Евгений Иванов - Голый шпион. Русская версия. Воспоминания агента ГРУ Страница 66

Казалось, в ту пору обе стороны соревновались, кто из них безумнее в проектах уничтожения друг друга, а заодно и всего человечества. Американским планам атомных бомбардировок и ракетно-ядерным атакам советских городов, которые были подготовлены Вашингтоном сразу после Второй мировой войны и затем активно дорабатывались, Кремль уже в пятидесятые годы был готов противопоставить не менее сногсшибательные проекты.

Конструкторское бюро академика Владимира Николаевича Челомея, в частности, работало над созданием спутника Земли, способного сбрасывать с орбиты термоядерные бомбы на территорию США. Наши ВМС разрабатывали планы размещения на дне Атлантического океана вдоль побережья США ядерных зарядов. Их подрыв мог вызвать гигантскую цунами, способную затопить все крупнейшие города на востоке Соединенных Штатов.

С этой же целью создавались и мультимегатонные торпеды для ударных подводных лодок. Академик Сахаров, в свою очередь, разработал проект корабля-бомбы с термоядерным зарядом в 200 мегатонн. Этот корабль должен был курсировать у побережья Соединенных Штатов Америки и в час икс разразиться мощным взрывом. Проект, впрочем, вовремя остановили сами же ученые, подсчитавшие, что двухсотмегатонный термоядерный взрыв вполне мог расколоть земную кору и привести к гибели всего человечества.

И вот в конце октября 61-го на Чек-пойнт Чарли в Берлине американские и советские танки стали лоб в лоб. Достаточно было одного неосторожного шага, чтобы взорвать хрупкий мир, удерживавший это шаткое равновесие. В Москву Хрущеву поступила информация от военных, что американцы готовятся танками прорваться в советскую зону. От решения нашего лидера зависело тогда, будет ли в Европе мир или снова начнется война.

— Прикажите нашим танкистам уйти с этого самого Чарли, — сказал Хрущев, — и американцы уйдут, если не хотят третьей мировой войны.

И американские танки действительно ушли. Угроза войны миновала, но лишь на год, чтобы вновь вернуться в октябре 62-го в дни Карибского кризиса.

Неделю спустя после благополучного разрешения Берлинского кризиса я встретился с сэром Годфри Николсоном на приеме в советском посольстве по случаю нашего праздника — 7 ноября.

— Поздравим друг друга, кэптен, — сказал сэр Годфи, протягивая мне бокал с шампанским.

— С чем? — поинтересовался я. — С годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции?

— Никак нет, кэптен, — рассмеялся довольный собой сэр Годфри, — с желанным миром, который недавно завоеван. Теперь нам не грех и немного отдохнуть.

— Ну, что касается меня, до отдыха мне, увы, еще далеко, — заметил я в ответ. — Завтра еду в командировку в Шотландию. Опять, знаете ли, неотложные дела.

— В Шотландию, говорите? — переспросил сэр Николсон. — Прекрасно. У меня там небольшой заводик есть. Не сочтите за труд, заезжайте туда. Вам будут рады.

— А что за заводик?

— Да так, одно старинное производство. Вот вам адрес. Остановитесь там, если будет по дороге. Не пожалеете.

Указанный сэром Годфри в адресе городок был мне по пути. И я туда заехал. Старинное производство оказалось ликероводочным заводом. Его руководство, узнав о том, что гость — это мистер Иванов, приглашенный сэром Николсоном, устроило мне прием, как персидскому шаху. Заводик-то, как выяснилось, был собственностью сэра Годфри. И джин, который на нем готовили и разливали, был, пожалуй, ничуть не хуже знаменитого «Гордона». Поэтому я не очень сопротивлялся, когда на дорожку в багажник моей машины гостеприимные хозяева уложили полдюжины ящиков этого зелья.

В результате ближайший уикенд большая часть сотрудников нашего посольства в Лондоне дегустировала джин сэра Николсона, которым я угостил коллег по работе. Напиток был одобрен. Оценка руководством посольства моего сотрудничества с британским парламентарием после этой дегустации была дана самая высокая.

Рассказ тридцатый

Чем шире и активнее становились мой контакты с Уардом, тем сильнее зрело во мне желание чем-то порадовать своего доброго гения. Ведь никто иной, как Стивен Уард, закладывал фундамент чуть ли не каждого успеха, открывая мне двери в дома своих друзей и знакомых, в британские коридоры власти.

Мне, естественно, никак не хотелось, чтобы однажды Стивен вдруг сменил милость на гнев и прекратил со мной всякое общение. Хотелось как-то укрепить сложившиеся отношения, чтобы его интерес ко мне не ослабевал. Порой такое желание доводило до курьезов.

