Рафаэль Сабатини - Венецианская маска Страница 60

— Но если я желаю посвятить себя богу, разве это не превыше любого предназначения человека?

Он боролся с закипающей в нем яростью — как отчаянно он стремился к тому, чтобы ухватить эту удачу, которая теперь, как он почувствовал, ускользает от него!

— Допустит ли бог посвящение, основанное на вашем заблуждении? Вы полагаете, что на Небесах не обладают чувством чести?

И тут он неожиданно задал ей еще один вопрос:

— Вы говорили своему отцу об этих безумных намерениях?

Она нахмурилась при этом намеке на скандал, который он способен был устроить.

— Я намерена сказать ему сегодня.

— Боже мой! Так вы серьезно утвердились в этой обманчивой мысли, в этом… в этом мошенничестве? Силы небесные! И вы могли подумать, что ваш отец будет участвовать в этом? Ваш отец, слава богу, — человек чести, человек, который верен данному слову. Не питайте иллюзий на этот счет, Изотта. Я честно выполнил свою часть того, о чем мы договорились между собой, и он не сможет обмануть меня с… с заслуженным вознаграждением.

Она отпрянула от него.

— Вы сочли бы наградой взять в жены нерасположенную к вам девушку?

У него было такое чувство, будто он ударился головой о холодную твердую стену из мошеннического упорства. Ярость ослепила его. Она почти душила его.

— Девушка! — съязвил он хриплым голосом. — Это вы девушка? Вы?

Этот выпад привлек к нему ее взгляд, и он грубо, отвратительно захохотал ей в лицо.

— Вы даже настроены постричься в монахини? Вступить в мошеннический брак? О, я понимаю вас. Вы хотели обмануть меня сейчас таким же образом, как обманули меня до этого, когда солгали, убеждая меня в невинности вашего визита в жилище этого пса. Так ли просто будет вам убедить в этом вашего отца?

— Вы намерены рассказать ему?

Вопрос навел его на мысль о том, где еще можно сохранить его влияние.

— Бог тому свидетель, если вы не возобладаете над своими чувствами и не выполните своего обещания.

Он думал, что этим сокрушит ее. Но она смотрела на него со своим неиссякаемым, приводящим в замешательство спокойствием.

— И такую вот — испорченную, как вы думаете, мошенничающую, лицемерную и лживую, как вы говорите, — вы по-прежнему желаете взять меня в жены ради моего приданого? Это благоразумно!

— Смейтесь сколько угодно! Я заработал вас, и мне заплатят.

— Даже если вы оспариваете меня у бога?

— Хоть у бога, хоть у дьявола, мадам.

— Не позвоните ли вы, Леонардо, и не распорядитесь попросить моего отца и брата прийти сюда?

Он не сделал движения повиноваться.

— Зачем? Что вы собираетесь сделать?

— Если вы позвоните, вы сможете все раскрыть. Я буду разговаривать с вами только в присутствии моего отца.

Он гневно посмотрел на нее. Какой неуступчивой и настойчивой она могла быть в этом проклятом спокойствии, которое он никак не мог смутить.

— Запомните, что я сказал. Вы предупреждены. Или вы исполните данное мне вами клятвенное обещание, или граф Пиццамано узнает, что его дочь — распутница.

Впервые у нее вырвалась вспышка негодования.

— Вам бы хорошо помнить, что у меня есть брат.

Но эту завуалированную угрозу он встретил презрительным смехом.

— Непременно! Героический Доменико! Вы пошлете его добиваться от меня удовлетворения за пятно на репутации его сестры? Он может решить, что это — дело совсем иного свойства, чем палить из пушек по французскому кораблю с безопасного расстояния. — Он выпрямился. — Пришлите вашего маленького героя Лидо ко мне во что бы то ни стало. Возможно, вам доводилось слышать, что я-то могу постоять за себя.

— Когда вас поддерживают три головореза. Да, я слышала об этом. Вы будете звонить? Чем дольше вы медлите, тем большее отвращение я к вам испытываю. Судите сами, как эта беседа примиряет меня с нашей свадьбой.

— Ба! — отпарировал он. — Ваше лицемерие вызывает у меня тошноту. Вы цепляетесь за это, чтобы подкрепить свои лживые отговорки.

Произнося эту тираду, он направился вдоль лоджии, чтобы выполнить, наконец, ее требование, и обнаружил, что в этом уже нет необходимости. Он медлил слишком долго. Граф Пиццамано и Доменико уже были в прилегающей к лоджии комнате.

Завидев их, он вдруг испугался. Сколько они подслушали? Сколько нужно рассказать им для объяснения?

