скорее, поскольку никто, кроме него, не уполномочен предпринимать действия в этом деле. Благодарю вас за ваше внимание.

А я благодарю вас, фрау Аннабель Рихтер, подумал Брю, вставая — его большой и указательный палец сжимали нижнюю губу — и направляясь к эркеру, как будто это был самый короткий путь к спасению.

Да, мадам, моему банку фамилия Липицан хорошо знакома, если под словом банк вы подразумеваете меня и мою конфидентку фрау Элли, исключая всех остальных на свете. Мой банк заплатил бы хорошие деньги за то, чтобы последний из здравствующих Липицанов прогалопировал из своего далека назад в Вену, откуда они родом, и там благополучно сгинул. Возможно, для вас это не новость.

Тут в голову ему закралась тошнотворная мысль. Хотя не исключено, что она жила в нем последние семь лет и только сейчас решила выйти из тени. Может, хорошие деньги — это все, что вам нужно, фрау Аннабель Рихтер? Вам и вашему причисленному к лику святых клиенту, у которого очень мало времени?

Уж не собираетесь ли вы, часом, меня шантажировать?

И не намекаете ли вы, несмотря на свой ангельский голос и высокое профессиональное предназначение, — вы и ваш сообщник, то есть, простите, клиент, — на то, что липицанские лошади отличаются одной любопытной особенностью — на свет они являются черными как вороново крыло и лишь со временем становятся совершенно белыми, — откуда, собственно, и пошло негласное название некоего экзотического банковского счета с благословения достославного Эдварда Амадеуса Брю, кавалера ордена Британской империи и моего дражайшего, ныне покойного отца, которым, во всех прочих отношениях, я продолжаю восхищаться как столпом неподкупности на излете поры его юношеской неопытности в Вене, когда грязные деньги из терпящей крах «империи зла» вовсю утекали через дыры прогнившего железного занавеса?

Брю медленно обошел комнату.

Зачем, скажи на милость, ты это сделал, дорогой отец?

Зачем, когда во все времена ты ставил на доброе имя, свое и своих предков, и не отступал от этого ни в частной жизни, ни в публичной, в лучших традициях шотландской осмотрительности, практичности и надежности? Зачем ты поставил все это под удар ради шайки уголовников и авантюристов с Востока, единственной заслугой которых было разграбление богатств своей страны в тот момент, когда она в них больше всего нуждалась?

Зачем ты открыл перед ними двери любимого банка, своего главного детища? Зачем предоставил надежный схрон для их награбленного добра вместе с беспрецедентными условиями сохранения тайны и максимальной защиты?

Зачем выворачивать наизнанку, до полной профанации, все нормы и правила в отчаянной и, как понимал Брю уже тогда, безрассудной попытке связать себя, респектабельного венского банкира, с шайкой русских гангстеров?

Да, ты ненавидел коммунизм, и вот он оказался на смертном одре. Тебе не терпелось увидеть его похороны. Но ведь жулье, которое ты приветил, было частью этого режима!

Не надо никаких имен, товарищи! Просто вручите нам свою добычу, а мы дадим вам номерок! А когда вы к нам в следующий раз наведаетесь, ваши липицаны предстанут отмытыми добела, вымахавшими в полный рост неподконтрольными инвестициями! Мы, британцы, берем пример со швейцарцев, но делаем еще лучше!

Вранье, с грустью подумал Брю, сцепив руки за спиной и глядя через эркерное окно на улицу.

Мы не делаем лучше, потому что великие люди с годами выживают из ума и умирают; потому что деньги переезжают с места на место и банки тоже; и потому что вдруг появляются особые люди, специалисты по урегулированию проблем, и твое прошлое исчезает бесследно. Ой ли? Неожиданно в трубке раздается ангельский голос мальчика-певчего, и прошлое врывается в твой дом.

Внизу, в каких-то двадцати метрах под ним, четырехколесные всадники богатейшего города Европы с ревом мчались домой, чтобы обнять детей, поесть, посмотреть телевизор, заняться любовью и отойти ко сну. По глади озера в кровавых сумерках скользили скифы и яхты.

Она стоит где-то там, подумал он. Она видела свет в моем окне.

Она и ее так называемый клиент, вооружившись весами, спорят сейчас о том, на сколько потянет чаша, когда они предложат мне откупиться в обмен на обещание помалкивать о липицанских счетах.

Возможно, о его статусе вы осведомлены лучше, чем я.

Обратное тоже возможно, фрау Аннабель Рихтер. Откровенно говоря, я совсем не горю желанием быть более осведомленным, хоть вы и пытаетесь представить дело именно таким образом.

А поскольку по телефону вы мне больше ничего не скажете о своем клиенте — благоразумно, согласен, — и поскольку я не обладаю сверхъестественными способностями и, следовательно, едва ли смогу опознать его среди полудюжины выживших Липицанов — если предположить, что кто-то из них выжил, — не застреленных, не брошенных за решетку, да просто не забывших в своем печальном уделе, где, черт возьми, они когда-то заперли несколько случайных миллионов, мне не остается ничего другого, в лучших традициях шантажа, кроме как принять ваши условия.

Он набрал номер.

— Рихтер слушает.

— Говорит Томми Брю, банк «Брю Фрэры». Добрый вечер, фрау Рихтер.

— Добрый вечер, мистер Брю. Я бы хотела переговорить с вами при первом удобном случае, если не возражаете.

Например, сейчас. Чуть менее мелодичный голос и чуть более нервный тон, чем когда она его разыскивала.

К отелю «Атлантик», в десяти минутах ходьбы от банка, вела многолюдная гравиевая дорожка, опоясывавшая озеро. Рядом тянулась другая, наполненная шуршанием шин и стуком спиц, — это велосипедисты, тихо чертыхаясь, возвращались по домам. Холодный бриз усиливался, сизоватое небо почернело. А вот и морось, прозванная жителями Гамбурга «серой пряжей». Семь лет назад, когда Брю был здесь новичок, остатки британской чопорности не позволили бы ему смело врезаться в толпу. Сегодня же он прокладывал себе путь, выставив вперед локоть в качестве защиты от нахальных зонтов.