По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев Страница 75

— Эта работа вас устроит? — спросил Купейкин.

— Вполне, — ответил я.

— Отлично! — Купейкин прихлопнул своей утлой рукой с пергаментной кожей по столу.

Через минуту секретарь бургомистра показал мне комнату, предназначенную для переводчиков. Она граничила с туалетной. Это имело свои удобства и неудобства. Завтра я обязан был приступить к работе. Секретарь вскользь намекнул, что рад видеть в моем лице нового сотрудника.

Я этому не особенно поверил. Никакой радости лицо его не выражало, просто, видимо, продолжал действовать звонок из комендатуры.

5. Меня хочет видеть Перебежчик

Случилось это в середине ноября сорок первого года. Меня вызвал на внеплановую встречу Аристократ — содержатель одной из наших нелегальных квартир. Встреча должна была произойти в единственной действующей в городе церквушке, где по случаю воскресного дня шла служба.

Стояло промозглое утро, и я шел к церкви, отягощенный невеселыми думами. Причиной этому была, понятно, не плохая погода. Подполье Энска переживало тяжелое время. Лишенные связи с Большой землей, патриоты-подпольщики, как и горожане, не знали, что происходит на фронте. А слухи доходили до нас в таком виде, что холодело сердце.

Гитлеровцы трезвонили на весь мир о несокрушимости своей мощи, предсказывали неминуемый и самый недалекий крах Советского Союза и его армии.

Из болтовни солдат, преимущественно раненых (а им приходилось больше верить, чем немецким официальным сообщениям), картина складывалась безотрадная: враг рвался вперед, и фронт проходил сейчас у блокированного Ленинграда, Калинина, Звенигорода, Наро-Фоминска, Тулы, восточнее Орла, Харькова, Ростова-на-Дону и под Севастополем. Под угрозой была Москва…

В Энске происходили события, косвенно подтверждавшие эти слухи и сообщения. Оккупанты распоясались. Предатели и пособники активно помогали им в бесчинствах и преступлениях.

Еще до войны мы знали, что люди, населяющие нашу огромную страну, не одинаковы. Одни активно, не жалея сил, строили новую жизнь — таких было подавляющее большинство. Другие предпочитали стоять в сторонке. Они не мешали, но и не помогали нам, приглядывались, прислушивались, охали или хихикали. Во всяком случае, реальной угрозы не представляли. Их было немного. Третьи — оголтелые, ненавидящие звериной ненавистью все новое, подчас открыто, подчас рядясь в овечьи шкуры, вредили нам. Эти последние были представлены ничтожными единицами, если брать в расчет наш многомиллионный Союз.

Все эти три категории существовали и в оккупированном Энске. Вот только количественное соотношение изменилось. Большинство честных граждан эвакуировалось, а оставшиеся по разным, подчас не зависящим от них причинам люто ненавидели фашистов и готовы были биться с ними насмерть. Вторые — колеблющиеся, сравнивающие и выбирающие. Третьи, как и прежде в меньшинстве, ждали оккупантов и стали активно служить им. Из них комплектовалось так называемое русское самоуправление, рекрутировались полицейские отряды, вербовались провокаторы, предатели, платные агенты гестапо, осведомители абвера, диверсанты.

И они, эти бывшие русские люди, знающие уклад нашей жизни, имеющие обширные связи среди горожан, знакомые с подлинной гражданской биографией многих людей, были страшнее и опаснее гитлеровцев. От них и получило первый удар наше подполье.

Охваченный тревогой, шел я на внеочередную встречу. В чем дело? Что стряслось? Не мог Аристократ, человек пожилой, выдержанный, осторожный, без особой на то причины подать мне условный сигнал. Не мог. Да и не так уж давно я был у него — в пятницу.

Но вот и старая церквушка о пяти главах, с пузатыми облупившимися куполочками. Сейчас я получу ответ на свой вопрос. Почему ответ? Быть может, мне и не придется задавать вопросы. Во всяком случае, что-то станет известно. Что именно — гадать уже поздно.

Аристократа я увидел на паперти у самого входа. Заметив меня, он торопливо вошел в церковь.

Внутри стоял радужный сумрак. Горело немного свечей. Пахло ладаном.

Маленький сухонький священник монотонно читал под аккомпанемент жиденького хора на клиросе.

Аристократ занял место в сторонке, у стены правого придела, и я встал рядом. Некоторое время он молчаливо осенял себя крестным знамением, бил поклоны, потом улучил удобный момент и под пение хора прошептал:

— Вчера заходил неизвестный, назвал себя Перебежчиком и попросил свести с Цыганом.

Боже мой! Силы небесные! Ведь Перебежчик — это Андрей, а Цыган — я! Как скрыть радость? Как не обнять за драгоценную весть Аристократа? Так вот что сулила мне внеочередная встреча!

В порыве радости я осенил себя крестом и, притушив улыбку, спокойно и тихо спросил:

— Как договорились?

— Попросил его зайти завтра в двенадцать. Устроит?

— Да!

— Надежный человек?

— Да!

— Вы уходите, а я останусь.

Большого труда стоило мне спокойно, степенно, тихо выйти из церкви. Я рвался на свет, на улицу. Все внутри у меня пело, ликовало. Перебежчик!

Андрей! Андрюха! Дорогой, бесценный друг… Значит, он жив. Тоска по нем так въелась в мою душу, так грызла, так сосала.

Все время я и мои ребята искали следы Андрея — и тщетно. Постепенно надежда найти его живым, согревавшая мое сердце, стала мерцать все слабее и наконец погасла. Я простился с другом… А он вот! Просит свести его с Цыганом!

До чего же медленно вертится наша земля! Сутки показались мне вечностью. Но наконец подошел назначенный час. В управе надо мной были только два начальника: бургомистр и его секретарь. Просьба отпустить меня на два часа не вызвала да и не могла вызвать подозрения у секретаря. Я был уже сотрудником с прочной положительной репутацией. При неотложной необходимости за мной на дом присылали дежурную машину. Случилось это, правда, один раз.

Но все же случилось. Я имел пропуск на право хождения до городу в любое время суток.

И вот на глазах удивленного Аристократа я и Андрей — оба его «клиенты» — трясем и душим друг друга в объятиях.

— Рассказывай! — требую я. — У меня времени не так уж много.