Положение Вендрамина было таким же, как и у всякого шантажиста. Его сила действовала до тех пор, пока не было сделано разоблачение, которого страшилась жертва. Так и здесь. Страх Изотты перед разоблачением мог быть средством для достижения его желания. Само разоблачение, позорящее ее, не могло принести ему никакой пользы.

И теперь он стоял в некотором замешательстве перед строгим, требовательным взглядом графа. Напряжение нескольких последних недель тяжело отразилось на графе Пиццамано. Большая часть обычной человеческой любезной вежливости покинула его.

Он прошел вперед, Доменико следовал за ним на шаг сзади — так они дошли до порога лоджии. Граф был подчеркнуто холоден и строг.

— Я не знаю, Леонардо, когда слова, подобные тем, что я сейчас слышал от вас, произносились под этой крышей в последний раз. Я полагаю — никогда. Расскажете ли вы мне о причинах, вызвавших выражения, столь лестные и уважительные по отношению к моей дочери и столь угрожающие моему сыну?

— Относительно его угроз в мой адрес… — начал было Доменико, но поднятая рука отца заставила его замолчать.

Вендрамин не мог найти ничего лучшего, как начать с места, на котором, как он надеялся, его не застигли.

— Я сожалею, если вы подслушали меня, господин граф. Но раз уж так случилось, вы должны стать судьей, имел ли я право горячиться. После всего того терпения, которое я проявил, после столь честного выполнения моей части, Изотта угрожает обманом уклониться от своего обязательства. Я призываю вас, сэр, образумить свою дочь.

— Странно, что вы употребили слово «обман», — сказал граф. — Потому что именно об этом я пришел побеседовать с вами. Доменико рассказал мне кое-что об обстоятельствах вашей дуэли с Мелвилом — нечто, что он недавно узнал.

— Моя дуэль с Мелвилом? — забеспокоился Вендрамин. — При чем тут моя дуэль с Мелвилом? Это обождет, сэр. Давайте сначала уладим с выполнением обета. После этого я готов вволю обсуждать с вами этот вопрос о дуэли.

— Что? Полагаю, вы взяли необычный тон.

Но Вендрамин был возбужден и раздражен из-за безвыходности своего положения.

— Извините, сэр, это из-за моего беспокойства — беспокойства за мои права, которые, кажется, в опасности.

— Ваши права?

— Они еще спрашивают? Этого не может быть! Как человек чести, милорд, вы не можете колебаться там, где было дано ваше слово.

Граф язвительно улыбнулся.

— Ах! Теперь мы взываем к чести! Это своевременно. Ладно, ладно! Тогда, чтобы перейти к этой дуэли…

— Силы небесные! — вскричал разъяренный Вендрамин. — Если вам нужно узнать причины той дуэли, вы узнаете их…

Но граф не дал ему продолжить.

— Не причины, сэр. Об этом можно и после. Мы можем и не заходить столь далеко. А вот об обстоятельствах я желаю с вами поговорить.

— Об обстоятельствах? — не понял Вендрамин.

— Расскажите ему, Доменико.

Доменико не заставил себя ждать.

— В казино, которое вы часто посещаете, общеизвестно, что вы были должны мистеру Мелвилу тысячу дукатов, которые вы взяли у него в долг. Далее говорят, что, полагаясь на свои достоинства фехтовальщика, вы умышленно спровоцировали его, надеясь таким образом ликвидировать долг.

— Если вы скажете мне, кем рассказана эта отвратительная ложь…

— В казино дель Леоне это было на устах у каждого, с кем я заводил речь об этом деле.

— С кем вы заводили речь об этом деле? В казино дель Леоне? Вы имеете в виду, что отправились туда шпионить за мной?

— Навести справки. Да. Удостовериться, что тут не могло быть ничего против чести человека, который намеревается жениться на моей сестре. Я узнал, что вы публично были обвинены мессером Мелвилом в том самом, что вы объявили отвратительной ложью.

— Разве это делает обвинение справедливым? Факт состоит в том, если вам необходимо это знать, что трус прикрывался долгом. Он выставил его напоказ, чтобы суметь отказаться от встречи со мной, пока я не заплачу. Потому что он был уверен, что я не смогу расплатиться.

— Тогда из того, что вы встретились с ним, следует, что вы уплатили ему.

— Конечно. Что еще?

Внешне Вендрамин неистовствовал в праведном негодовании, но в душе был напуган, внезапно охваченный предчувствием того, к чему это приведет.

Доменико взглянул на своего отца с кривой усмешкой, после чего ответил:

— Ваша дуэль произошла через два дня после праздника Святого Теодора, не так ли?

— Возможно. Разве это важно?