Как-то в Кливдене в саду у Спринг-коттеджа, где я частенько проводил уикенды в компании новых друзей, мне пришла на ум одна оригинальная идея. В тот день я помогал Уарду мостить дорожку от дома к реке.

— Как бы ты посмотрел, Стив, если бы я кое в чем нарушил английский порядок в твоем саду и сделал его, так сказать, немного русским? — предложил я.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересовался Стивен.

— Ну, знаешь, пройдет время, я уеду в Россию, ты останешься здесь, а сад, возделанный нами, будет стоять, как память, — пояснил я свою мысль, понимая, что становлюсь, наверное, сентиментальным.

— Отлично! — поддержал меня Стив. — Так тому и быть. Отныне и вовек я нарекаю эту возведенную нами каменную дорожку «русскими ступеньками» к английской Темзе. Можно, если хочешь, и табличку поставить.

— Да я сад имел в виду, а не дорожку.

— А что растет в вашей стране, какие растения и цветы? — спросил Стив.

Я рассказал то, что еще не забыл из школьного курса ботаники.

Воодушевленный моим ответом, Стивен Уард тут же предложил план ближайших действий: какие растения и где купить, какой грунт и откуда привезти, какую перепланировку в саду сделать и так далее.

Совместный труд на пользу мелкого английского арендатора доктора Уарда скрепил англо-советскую ботаническую дружбу щедро пролитым потом и трудовыми мозолями на наших руках.

Зная, что англичане — законники до мозга костей, я предложил Уарду, прежде чем начинать перестройку кливденского сада, запросить благосклонное разрешение на совместный проект у законного землевладельца — лорда Астора.

— Чтобы вести себя должным образом, — пояснил я свою мысль, стараясь при этом словесно походить на Билли, — человек должен знать как касающиеся его правила, так и принадлежащие ему права. Лишь обостренное сознание собственных прав можно назвать действительно английской чертой.

По улыбке на лице Стива я почувствовал, что мое лицедейство имеет успех, и продолжал в том же духе.

— «Бог и мое право» — гласит девиз на британском государственном гербе, хотя черт его знает по какой традиции он до сих пор пишется на французском языке. Этот девиз означает, что понятие прав и понятие правил неотделимы друг от друга. Свобода личности и законопослушание — это две стороны одной медали.

Стивен оценил мои театральные способности, но посоветовал никому, кроме него самого, не показывать пародии на достопочтенного лорда Астора.

— Я бы не хотел потерять этот коттедж из-за какого-то нахального острослова, который вдобавок еще и «комми», — полушутливо заявил он и добавил. — Наше счастье, что здесь сейчас нет Билли. Если б он только услышал эти насмешки над собой, англо-советские отношения оказались бы под угрозой.

Я дал слово заниматься садовым, а не на театральным творчеством.

— В конце концов, это ты таскаешь меня по театрам и приучаешь к повадкам своих приятелей актеров. Тут невольно заразишься и начнешь подражать окружающим, — попытался оправдаться я.

Действительно, незадолго до садовой перестройки Стив чуть ли не силой заманил меня вечером в лондонский Комеди-театр, что на углу Лестер сквера и Пентон стрит. Доктора Уарда попросили помочь какой-то театральной звезде, сваленной приступом радикулита и неспособной играть в спектакле. К шумной радости артистов труппы он воскресил злополучного актера для творческой работы после получасового колдовства над измученной болью поясницей. Пока Стив трудился в поте лица, меня, как друга лекаря, развлекали лучшие комики театра, в перерывах между шутками обучая простейшим приемам пародирования.

Ну а потом мы вместе смотрели сатирическое ревю под экстравагантным названием «Вечер британского хлама». После этого спектакля все с трудом могли говорить: от долгого смеха болели челюсти. Но вернемся к садовому проекту.

В тот же вечер лорд Астор дал нам разрешение на эксперимент в саду его Спринг-коттеджа. И я начал осваивать новую, дотоле мало известную мне профессию садовника. Получив бесплатного работника в саду, доктор Уард, как мне показалось, стал относиться ко мне с большей симпатией.

Постепенно мне стало нравиться работать в саду, хотя до тех пор я терпеть не мог копаться в земле. Разрушая лопатой и тяпкой прежний порядок вокруг Спринг-коттеджа, разъезжая с Уардом по садовым рынкам в поисках нужной рассады или гравия, я открыл для себя еще одну истину, давно известную самим англичанам. Садоводство — это их общенациональное помешательство. Когда смотришь на ровно постриженные газончики, аккуратные кустики роз, живые изгороди, создается впечатление, что их только языком не лизали, все остальное уже проделано.